На семи дорогах

Старик не мог прийти в себя от радости. Плача и смеясь, он повторял, обращаясь к Семену Андреевичу:
— О, добрый человек! Добрый человек! Иванов похлопал его по плечу.
— Все будет хорошо, отец. Только запомни: твой сын должен лежать, не поднимаясь, еще по крайней мере семь дней...
Загибая пальцы, Иванов подробно перечислил, что необходимо сделать больному.
Старик, внимательно выслушал указания Семена Андреевича, взял его руку и провел сначала по своему лицу, а затем по лицу сына.
Они попрощались.
— Пойду, — сказал Иванов, но не успел сделать и двух шагов, как за ним последовала охрана.
— Нельзя!
— Я сделал то, что от меня требовалось, не обманул, — произнес Иванов.
— Останься здесь: таков приказ сердар-аги.
— Если ты не его нукер, так ты его пленник! — проговорил другой стражник, старавшийся выглядеть старшим.
Из соседней палатки вышел Чоллек в наспех надетых грязных сапогах:
— Что за шум?
— Шум подняли твои нукеры, — произнес Иванов. — Я собирался уходить, а они прицепились и не отпускают.
— Вот как? Если собрался уходить, то должен в ножки поклониться, разрешение попросить.
— У кого?
— У меня, дохтор, у меня! — ухмыльнулся Чоллек и ткнул себя пальцем в грудь.
Иванов нахмурился. Подхватив свой чемоданчик с хирургическим инструментом, он твердой походкой пошел прямо на Чоллека и остановился перед ним:
— Я подчиняюсь только советскому народу н советской власти. Понятно тебе?!
— Понятно, — ответил Чоллек на удивление спокойным голосом, так что нукеры удивленно переглянулись. — Я тоже веду борьбу, нас тоже пули не щадят.
Иванов пожал плечами.
Ты хороший дохтор, я убедился в этом. И потому хочу, чтобы ты здесь остался и помогал нам.
— Это подло, — произнес Иванов и с ненавистью посмотрел на Чоллека.
— Бывает подлость и похлеще, — равнодушно от« ветил Чоллек и сделал шаг назад.
Покинуть стан басмачей Иванову не удалось.
Некоторое время поразмыслив и сопоставив факты прошедшей ночи, Семен Андреевич пришел к выводу, что между этим подонком Чоллеком, оперированным парнем и его отцом нет и не может быть ничего общего.
«Тогда почему же Чоллек, рискуя собственной жизнью, так хлопотал за этого парня?» — Иванов снова и снова задавал себе этот вопрос, но ответа найти не удавалось.
Между тем Чоллек совещался со своими джигитами. Следовало снова пуститься в путь. Ведь как-никак, а он жених!
Среди груды награбленных вещей Чоллек выбрал себе самый красивый халат — красный, из блестящего шелка, новенькие сапоги и богатую шапку, которая пришлась как раз впору.
В это же время Иванов подошел к юноше, чтобы проверить его состояние.
Старик, желая, чтобы голова сына лежала повыше, принялся подгребать под голову юноши песок. Потом слегка приподнял голову сына левой рукой, а правую протянул в сторону дохтора, что-то тихо говоря ему.
Иванов увидел благодарную улыбку на губах парня, ответил дружеским кивком и дотронулся до широкого козырька своей кепки.
Внезапно все пришло в движение: Чоллек отдал приказ собираться.
Повинуясь насилию, Иванов сел на того же коня, на котором приехал из села, сзади него ловко спрыгнул на круп коня Иламан.
Вскоре они двинулись в путь, пересекая огромные золотистые барханы из песка, навстречу восходящему солнцу.
Всадникам удалось нащупать тропу, которая затвердела после недавно прошедших весенних дождей и кони мчались во весь опор.
Так прошел час, Пескак остался далеко позади.
Неожиданно Иванов натянул поводья коня. Разгоряченный конь, не желая отставать от других, не захотел замедлить темп, но, повинуясь человеку, повернулся, кусая поводья, и бешено заплясал на месте.
Всадники, во главе с Чоллеком скакавшие впереди, приостановились и повернули коней, чтобы узнать, что случилось.
Чоллек подъехал вплотную к Иванову и, привстав в стременах, вперил в него свинцовый взгляд.
