Ушкуйники

Ушкуйник с ходу обрушил на Носка град ударов, рассчитывая расправиться одним лишь лихим наскоком, что не раз помогало ему в поединках подобного рода. Однако неожиданно для себя почти мгновенно оказался в роли… обороняющегося. Вскоре ему уже казалось, что юркий и неказистый с виду противник разит одновременно со всех сторон – столь быстро вращался тот вокруг Вешняка. Его сабля жалила с такой невероятной скоростью, что в какой-то момент Вешняк растерялся, и Носок не преминул этим воспользоваться. Пригнувшись, он змеей скользнул вперед, и тотчас острие его сабли уткнулось в горло ушкуйника.
– Все, ты уже мертв, – объявил Носок, хищно ухмыляясь.
Вешняк, почувствовав легкий укол в шею, чуть дернул головой, но сразу же застыл и глупо захлопал ресницами. Ушкуйники нестройно загоготали. А Носок, выдержав паузу, небрежно бросил саблю в ножны и с невозмутимым видом вернулся к Стояну.
– Да пошли вы… все! – Взбешенный поражением Вешняк круто развернулся и стремительно покинул место поединка.
– Хорошо дерешься однако… – похвалил Носка атаман и тотчас задумчиво сощурился, словно пытаясь что-то вспомнить. Не дождавшись, видимо, от памяти результата, чуть раздраженно махнул рукой и крикнул: – Валуй! Определи новичкам место и дай работу. Надеюсь, с ремеслом вы так же хорошо знакомы? – обратился он к Носку и Стояну. Те согласно кивнули, и Лука подытожил: – Вот и добро. Бог в помощь… – С этими словами и отправился к своей атаманской избе, отличавшейся от прочих лишь размерами и местоположением – была поменьше и стояла в сторонке, на отшибе.
К удивлению Носка, их со Стояном отправили на строительство морских ушкуев, имевших палубу на носу и корме, тогда как речные представляли собой большие и добротные, но тем не менее обычные лодки вместимостью до тридцати человек. «Это куда ж мы пойдем?» – думал слегка растерявшийся Носок, вытесывая из ствола сосны прочный толстый брус будущего киля.
Поверх киля накладывалась потом служившая основанием для поясов наружной обшивки широкая доска, которая скреплялась с ним деревянными нагелями [35] с расклинивающимися концами. Балки, образующие носовую и кормовую оконечности ушкуя, выстругивались прямыми и устанавливались с небольшим наклоном наружу, причем носовую часть делали выше кормовой. Обе соединялись с килем кницами [36], вырезанными из ствола дерева с отходящей под углом толстой ветвью. С наружной обшивкой и первыми шпангоутами штевни скреплялись горизонтальными кницами, причем верхняя одновременно служила опорой для палубного настила, а нижняя размещалась на уровне ватерлинии или чуть выше.
Опруги [37] состояли из «штук» – толстых веток естественной погиби, стесанных по поверхности прилегания к обшивке, со слегка снятой кромкой на стороне. В средней части судна опруги состояли из трех частей, а в оконечностях – из двух. На внутреннюю обшивку опирались восемь скамей для гребцов. Благодаря малой осадке морской ушкуй обладал большой скоростью плавания. В центральной части корпуса располагалась съемная мачта с одним косым или прямым парусом. Навесной руль на ушкуй не ставили: заменой ему служили рулевые весла на корме.
Судя по тому, что в стан ушкуйников продолжали прибывать сани со снаряжением и продовольствием, поход предстоял неблизкий. «Похоже, в удачном исходе грядущего предприятия заинтересован не только Лука с ближайшими помощниками, но и новгородские бояре с богатыми купцами, – пришел к выводу Носок, дивясь непривычному для речных разбойников изобилию припасов, требовавшему немалых денег. – Видать, знатные новгородцы решили отомстить свеям за прошлый год». Тогда свеи проникли через Неву в Ладожское озеро и перебили многих обонежских купцов, направлявшихся в Новгород из устья Свири через озеро к устью Волхова. Носок уже начал тревожиться, не прогадал ли, связавшись с Варфоломеевым? Ведь ему ни разу еще не доводилось участвовать в морских походах, а из рассказов бывалых ушкуйников он знал, что они несравнимо опаснее речных.
Меж тем Стоян в отличие от друга пребывал в блаженно-приподнятом состоянии. Валуй, узнав, что он в отрочестве обучался резьбе по дереву, поручил ему изготовить украшение носа судна в виде головы полярного медведя, и теперь парень старался изо всех сил. Зубы и клыки он выточил из кости, к оскаленной пасти приклеил в качестве языка кусок красного бархата. А уж когда вставил в глазницы большие стеклянные бусины, медвежья голова стала выглядеть как живая. Когда ее – как главный оберег – прикрепили к новому судну, на берег сбежались все разбойники во главе с атаманом. Стоян даже слегка заважничал потом от публичной похвалы в его адрес Луки Варфоломеева.
Время шло, солнце пригревало, и вскоре река стала судоходной, хотя шуга и мелкие льдинки сошли еще не полностью. Ушкуи уже спустили на воду, нужное количество охочего люда было собрано, и теперь ватага ждала лишь момента, когда атаман поднимется на нос судна, возвысит голос и крикнет раскатисто: «Сарынь, на кичку! [38] С Богом, робяты!».
 
