Черный передел
На Невском проспекте давно горели фонари. Колеса экипажа мерно стучали по его мостовой, в окнах проплывали причудливые темные громады его роскошных строений. Секунд-ротмистр князь Мещерский вез Анастасию Аржанову в Аничков дворец, на свидание со всесильным своим начальником.
– Вы забыли обо мне, – обиженно говорил Мещерский, глядя в окно. – Вы не назвали Ее Величеству мою фамилию. Подумаешь, какой-то там сержант Чернозуб. На самом деле он выполнял мой приказ…
– Михаил, еще нечего не потеряно.
– Как же, как же… А ведь я просил вас о том особо. Все знают, у государыни – отличная память. Вот теперь она запомнит не меня, а Чернозуба.
– Значит, не поедете со мной?
– О чем это вы, Анастасия Петровна? – адъютант светлейшего повернул голову к ней. – Могу ли я бросить даму сердца в таком опасном деле? Престранные представления у вас об офицерах Новотроицкого кирасирского полка, однако…
– Обычные у меня представления.
– Тогда хотя бы светлейшему князю скажите, что начальником вашей охраны в Крымском ханстве буду я.
– Беспременно.
– Слово столбовой дворянки?
– Да.
Сейчас они ехали по заснеженной главной столичной магистрали, и Анастасии приходилось кутаться в шубу, чтобы не замерзнуть. Тем не менее все происходящее чем-то неуловимо напоминало ей первые дни бурного романа с губернатором Новороссийской и Азовской губерний. Декорации, конечно, были другими: город-новостройка Херсон, ветреная, дождливая осень 1780 года, домашний вечер у премьер-майора Фалеева, появление там генерал-аншефа Потемкина, веселые танцы с ним. А потом – спальня в губернаторском дворце, темно-голубой персидский ковер на полу, и уставший донельзя, большой, красивый человек опускается перед ней на колени: «Полюби меня!» Так она позволила ему перевернуть свою собственную жизнь.
Войдя в тесную спаленку с окнами, задернутыми ситцевыми занавесками, Аржанова даже не сразу увидела в ней Григория Александровича. Только две свечи освещали помещение. Он, одетый в темно-зеленый неформенный кафтан, стоял у самой печи, прислонившись к ней спиной и положив руки на теплую стену с изразцами. Из полутьмы светлейший шагнул к молодой женщине:
– Добрый вечер, душа моя!
– Лучше сказать, добрая ночь, ваше высокопревосходительство…
Ночь действительно была добрее дня для Потемкина, особенно – на исходе очередного приступа его болезни. Когда тонкий рог молодого месяца заглядывал в его жилище, он мог совладать с недомоганием и вставал с постели. Камердинер приносил ему чашку горячего, крепкого чая с лимоном. Князь брал в руки любимую книгу-сочинение древнеримского историка Гая Светония Транквилла «Жизнеописания двенадцати цезарей», которую читал на языке оригинала, – и рассеянно листал ее, прихлебывая напиток.
Из всех персонажей нравился Потемкину только Октавиан Август. Будучи совсем молодым и никому неизвестным в Риме, он завоевал сердца соотечественников необычным способом. Часть наследства Юлия Цезаря, доставшуюся ему, он, внучатый его племянник и приемный сын, продал вместе с другим своим имуществом, а деньги раздал народу. Так из беспомощного, недоучившегося мальчишки он сразу сделался первым среди римлян, словно с того света достав талисман, несущий славу великого полководца и императора. Потом он победил соратника приемного отца Марка Антония и прекратил череду гражданских войн, терзавших Римскую империю до 27 года нашей эры.
Повторяя про себя какую-нибудь интересную фразу по латыни, Потемкин закрывал книгу и подходил к конторке, заваленной бумагами. Он извлекал из этой кипы первый попавшийся документ, просматривал его и, как правило, ставил на нем положительную резолюцию: «Разреш. Кн. Потемк.» С этого и начиналось его возвращение к обычной государственной деятельности, кипучей и разнообразной.
Маленький томик в красном кожаном переплете с латинскими буквами, теснеными золотом на обложке, лежал в ворохе простыней и одеял на постели. Но Аржанова все равно его заметила и обрадовалась. Она подумала, что ее задача теперь упрощается. Светлейший обнял Анастасию и стал медленно, скорее осторожно, нежели страстно целовать.
