Заключенный (ЛП)

— Они не дерьмовые! — выплевываю я, потому что да, он может отнять мою свободу, но он не может отнять то, что я знаю. Или то, чему Эстер научила меня. — Для некоторых парней там было важно иметь возможность рассказать свои истории и быть услышанными. Рассказывая наши истории, мы исцеляемся и становимся цельными, — добавила я, повторяя как попугай, слова Эстер.
 Его красивые губы изгибаются в язвительной улыбке. — Это действительно то, что ты думаешь?
— Да, — говорю я.
 Его голос выравнивается.
— Некоторые люди никогда не исправляются, — говорит он мне. — Некоторые раны никогда не залечиваются. Никогда.
 18 глава 
 Грейсон  
Она прислонилась к противоположной двери. Ее волосы свисают вниз из пучка на голове, лицо перепачкано грязью и кровью. Она сняла свой милый свитер, чтобы использовать его в качестве подушки, когда мы сели в машину. Ее красивая блузка порвана и пропитана потом. Но она все равно выглядит красиво. И печально. Трудно следить за дорогой. Я хочу остановить грузовик и просто смотреть на нее, упиваться зрелищем, так чтобы никогда не забыть.
Это не было бы проблемой. Даже когда я закрываю глаза на секунду, останавливаясь перед знаком «Стоп», я вижу ее лицо. Она запечатлелась в моем сознании, ее хрупкое тело, аккуратные черты лица. А ниже… огненный центр.
 Что сделало ее такой приспособленной и храброй перед лицом угроз и насилия?
 Есть что-то. Я не знаю что, но что-то сделало ее такой.
— У тебя есть парень?
Она смотрит на меня мрачным взглядом.
— Да.
 Моя кровь кипит, хотя я не знаю, что заставляет меня ревновать к какому-то неопытному бухгалтеру, который ходит в церковь по воскресеньям. Это единственный тип мужчины, с которым я ее вижу.
Ложь.
Я могу видеть ее рядом с собой. Под собой. На мне, с этой ее маленькой, упругой грудью, которая трясется, когда она объезжает меня. Но это только секс, и я давно понял, что нельзя доверять своему телу. Возбуждение. Физиологическая реакция. Кто угодно может тереться об меня, трахать меня и до тех пор, пока они делают это правильно, я буду получать оргазм. Это не значит, что я не хочу убить их.
— Он, должно быть, волнуется? Ты обычно уже дома к этому времени? Готовишь ему ужин?
 Она поджимает губы на короткое мгновение.
— Мы не живем вместе. Я живу на территории кампуса.
— А он живет где? Не в кампусе?
— Он… да, он живет за пределами кампуса. Он живет… с родителями.
Сомнение проходит через меня, вместе со значительной дозой облегчения.
Несмотря на это, почему так важно, есть ли у нее парень? То, что какой-то хромой осел ждет дома, не имеет никакого значения. Но груз, свалившийся с моей груди, доказывает, что это все же имеет значение.
— Нет никакого парня, — говорю я.
 Она сердито смотрит на меня, доказывая тем самым, что я прав.
— Есть.
 Боже, она такая дерьмовая лгунья. Я люблю это. Я хочу смотреть, как она лжет обо всем. Хочу смотреть, как она делает все, что угодно.
— Обрезанный или нет?
 Ее рот изумленно открывается. Она закрывает его и затем снова открывает. Ничего не выходит.
— Он… он…
— Он обрезанный.
— Нет! Он на третьем курсе специальности массовые коммуникации. Он президент исторического общества. У него каштановые волосы и… веснушки.
Я фыркаю.
— Я думаю, ты знаешь такого парня, может, ты даже была немного увлечена им. Но ты не встречаешься с ним. И ты, определенно, не трахаешься с ним.
Ее глаза сужаются.
— Не каждый думает о… сам понимаешь.
— Сам понимаешь. Вот как ты называешь секс?
Теперь я уверен, что у нее нет бойфренда. На самом деле… она девственница? Потому что, черт, это довольно невинно. Впервые с ней, волна беспокойства проходит через меня. Что, если она слишком невинна?
 Что, если я разрушу ее?
— Будь конкретна, мисс Уинслоу. Как будто ты не думаешь об этом?
 Она заливается краской от груди до щек.