— С этого места я не тронусь ни на шаг, — громко произнес Иванов.
— Ну-ка, только попробуй не тронуться. Смотри, как бы тебе и впрямь не остаться здесь навеки, — с угрозой в голосе сказал Чоллек.
Иванов сначала побледнел как мел, затем лицо его валилось багровым румянцем.
Чоллек положил руку на маузер, молча наблюдал за ним.
— Если не хочешь ехать с нами дальше, то почему
поехал от Пескака? Разве не мог разыграть эту истерику там?
— Там у меня был пациент, которого я оперировал. Если бы ты убил меня там, на его глазах, он мог бы от волнения умереть. А теперь моя смерть не причинит никому никакого вреда.
Семен Андреевич, собрался слезать с коня, но тут ему показалось, что кто-то крепко ухватился сзади за его пиджак. Обернувшись, доктор увидел, что его держит Иламан, который сидел сзади. Мальчик не отводил немигающий взгляд от руки Чоллека, вытащившей из кобуры маузер.
— Пусти, сынок! — промолвил Иванов и слез с коня.
Не обращая никакого внимания на Чоллека, доктор расчесал волосы, потом стряхнул пыль с фуражки и снова надел ее.
Чоллек продолжительное время пребывал в нерешительности, исподтишка наблюдал за своими нукерами. Он заметил, что у некоторых во взглядах сквозит сочувствие к Иванову. Это чувство, Чоллек понимал, возникло у нукеров недавно, и вызвано оно было добротой, простотой и человечностью доктора.
«Если даже я убью сейчас доктора, я не смогу убить сочувствие к нему. Поэтому уничтожить Иванова нецелесообразно», — подумал про себя Чоллек.
— Так и быть, мы тебя освобождаем, дохтор, — громко произнес Чоллек. — Тебя все равно убьют местные власти, когда узнают, что ты был у нас. — С этими словами Чоллек тряхнул поводья коня.
Остальные басмачи двинулись за атаманом.
Иламан, сидевший на крупе коня позади седла, которое занимал Иванов, несколько раз оглядывался назад. Он не пересел в пустое седло и даже не подобрал поводья, которые болтались где-то под животом коня.
* * *
Джомарт-бай был весьма солидным и представительным человеком.
Сапожники-мастера говорили, что когда они тачают ему сапоги, то на это еле-еле хватает целой шкуры теленка, А на шапку ему необходим был каракуль ягненка, который не менее двух недель сосал вымя матери.
На сытом и надменном лице Джомарт-бая выделялась всегда аккуратно подстриженная, ухоженная борода, коричневатая с проседью. С бородой сочетались загнутые кверху усы, которые придавали лицу Джомарт-бая свирепость. Взгляд отличался надменностью и высокомерностью.
Бай считал себя сильнее всех, богаче всех, красивей всех, и никто не мог разубедить его в этом.
Но то, чего не могли сделать люди, сделало всемогущее время, то самое время, которое шестьдесят лет назад научило маленького Джомарта ходить, потом бегать по земле, кататься на резвых и своенравных скакунах, которые неслись быстрее ветра, — короче, то самое время, которое прежде было для Джомарт-бая другом и союзником, теперь все чаще ставило ему подножки и висело на плечах тяжелым грузом.
Правда, последние месяцы как будто были для него благоприятны. Стояли светлые весенние дни, часто приносившие дождь, множились огромные и без того отары овец — их было у него больше шести тысяч.
Однако ничто в этом году не радовало, ничто не могло поднять настроения Джомарт-бая. Многое, беспокоило его: и батраки, которые день ото дня становились все более строптивыми и несговорчивыми и тревожные слухи, и новая власть.
Докатилась весть, что в далекой России скинули белого падишаха. Напрасно Джомарт-бай уверял себя и других, что не верит в это, что такого быть не может, что если не завтра, так послезавтра великий падишах снова взойдет на трон.
Многие баи, такие же как он, бежали со всеми своими пожитками и домочадцами за границу, это тоже раздражало Джомарт-бая. Не спеша следовать их примеру, он думал со злобной ненавистью:
«Трусливые душонки, они предали и покинули свою родину в трудный час, а что их может ждать там, зa рубежом?