Ушкуйники

– Пятьдесят?! Я не ослышался? – опешил купец.
– Не волнуйся, со слухом у тебя все в порядке, – насмешливо ответил Жигонт. – Ну так что, по рукам? Или испугался?
– По рукам! – завелся венгр. – Можешь считать, что выбросил деньги на ветер! Будьте свидетелями, люди добрые! – обратился он к стоявшим по соседству зевакам.
– Ветер иногда дует и навстречу… – буркнул Жигонт хмуро, ибо только сейчас вспомнил, что деньги, которыми дерзнул пожертвовать, принадлежат не ему, а княжеской казне. А уж о том, какая кара ждет его в случае проигрыша поляка от Гедимина и того же кастеляна, страшного зануды и скряги, даже думать не хотелось.
Первыми сразились Людвиг фон Мауберге и Енджей из Брохоциц, оказавшиеся похожими не только внешне, но и в силе и сноровке. Трижды преломив копья о щиты и не вылетев при этом из седла, они устало отсалютовали друг другу обломками древков и отправились каждый в свой шатер, дабы избавиться наконец от тяжелого рыцарского облачения, вес которого достигал восьмидесяти фунтов [61]. К примеру, чтобы облачиться в турнирные доспехи, требовалось около двух часов, а чтобы освободиться от них – не менее получаса.
И вот наконец на противоположных концах поля появились могучий тевтонец и заметно уступавший ему в росте поляк. Проревела боевая труба, и рыцари помчались навстречу друг другу вдоль разделявшего их барьера. Раздался громкий треск сломанных копий, но, к удивлению собравшихся, Завиша из Гур лишь чуть пошатнулся в седле.
Вторая схватка фон Шлезинга и Завиши оказалась почти точной копей первой, только в этот раз тевтонец целился непосредственно в подбородник шлема поляка. Однако тот ловко отбил копье немца и, поднырнув к нему под правую руку, ударил копьем в грудь с такой силой, которую угадать в нем заранее было просто невозможно. Бернхард фон Шлезинг, не ожидавший подобной прыти от польского рыцаря, все же успел подставить щит под удар, но при этом едва не слетел с коня: удержался лишь благодаря высокой задней луке седла да немалому своему весу.
Заняв исходную позицию в третий раз, тевтонец уже кипел от гнева. Правда, Завиша по-прежнему не казался ему серьезным противником: две предыдущие неудачи фон Шлезинг списал на нелепое невезение и собственное благодушие. Теперь же он решил обрушиться на поляка всей своей мощью. Видимо, Завиша понял состояние противника, ибо взял копье не подмышку, как обычно, а поднял вверх, словно дротик, чем несколько обескуражил тевтонца: из такой позиции польский рыцарь мог нанести удар куда угодно. К тому же для удержания тяжелого рыцарского копья в вертикальном положении требовалась немалая сила, а Завиша, похоже, ею обладал.
Притворившись, что намеревается сделать акцент на силу и целясь якобы в грудь, Бернхард фон Шлезинг снова попытался ударить поляка в подбородник, но в последний момент тупой наконечник турнирного копья предательски изменил направление. Необъяснимым чудом уклонившись от копья тевтонца, Завиша, в свою очередь, нанес неотразимый и точный удар в его шлем, и фон Шлезинг, беспомощно взмахнув руками, вылетел из седла и грохнулся на песчаное покрытие турнирного поля.
Генрих фон Плоцке кисло поморщился: плохой знак! Бернхард фон Шлезинг считался одним из лучших европейских рыцарей-тевтонцев, водил в бой передовые отряды и прежде ему всегда сопутствовала удача. Теперь же маршал сокрушенно вдруг осознал, что одним днем, вопреки его надеждам, турнир не закончится. Наверняка разгоряченные сегодняшним поединком рыцари (в особенности Бернхард фон Шлезинг) потребуют продолжения турнира, причем на сей раз битвы из разряда «отряд на отряд». Но это означало новые – и немалые! – расходы. К тому же не исключено, что среди рыцарей-тевтонцев появятся увечные и раненые, чего ему, как маршалу, в преддверии похода на Литву совершенно не хотелось бы.
– Держи… – нехотя выдавил из себя венгр-купец, вкладывая в руку Жигонта кожаный мешочек с серебром. – Видать, напрасно хвалят этих тевтонцев, раз их уже даже поляки бьют…
– Дело случая, – весело откликнулся Жигонт. – А ты, будет время, приходи сегодня к вечеру… – и он назвал приличную харчевню, расположенную неподалеку от постоялого двора, где остановился со спутниками. – Я угощаю.
– Отчего ж не прийти? – повеселел и венгр. – Приду, коли так…
Тут купчину отвлекли его соотечественники, и он начал по-сорочьи трещать с ними на родном языке. Герольд меж тем объявил победителя турнира: им почему-то оказался не запомнившийся Жигонту по поединкам тевтонец Иоанн фон Нейнуар. Однако литовскому дружиннику было уже не до удивления: он вдруг ощутил исходившее от внутреннего потайного кармана, где покоился Знич, непонятное тепло. Перед отбытием в Кёнигсберг Жигонт, не отважившись возить камушек в ларце (вдруг кто позарится и умыкнет?), поместил его в маленькую, сплетенную из лыка коробочку, и хранил ее с тех пор в пришитом к изнанке кафтана кожаном кармашке с надежной застежкой. Осторожно, стараясь не привлечь к себе внимания, он расстегнул кафтан, заглянул в потайной карман и – едва не ахнул: коробочка светилась! Значит, князь не ошибся, и он на верном пути…
 