— Прекрати делать вид, что ты знаешь, о чем я думаю. Ты ни черта обо мне не знаешь!
 Я удивлен резкостью ее слов. Я снова смотрю на нее. Вся разрушенная и возбужденная, и грязная, голова покоится на пассажирском окне, волосы запутались вокруг ее плеч, выбившись из аккуратного пучка. Есть что-то естественное в ней, когда она так выглядит.
«Ты ни черта обо мне не знаешь», так она сказала.
Мои вопросы просто заставляют меня жаждать ее. Это ощущается как физический голод, как жажда, как жгучее желание, так глубоко, что я даже не знаю, как погасить его. Я могу только заставить ее говорить, заставить ее кричать, сделать ей больно, и надеюсь, что этого достаточно.
— Ты хорошая девушка. Спокойная. Благодетельная. Чего тут не знать?
Реверсивная психология. Это неловко и глупо, но когда ее глаза встречаются с моими, я думаю, что, возможно, это не так уж и глупо.
— Безупречная мисс Уинслоу, — дразню я.
— Может быть, ты не единственный убийца в этом грузовике. Как насчет этого?
Я фыркаю.
— Ты забыла один раз покормить свою золотую рыбку?
 Эбби смотрит на задние фары впереди идущей машины, погрузившись в свои мысли, губы плотно сжаты.
Я снова смотрю на дорогу. Еще в детском доме я один раз забыл покормить двух моих золотых рыбок, и они умерли. Я плакал и неделями чувствовал себя дерьмово.
 После того как меня забрали, сидя в подвале, в моем углу возле металлического шкафчика, я ногтем царапал рисунки на полу, в то время как Стоун и старшие парни играли в карты или еще что-то, а я думал о тех рыбах и по-прежнему чувствовал себя дерьмом. Но затем мы слышали шаги возле двери, и, если это было не время еды, то мы знали, что сейчас будут выводить одного или двоих из нас.
 Или хуже, звук машины Дормана за окном, означающий, что меня вызовут и все начнется. Тебя заставляют есть конфеты с наркотой, затем одевают в жуткую одежду: костюм моряка, короткие брюки и рубашку. И я думал о тех рыбках, которые не видят и не чувствуют ничего их огромными мертвыми глазами, и я завидовал им. Как долбаный идиот, завидовал каким-то мертвым золотым рыбкам. Плавающим по кругу над этим глупым маленьким замком, купленным мною на мои сбережения, когда я был свободным ребенком.
 Я смотрю на часы на приборной панели. Прошел уже час, как мы забрали машину, и я собирался сменить ее к этому моменту, но у Эбби что-то на уме, и она хочет выплеснуть это. Когда она хочет что-нибудь сказать, ее брови немного сдвигаются. Она делала так и в классе. Парни никогда не замечали этого и продолжали разговаривать, когда у нее было такое выражение, но я никогда так не делал. Я интересуюсь тем, что, черт возьми, она должна сказать.
 И как раз когда я думаю, что она изменила свое мнение о том, что ей нужно было сказать, она заговорила:
— Я позволила человеку умереть. — Ее голос звучит немного хрипло, и она продолжает: — Я стояла и смотрела на него.
 Я должен следить за дорогой, но прикован к ее ненависти, к ее красоте и к полной беспомощности рядом со мной. И сейчас она рассказывает мне секрет.
— У него была передозировка наркотиками, — она продолжает. — Весь в пене. Мама сказала мне позвонить в 9-1-1. Медики могли спасти его. Не было слишком поздно, ты понимаешь?
— Да, — говорю я, но знаю, что она не слышит. Ее взгляд говорит мне, что она не здесь. Этот взгляд, я действительно хорошо его узнал, будучи в тюрьме, в месте, заполненном парнями, которые проводят половину своего времени, мысленно возвращаясь в их прошлое. Теперь мне необходимо чтобы она продолжала говорить, гораздо больше, чем сделать мой следующий вдох. Я смотрю на темноту за пределами наших фар.
— И ты отказалась?
— Нет. Я схватила телефон как хорошая девочка. — Ее голос звучит как в трансе. — Я так старалась. Я всегда старалась. — Она делает паузу. — Я действительно старалась.
 Кажется, она очень хочет, чтобы я в это поверил.