На семи дорогах

— Вот тебе лошадка, езжай в родные места, до Койтена, проветрись!
Никаких поручений при этом Иламану не давали.
Ни о чем не подозревающий Иламан приезжал к складу боеприпасов. Нукеры, охраняющие склад, пристально и внимательно осматривали его. Затем отходили в сторонку и несколько минут о чем-то совеща-лись между собой. После этого вкусно кормили Иламана супом на дорожку и, не говоря ни слова, отправляли назад.
По одежде Иламана нукеры каждый раз точно определяли, какой вид оружия и к какому месту необхо-димо доставить.
О том, какую роль он играет, Иламану и в голову прийти не могло.
Что же касается кровавых дел, регулярно учиняе мых Чоллеком и его бандой, то в них Иламан никакого участия не принимал — таково было распоряжение сердара.
Когда исполнилось полтора года пребывания маль чика у басмачей, Чоллек однажды призвал его а себе:
— Иламан, ты ведь мой нукер?
— Да.
— Тогда я дам тебе урок настоящего сражения, - сказал Чоллек и взял его в отряд, в очередной набег.
До окраины села всадники добрались, когда перевалило за полночь. Остаться незамеченными им, однако, не удалось, — их встретил ружейный выстрел.
Поняв, что здесь ему не повезло, Чоллек повел своих нукеров в соседнее село. Увы, их и здесь встретили вооруженные дехкане.
Акция не удалась.
Потерпев неудачу, Чоллек на рассвете направил своего коня к Ширин колодцу.
Бандиты, которые совсем недавно бесчинствовали как хотели, издеваясь над безоружными людьми, самодовольные и уверенные в своей полной безнаказанности, теперь возвращались восвояси мрачные, повесив носы, и усы их безжизненно свисали, подобно клешням дохлого рака.
Увидев озабоченные и злые лица своих соучастников, Чоллек всерьез обеспокоился.
Припомнились слова, сказанные посланником эмира:
— Если увидишь, что твои нукеры злы и обижены, то знай, что дела твои плохи.
«Что же делать? Что придумать?» — уныло рассуждал Чоллек, трясясь на коне и строя различные планы, и вдруг придержал поводья: вдалеке за холмами он заметил нечто, могущее представить интерес. Кто-то ехал на ишаке, держа в руке повод, за которым шел верблюд, навьюченный дровами.
— Эй, ребята, неужели так и приедем домой с пустыми руками? — спросил Чоллек у нукеров.
— Конечно, не хотелось бы.
— Так в чем же дело?
— Ждем твоей команды, сердар. Ребята уже готовы, — проговорил Менджак, заряжая винтовку и пришпоривая коня.
— Тогда возьми с собой десять джигитов и спроси дровосека про его самочувствие, — распорядился Чоллек.
Всадники, мчащиеся во весь опор, испугали ишака, он в страхе шарахнулся в сторону, сбросив седока на землю. Окружившие его со всех сторон всадники схватили бедняка, который еще не успел полностью прийти в себя после падения, и скрутили ему руки за спиной, сорвав стремена с дрожащего ишака.
Взгляд Менджака остановился на верблюде. Ухватив за уздечку спотыкающегося верблюда, он с трудом заставил его опуститься на колени и полоснул кин жалом по аркану, которым были перевязаны дрова.
Подъехал Чоллек с остальными нукерами. Связан ный дехканин с трудом поднялся с земли, глядя на бас-мачей исподлобья. Борода его была в крови.
В этот момент один из всадников, остановившихся рядом с Чоллеком, воскликнул:
— Ага! Брат!
Соскочив с коня, он подбежал к старику, развязал его руки, затем достал платок и отер кровь с бороды.
Старик, оттолкнув в грудь того, кто назвал его бра том, направился к своему верблюду.
Разыскав среди разбросанных в беспорядке дров топор, он схватил его, развернулся и бросился на младшего брата. Сделав молниеносное движение — никто не успел на него среагировать—он бросил топор, который со свистом пролетел над головой басмача и утонул в сыпучем песке.
После этого, пошатываясь, старый дехканин подо шел к Чоллеку, сидевшему на коне.
— Что же ты ничего не делаешь, негодяй? Стреляй, Если не выстрелишь, значит ты не мужчина! — вопил стаоик во все горло.
Чоллек молчал.