Глава 5. Капище чернобога
 
Поход ватаги ушкуйников под руководством атамана Луки Варфоломеева и его помощника, боярина Игната Малыгина, вызвал в Новгороде великое волнение. На этот раз знатные новгородцы, ссудившие ушкуйников деньгами, решили воевать Емь [62], пребывавшую сейчас под свеями [63], злейшими врагами русских. Поэтому провожали ушкуйников не как разбойников – тайком, под покровом ночи (так часто бывало), а ранним майским утром, под благословение епископа новгородского Василия и колокольный звон. Правда, никто из простых горожан точно не знал, куда именно идет войско (Лука Варфоломеев опасался вражеских лазутчиков и предателей и держал свой план в тайне), но все прониклись важностью момента и, обрядившись в праздничные одежды, устроили проводы, сходные со святочными гуляниями.
Стоян и Носок изрядно волновались, но каждый по-своему. Стояну уже не раз доводилось выходить в море на карбасах и шитиках, поэтому большой воды он не страшился. А вот участия в боевых походах никогда еще не принимал. Поэтому теперь парень буквально сон потерял, мысленно представляя, как сразится с врагами в своем первом настоящем бою. Спать на ушкуе было тесновато, ушкуйники лежали вповалку, плотно прижимаясь друг к другу, как сельди в бочке, и когда Стоян под влиянием «боевых» сновидений, если вдруг удавалось заснуть, начинал брыкаться, словно необъезженный жеребец, то тут же получал сильные тумаки, от которых сон пропадал напрочь.
Носка же, напротив, предстоящие битвы ничуть не страшили, ибо дрался он всегда с упоением. К тому же в недавнем прошлом успел пощипать немало купеческих караванов, доказывая право на знатную добычу с саблей в руках. И с оружием умел обращаться, и труса никогда не праздновал. А вот открытого моря боялся. Каждая очередная высокая волна приводила его в смятение, и он не знал, кому молиться – то ли старым богам, то ли новым. Конечно же Носок крепился и виду не подавал, однако бедная его душа пребывала ныне не в лучшем состоянии.
Ушкуйники торопились войти в шхеры, чтобы укрыться и от непогоды, и от чужих глаз, но шторм все-таки зацепил их своим крылом. Когда суденышки новгородцев уже не плыли по крутым волнам, а буквально летали, сердце Носка готово было выскочить из груди. По счастью, мучения закончились довольно скоро. Поиграв ушкуями, точно малое дитя деревянными лошадками, шторм унесся дальше, и суда новгородцев очутились наконец в Або-Аландских шхерах, представлявших собой скопление сотен островов.
Уставшие ушкуйники причалили к большому, сплошь покрытому густым лесом острову, чтобы привести в надлежащий вид и себя, и слегка потрепанные штормом ушкуи. Просторная бухта, окруженная гранитными скалами красного цвета, подходила для этой цели как нельзя лучше. Правда, бухта была обильно заселена серыми тюленями – тевяками, которых вторжение незваных гостей поначалу явно не устроило, ибо среди них имелось много бельков – малышей. Когда же первый переполох прошел, тевяки преспокойно продолжили заниматься своими делами, слегка даже потеснившись, чтобы не мешать людям и не путаться у них под ногами.