Глава 3. Вещий сон
 
Весной 1318 года великий князь литовский Гедимин охотился на берегу реки Вильни. Обитатели дремучего леса, затаившиеся среди древесных ветвей и в зарослях кустарника, настороженно наблюдали из своих укрытий за охотником, скользившим меж деревьев подобно тени.
Несмотря на то, что князю исполнилось уже тридцать шесть лет – годы, считавшиеся по тем временам немолодыми, – двигался он по-юношески гибко и проворно. Как хорошо обученный воин-лазутчик, способный не только незаметно проникнуть во вражеский стан, но и вернуться в расположение своих войск живым и здоровым.
Собственно, Гедимин и был воином. Он происходил из коренных литовских князей – кунигасов. В его предках значился знаменитый князь Скирмунт, а отцом был князь Бутивид. Княжеский трон ждал Гедимина с рождения, однако волею изменчивой судьбы он, повзрослев, оказался в конюших [39] у собственного брата Витеня. Витень же стал великим князем в ходе длительной междоусобной войны, начавшейся в Литве после смерти князя Миндовга. Вот, дабы избежать родственных распрей, он и отправил Гедимина подальше от своего двора, в Аукштайтию [40], в недавно присоединенные к Литве земли. Князь Витень был женат на дочери жмудского князя Викинда, и хотя этот брак позволил ему объединить под своей властью литовцев и жемайтов, в 1315 году он умер, так и не оставив после себя наследников.
Тогда-то Гедимин и вернулся к долгожданному трону. Почти все минувшие десять лет наместничества в Аукштайтии он сражался с крестоносцами – рыцарями Тевтонского ордена [41]. И теперь, с самого начала своего правления, ему пришлось продолжать делать то же, что и раньше, – воевать.
Орден по-прежнему угрожал Великому княжеству Литовскому огнем и мечом. Зимой 1316 года Великий маршал [42] Тевтонского ордена Генрих фон Плоцке совершил поход в волость Пастовия, где убил и пленил порядка пятисот человек. Другой отряд крестоносцев разорил предместье замка Бисена, а весной рыцари-тевтонцы захватили и сам замок. Летом того же года крестоносцы вторично напали на Меденике, а зимой отряд крестоносцев под руководством того же Генриха фон Плоцке предпринял боевой поход в литовские волости Вайкен и Пограуде. Спустя год отряд под командованием комтура [43] Фридриха фон Лебенцеля выжег дотла предместья замка Гедимина. Теперь же Тевтонский орден намеревался завоевать Жемайтию [44].
…Сегодня князь охотился на тура. Одолеть этого зверя считалось большой удачей и честью для любого охотника. Особой славой пользовались пояса из кожи тура: их называли «счастливыми», ибо, согласно преданию, они обеспечивали владельцу благосостояние и приносили прибыль во всех делах. Только полоску кожи для такого пояса нужно было добыть прямо на охоте – когда зверь уже получил смертельную рану, но еще не испустил дух. Мало кто мог похвастаться «счастливым» поясом: очень уж опасными слыли могучие и бесстрашные лесные быки. Охота на тура вообще приравнивалась к поединку с вооруженным противником. Этот дикий зверь символизировал бога грозы Перкуна и служил своеобразным воинским талисманом. Недаром из кожи туров изготавливались также воинские пояса, на которые нашивались потом защитные металлические пластины.