Ушкуйники

Главным этажом в замке считался второй (из внутреннего двора туда вела крытая галерея), где располагались капелла, зал Капитула, спальня для братьев, трапезная и данцкеры – уборные. На первом этаже размещены были хозяйственные помещения, в подвалах хранились продукты питания и необходимое снаряжение для обороны. Всегда прохладный и сухой третий этаж был отведен под зернохранилище.
Вокруг замка пленные пруссы вырыли в свое время глубокий ров с водой, а во внутреннем дворе – не менее глубокий колодец. К внутреннему кольцу крепостной стены примыкали госпиталь, приют для престарелых ветеранов ордена (герренфирмария), большой амбар и другие постройки. Когда в 1309 году Генрих фон Плоцке объявил Кёнигсберг своей резиденцией, поверх больших погребов для него возвели маршальский дом с канцелярией, с жилыми и служебными помещениями.
Сейчас маршал направлялся к восьмигранной башне Хабертум, под которой находились казематы для преступников и особо опасных врагов ордена. Спустившись по крутой винтовой лестнице в подвал, Генрих фон Плоцке продолжил путь по узкому подземному ходу уже в сопровождении стражника, освещавшего дорогу факелом. Подобных ходов под Кёнигсбергом было много: они вели во все уголки Альтштадта и даже за его пределы. Ходы начинались прямо из стен башен и далее, периодически разветвляясь на второстепенные коридоры, шли к основной подземной галерее, где, наконец, пересекались и образовывали хитроумный лабиринт с комнатами, залами и тайниками, предназначенными для хранения тевтонских сокровищ.
Когда маршал остановился перед массивной железной дверью, стражник снял со связки нужный ключ и с лязгом отомкнул ее. Шагнув вперед, Генрих фон Плоцке оказался в узилище, скудно освещаемом вставленной в зазор между каменными глыбами лучиной. Впрочем, по сравнению с другими камерами, где содержались узники, эта выглядела не в пример лучше: помимо деревянного ложа с ворохом тряпок здесь имелся еще и большой стол, уставленный сосудами, необходимыми в работе магов и колдунов.
Дверь за маршалом гулко захлопнулась, и он остался наедине с узником. В тусклом свете лучины Генрих фон Плоцке с трудом различил несчастного. Тот выглядел сущим дикарем, ибо зарос волосами и был грязен и оборван до невозможности. В камере стоял тошнотворный запах немытого тела и нечистот, и маршал мысленно посетовал, что не догадался воспользоваться перед посещением узилища ароматическим маслом, привезенным ему накануне крестоносцами из Палестины.
Впрочем, отменное обоняние являлось в те времена скорее недостатком, нежели достоинством, а уход за телом и вовсе приравнивался к греху. Христианские проповедники призывали прихожан носить исключительно ветхую одежду и ни в коем случае не мыться, ибо только так, по их заверениям, можно было достичь духовного очищения. К тому же, вещали они, во время омовений с тела человека смывается святая вода, которой его облили при крещении. В итоге, следуя примеру самих монахов и монахинь, христиане либо не мылись годами, либо не знали воды вообще. На чистоту смотрели с отвращением, а вшей называли «божьими жемчужинами» и считали признаком святости.
– Пришел, мучитель… – прохрипел узник. – Да поразит тебя Свайкстикс! [57]
– Прусские боги давно уже почили подобно смертным, колдун, – сухо ответил маршал. – Так что можешь не рассчитывать на их помощь.
Узник вдруг захохотал. Да так страшно, что даже у видавшего виды Генриха фон Плоцке мороз пробежал по коже.
– Замолчи! – громыхнул он зычно. – Иначе тебя опять поджарят на угольях как свинью!
– Но если ты не боишься моих проклятий, тогда почему держишь меня на цепи? – ехидно полюбопытствовал колдун, отсмеявшись, и нарочито громко потряс длинной цепью, тянувшейся от его лодыжки к вбитому в стену массивному крюку.
Маршал, сделав вид, что не расслышал его вопроса, бесстрастно произнес:
– Ты звал меня. Зачем?
Колдун снова рассмеялся. А потом злорадно сообщил:
– Звал, верно… Но не потому, что соскучился. Просто хотел сказать тебе, фон Плоцке, что время твое вышло! – Голос прусса зазвучал торжествующе: – Христианский бог внял просьбе литовских богов, и дни твоей жизни отныне сочтены!