– Разденься, – шепнул он.
Ничего особо пикантного в этом сейчас не было. На ночное свидание Анастасия отправилась не в бальном и даже не в парадном наряде, а в простом, почти домашнем. Он состоял из двух нижних полотняных юбок и одной верхней, кашемировой, из голубовато-серой блузки с большим отложным воротником, короткого бархатного корсажа поверх юбки, зашнурованного спереди, и толстой вязаной кофты. Великолепный ее возлюбленный развлекался тем, что находил разные места для предметов дамского туалета. Все три юбки он красиво развесил на спинке кровати, блузку и кофту горкой положил на стул, а корсаж устроил на комодике у стены, и тот, снабженный для твердости полосками китового уса, стоял там, подобно раскрытой морской раковине.
Светлейший наклонился, намереваясь поцеловать соски, пока не выступавшие выпукло и упруго, а только округло темневшие под прозрачной, тонкой тканью нательной рубашки. Длинные пряди его нерасчесанных каштановых волос свесились при этом ему на лоб и закрыли восхитительную картину. Анастасия, однако, хотела избежать ласки. Слегка отклонившись назад, она собрала пряди в ладонь и пропустила между пальцами, как бы расчесывая их и выпрямляя. Волосы струились точно шелк, щекотали ей кожу. Она всегда удивлялась, почему у Потемкина, такого здоровенного детины, волосы по-младенчески мягкие, легкие, тонкие.
Ее пальцы еще были запутаны в его шевелюре, но князь не стал ждать. Он поднял красавицу на руки, положил на постель и лег рядом. Его жаркие губы опустились к ее губам, белые зубы тянули ее нижнюю губку, пока Анастасия не раскрыла уста навстречу жадному, ищущему языку своего возлюбленного. Руками светлейший бережно поддерживал обе ее груди, словно две волшебные чаши с напитком, который ему разрешили испить до дна, чтобы опьянеть от любви и позабыть обо всем на свете.
Может быть, ей тоже следовало предаться сладкому забвенью, но что-то сегодня не получалось, хотя его ласки были по-прежнему изобретательны, настойчивы, длительны. Он знал, как довести ее до самой вершины страсти. Однако сейчас дорога с крутыми поворотами, хорошо им изученная, вдруг привела не к вершине, а к обрыву.
– Что с тобой? – спросил светлейший, приподнимаясь на локте и издали заглядывая ей в лицо. Анастасия лежала с широко открытыми глазами и тесно сжимала бедра.
– Я хочу задать вопрос, – она дотянулась рукой до его головы и накрутила на палец длинный каштановый потемкинский локон.
Губернатор Новороссийской и Азовской губернии удивился. По его разумению, время для вопросов еще не наступило. Он помедлил, но согласился:
– Задавай, душа моя.
– Царица была в тебя влюблена?
Многобразные амурные похождения, природный ум и житейская сметка давно научили Григория Александровича кое-каким правилам в обхождении со слабым полом. Одно из них заключалось в том, что при определенных ситуациях женщинам, влюбленным в него до безумия, нагими лежащим на постели и готовым ему отдаться, лгать уже не следует. Это может привести к большим неприятностям.
– Да, была, – ответил он.
Теперь светлейший приблизил свой единственный зрячий правый глаз к ее лицу, мгновенно ставшему отчужденным и холодным. Но за локон она его все-таки держала и в размышлении покусывала нижнюю губу.
– А ты? – спросила Анастасия. – Ты ее любил?
– Любил, и очень сильно.
– Это случилось давно?
– Более трех лет назад.
– Любовь ушла?
– Думаю, она превратилась в нечто иное. В безграничное уважение, например. Полное взаимное знание характера, привычек, возможностей. Нам всегда есть что сказать друг другу. Наши с императрицей точки зрения на разные факты и события обычно совпадают…
– Тогда это похоже на счастливое супружество, – произнесла она.
Потемкин мысленно сам себе сделал замечание. Уж который раз он недооценивает вдову подполковника Ширвансного пехотного полка. Еще немного, и этак она догадается о важной государственной тайне – втором церковном браке самодержицы всероссийской.