В сердце Азии. Памир — Тибет — Восточный Туркестан. Путешествие в 1893–1897 годах

В ночь на 26 февраля мы послали 8 киргизов с заступами, топорами и кирками вперед проложить дорогу, а затем ранним утром выступил и караван. Около Кара-кии встретилось первое трудное место, где все еще возились наши киргизы, вырубая ступеньки во льду, образовывающемся по ночам из воды, стекающей сверху, где тают сугробы снега. Маленькие горные лошадки, несшие каждая до 5 пудов клади (80 килограммов), поистине достойны удивления. Они скатываются вниз по склонам, карабкаются, как кошки, на кручи и с невероятной уверенностью балансируют по узким скользким тропинкам, часто покрытым льдом и круто спускающимся вниз к обрывам.
Кара-кия (Черное ущелье) вполне подходящее к месту название. Между мрачными отвесными скалистыми стенами идет здесь узкий проход, где царствует глубокий мрак, куда не проникает ни один луч солнца. Здесь перекинуты через Исфайран два моста; около первого речка образует грохочущий водопад. Великолепные, но в то же время зловещие и прекрасные виды сменяют здесь один другой. Дивные перспективы открываются взорам и вверх и вниз по долине; дикая и величественная природа!
За мостом Гайдыр-бека долина называется Чатынды. Реку переходят по 4 небольшим деревянным мостам; последний из них был так плох, что люди со страхом следили за каждой лошадью, переходившей по полусгнившим бревнам. Дальше вся долина была завалена недавно скатившеюся лавиной, покрывшей и реку и дорогу. Река журчала из-под ее краев, точно выходя из туннеля; дорогу же заменила тропинка, которую расчистили вдоль снежной глыбы. На наше счастье, мы встретили здесь с десяток киргизов, которые пешком шли из Каратегина, направляясь в Коканд и Маргелан на поиски работы. Они помогли нам прочистить дорогу. Тропинка вышла все-таки настолько крутой, что каждую лошадь пришлось тащить кверху шестерым людям.
Долина сузилась, дно ее неимоверно круто поднялось и понемногу слилось со склонами гор. Последний конец дороги был очень труден; пришлось переходить одну лавину за другой. Почти все лошади падали хоть по разу или по два, и так как им невмочь было вставать под тяжестью вьюков, приходилось развьючивать их и потом навьючивать снова, отчего беспрестанно выходили задержки. Переход через последнюю лавину был так труден, что большую часть клади киргизам пришлось нести на руках до рабата (караван-сарая), небольшого навеса из камней и бревен, обращенного к долине; здесь же была разбита юрта для нас.
Я шел пешком большую часть дороги и совсем изнемог. Поднялись мы на высоту 2850 метров. Ночью дала себя знать «горная болезнь»; страшная головная боль и сердцебиение продолжались и весь следующий день. Причиняет эти болезненные припадки резкий переход относительной высоты, но через несколько дней припадки эти бесследно проходят.
  