Маршал невольно вздрогнул и поежился. Несмотря на крепость веры, после участия в одном из Крестовых походов он засомневался в простоте устройства этого мира.
Взять хотя бы этого колдуна-прусса. Родом он был из жреческого сословия и в плен к тевтонцам попал совершенно случайно. (Впоследствии, правда, эта «случайность» стала казаться маршалу подозрительной: пока колдун отводил тевтонцам глаза, устроив целое представление, отряд мятежных пруссов успел выйти из окружения.) Зато оказавшись в застенках тевтонской крепости, пленник стал буквально незаменимым в некоторых тайных делах Генриха фон Плоцке. Он умел предсказывать будущее, и благодаря его помощи ведомые маршалом отряды тевтонцев стали с тех пор нести потери совсем незначительные. Кроме того, бывший жрец оказался весьма ловким в приготовлении разных полезных снадобий. Во всяком случае, личные враги маршала начали отправляться на небеса один за другим. И при этом их родные и близкие считали преждевременные кончины несчастных гневом Божьим и ни в коей мере не грешили на кубок вина, выпитый третьего дня на пиру у Генриха фон Плоцке.
Наверное, колдун сознавал, что живым из подземного каземата ему уже не уйти. Но вот почему тогда он не желал принять скорую смерть от собственноручно приготовленных ядов, оставалось для маршала загадкой. Тем более уж он-то как никто другой знал, что прусский жрец храбр и стоек и отнюдь не цепляется за свою жизнь: даже под пытками не кричал, а лишь смеялся и пел какие-то непонятные дикие песни.
– Насколько я понял, ты хочешь поторговаться? – медленно, роняя слово за словом, спросил маршал и вперил холодный как лед взгляд в налитые кровью глаза узника.
– Верно. Выпустишь меня отсюда – будешь жить долго. Нет… Что ж, тогда нас скоро рассудят боги. На небесах.
– Но если там, наверху, все уже решено, то как можешь ты, ничтожный червь, воспрепятствовать высшей, божественной воле?!
– Выпусти меня – узнаешь.
– Ты лжешь! – гневно вскричал маршал.
– Лгать мне запрещает моя вера. В отличие от твоей… христианской. – По темному лицу колдуна пробежала судорога, которую можно было трактовать как угодно. – Ты лжешь даже самому себе. Я же имею право лишь промолчать, но сегодня не тот случай.
– Хорошо, я выпущу тебя на свободу, – сказал после некоторого раздумья Генрих фон Плоцке. – Говори, что я должен сделать, чтобы избежать скорой смерти?
– Поклянись, что твои слова – правда.
– Ты забываешься, варвар!
– Поклянись! Иначе на этом наш разговор закончится.
– Да как ты смеешь?! Грязное животное! – Генрих фон Плоцке выхватил из ножен меч. – Погибну я вскоре или нет – еще неизвестно, а вот ты умрешь прямо сейчас!
– Целься сюда, тевтонец… – Колдун выпрямился во весь свой немалый рост и обнажил грудь. – Целься прямо в сердце! Я все равно буду являться тебе в кошмарах. Бей, ну!
Взбешенный маршал какое-то время сверлил прусса свирепым взглядом, но затем остыл и, бросив меч в ножны, сказал почти спокойно:
– Хорошо. Клянусь святым распятием, что ты отсюда уйдешь. Достаточно?
– Когда?
– Скоро.
– Это не ответ. Я хочу уйти прямо сейчас. Твоя драгоценная жизнь, тевтонец, стоит того, поверь.
– Да, да, выпущу немедленно! Клянусь. Говори же!
– Что ж, ты поклялся… – На мгновение заросшая физиономия колдуна озарилась презрительной ухмылкой, которая, правда, тотчас исчезла, словно запутавшись в его клочковатой, давно не стриженной бороде. – Итак, спасти тебя может только Знич. Найди его!
– Что такое Знич?
– Священный огонь пруссов и литовцев.
– Где я могу его найти?
– Не о том спрашиваешь, тевтонец. Не где, а сможешь ли найти первым! Если сможешь, тогда и твоя жизнь продлится, и ваше государство будет существовать вечно. Если же нет… Что ж, тогда пруссы будут отомщены. – Колдун смотрел на маршала вызывающе.