— Ты знаешь, какие беды ты на меня обрушил? — продолжал кричать дехканин. — Из-за тебя я превратился в старика, а брат мой сбежал к басмачам. Вон того мерзавца я с малолетства, с тех пор, как умерла мать, растил, лелеял, вырастил.
Но ты, кровопиец, сумел обойти меня. Ты сделал его соучастником в своих кровавых делах... Этому неблагодарному ты оказался дороже, чем родной; брат.
— Многим на свете ты принес несчастия и страдания. Но знай, изверг! Тебя испепелят проклятия осиро тевших детей и овдовевших женщин, иншалла! — воз дел старик руки к небу, обращаясь к аллаху.
— Найдутся на белом свете молодцы, которые за ставят тебя и твоих головорезов ответить за все ваши злодеяния. Я скажу тебе, где они найдутся: в тех селах, которые ты ограбил и разорил. Ты обречен! От веть же мне, если ты еще мужчина!..
— А ты, который был моим братом! Ты тоже обагрил свои руки по локоть невинной кровью. Ты заслуживаешь собачьей смерти!
— Нет, брат, нет! — крикнул басмач, когда старик умолк. — Я ни на кого не наводил ружье, никого не убивал. Не убивал же, скажи, сердар? Подтверди! — произнося отрывисто эти слова, младший брат волочил винтовку по земле, пытаясь что-то объяснить.
— Заткнись, собачий сын! — оборвал его старик. — Я сам знаю, что с тобой сделать. Ну-ка, выбрось свою проклятую палку и ступай к верблюду!
Басмачи безмолвно наблюдали за этой сценой. Опустив голову, подавленный басмач, как-то механически переставляя ноги, плелся за стариком.
Винтовка, выброшенная в песок, заставила вздрогнуть Чоллека. Ручкой нагайки он сбил на затылок свою шапку, что служило признаком гнева.
Менджак, хорошо знавший характер своего повелителя, вытащил из кобуры маузер и держал оружие наготове, чтобы нажать курок по приказу. Однако Чол-лек сделал ему знак, чтобы он спрятал оружие, и тронул поводья коня.
Когда басмачи спустились вниз по склону холма, старик снова принялся навьючивать дрова на верблюда. Он делал вид, что совсем не замечает брата, который с великим усердием помогал ему.
Когда собрались в путь, старый дехканин обратился к брату, пожалев его:
— Обо всем этом нужно было раньше думать, милок!
— Ты прав, родной.
— То-то.
— Не могу возвращаться в село, — горячо проговорил басмач. — Лучше убей меня здесь!
— У меня к тебе не осталось злобы. Только вот народ, думаю, жаждет отомстить тебе за все.
— Я не убивал и не грабил никого.
— Пустое болтаешь. Сними-ка лучше с себя ремень и набрось сам на шею, я поведу тебя,
— А что со мной будет?
— Это решат народ, власть.
Угрюмый старик повел впереди себя, подталкивая, своего брата, словно пленника.
Узенькая тропинка вела их к селу.
Чоллек, дважды в эту ночь потерпевший неудачу, ехал на большом расстоянии впереди своего отряда бок о бок с верным Менджаком.
— Сердар-ага, — нарушил тяжелое молчание со ветник, — послушай меня.
— Говори.
— То, что на село не удалось напасть, ерунда. Но вот последнее событие... Почему ты не разрешил мне разделаться с ними? Я бы обоих пристрелил на месте.
Чоллек знал Менджака, верил ему. Знал старший басмач и то, что, не будь Менджака, нашелся бы кто-нибудь другой, который столь же верно и бездумно ис« полнял бы любые его приказания. В душе Чоллек часто сравнивал своего помощника с рысью, которая питается объедками, оставляемыми тигром.
— Пристрелить тех двоих было бы, конечно, нетрудно, — произнес Чоллек. — Но тогда те, которые следуют теперь за нами, разбежались бы.
— Ты уверен?
— Да, разбежались бы. Все до единого!
— Ну, а что толку, что они не разбежались? И тан их осталось мало. Сегодня уйдет один, завтра двое, а потом станут уходить по десятку.
— Не уйдут. Ни на один шаг, никто не уйдет, — произнес Чоллек, приподнялся в стременах и хлопнул нагайкой о сапог.
Менджак удивленно посмотрел на него.
— До сегодняшнего дня наша ошибка заключалась в том, что, когда нужно было казнить, убивали только мы с тобой, — развивал свою мысль Чоллек. — А этих, следующих за нами дармоедов, мы превратили в простых зрителей.