V. Через перевал Тенгис-бай
 
Когда расчищавшие дорогу киргизы и аксакал из Кара-тепе Джан-Али-Эмин, наблюдавший за работой, вернулись на другое утро в караван-сарай, мы в самом серьезном настроении двинулись к перевалу, всюду покрытому глубоким снегом. После неслыханных трудов и усилий мы преодолели все препятствия и достигли корытообразного углубления в гребне Алайского хребта. Снег здесь лежал в два метра глубины, в сугробах была протоптана узкая глубокая тропа; идти по ней было все равно что по узкой перекладине через трясину. Один неверный шаг в сторону, и лошадь совсем погружалась в снег, из которого ее еле вытаскивали единенными силами, теряя массу времени.
На юго-западе виднелась обособленная горная область Кара-кыр, которая высовывает свою изъеденную ветрами вершину из вечных снегов и, точно бакен в море, указывает путь к самому перевалу. Когда наши лошади дошли до крайнего напряжения сил, мы наконец, целые и невредимые, со всем багажом достигли грозного Тенгис-бая. Здесь отдохнули несколько часов, напились чаю, сделали кое-какие наблюдения, фотографические снимки и полюбовались чудным видом.
Пункт, где мы находились, был со всех сторон окружен покрытыми снегом гребнями; лишь кое-где выглядывали из снега голые вершины скал. Снег здесь лежал в два метра глубины. В сугробах была протоптана узкая глубокая тропа; идти по ней было все равно что по узкой перекладине через трясину.
Отдохнув и надышавшись чистым легким воздухом на высотах водораздела, мы покинули область Сырдарьи и медленно направились вниз в области, воды которых стекают в Аму-дарью. Спуск был здесь так же крут, как с северной стороны; приходилось переходить одну лавину за другой. Одна из самых больших лавин, скатившаяся накануне, была в 400 метров шириной и почти 20 метров глубиной. Киргизы сказали, что мы должны почитать себя счастливыми, что успели избегнуть встречи с ней. Когда лавина со страшной силой несется вниз, нижний слой ее силой давления превращается в лед, и несчастные, погребенные ею на пути, точно вплавляются в эту стекловидную массу, из которой нет спасения.
Усталые от дневных трудов, мы сделали привал в боковой долине; тут лежал снег в метр глубиной, но киргизы расчистили для нас площадку; посреди нее и раскинулась юрта, окруженная высоким снежным валом. На следующий день отправились дальше через долину ручья Дараут-кургана. Чуть не каждые 10 минут приходилось переходить вброд через этот ручей, журчавший под сводами и мостами из снега. От подошвы лавин лошадям приходилось сломя голову бросаться в воду, чтобы одним сильным прыжком очутиться затем на противоположном берегу. Я каждый раз с большим беспокойством следил за лошадьми, несшими вьюки с фотографическими аппаратами и боевыми припасами. Все, однако, обходилось благополучно. Только раз скатилась с гребня высокой лавины одна из лошадей, несших съестные припасы… Ее развьючили, вытащили веревками ящики из снега, снова навьючили, и караван медленно продолжал свой путь между сугробов до следующего падения и следующей остановки.
Около полудня пошел снег, и густой туман заволок все вокруг. Один киргиз пошел вперед, меряя глубину длинным шестом, точно моряк на неизвестном фарватере, с той лишь разницей, что мы искали мелких мест. Часто он проваливался в снег и должен был возвращаться, чтобы искать дороги в другом месте.
Долина эта открывается в большую долину Алая, где возвышаются длинные, глиняные, с башнями по углам стены крепости Дараут-курган, воздвигнутой Худояр-ханом. С час спустя мы были в киргизском кишлаке того же названия, состоящем из 20 юрт; старшиной был тут гостеприимный Таш-Мухамед-Эмин.
К снегу и туману присоединился еще сильный западный ветер, и, по словам киргизов, на перевале Тенгис-бай должен был свирепствовать страшный буран, от которого мы так счастливо успели уйти. Кто знает, что было бы с моим караваном, если бы мы вышли днем раньше и попали под лавину или днем позже, и нас застал бы буран.
Отдых каравана около перевала Тенгис-бай  
В ночь на 1 марта ураган ревел и рвал нашу палатку, расширяя щели между полосами войлока. Утром в палатке протянулись по направлению ветра длинные хвосты из мелкой снежной пыли, точно хвосты комет; один проложил себе путь прямо через мое изголовье. Спал я, однако, как медведь в берлоге, — пусть себе там метет и крутит, сколько угодно.
Мы простояли день в Дараут-кургане, так как буран продолжал свирепствовать; западный ветер взрывал вокруг нашей юрты густые облака снега, мелкого, как мука, и, не смотря на то что палатку прикрыли войлоками, обвязали веревками и укрепили шестами, угрожал снести самую палатку.
2 марта мы дошли до зимнего кишлака Гунды, но предварительно из предосторожности послали бывалых людей проложить и утоптать нам новую тропу через сугробы, так как старую совсем замело. Мы держались как можно ближе к южному склону Алайского хребта, идя вдоль него; тут снег местами уже посмело.
В Гунды с нами приключилось несчастье. Мы только что пришли в кишлак, разбили юрту, поставили постель, разместили ящики и часть более хрупкого и ценного багажа, как вдруг Рехим-бай нечаянно толкнул ртутный барометр, да так, что стеклянная трубка разлетелась вдребезги и серебристые шарики ртути раскатились по коврам. Драгоценный, хрупкий прибор, который я добросовестно проверял по три раза в день, пеленал и нянчил, как грудного младенца, стал теперь никуда не годным, хоть брось. Рехим-бай остолбенел, но так как он, собственно, был не виноват, то я ограничился легким выговором. Да и что толку было бы бранить его: барометра этим не починишь. Пришлось с тех пор обходиться тремя анероидами и гипсотермометром.