Hollywood на Хане (СИ)

— Но, что в этом плохого?! Ваши страны враждуют, а вы, типа, на личностном уровне нашли между собой общий язык… Что плохого?..
— А почему вы решили — «типа», — что мы его нашли?!.. Я с ними двух слов не сказал… Это пошло, обниматься с людьми только потому, что они граждане враждебной мне страны… Это какое-то извращение… Вот, если бы я с ними подружился, залез к ним за пазуху и не обнаружил камня, тогда другое дело, тогда я с ними, может, и снялся бы в обнимку. Кстати, где вы были, когда я трепался с Мехери? Классная девчонка: феминистка, прогрессистка, антиклерикалка… С ней бы я обнялся… — чего вы ухмыляетесь?.. — а с этими мужиками не буду, не мечтайте.
К слову, о Мехери. С Мехери мы познакомились в Каркаре, в казбековском чистилище, где происходит последняя селекция прибывающих, часть из которых забрасывается вертолётом на Северный Иныльчек, а другая часть — на Южный.
Произошло это за ужином (или за завтраком, — так ли это важно…): к нашему столу подошла смуглая девушка неопределённой ближневосточной наружности, со следами тяжких сомнений на решительном от природы лице.
«Здравствуйте, меня зовут Мехери, я из Ирана…» — она протянула руку для пожатия. Я заинтересованно её разглядывал.
— Я хотела бы у вас кое-что выяснить насчет Хан-Тенгри… если вы знаете, конечно…
— Мы знаем о Хан-Тенгри всё, что вы можете спросить!..
— Вы летите на южную сторону или на северную?
— На северную.
Услышав, что мы летим на северную, Мехери заметно напряглась, словно подтверждались её худшие опасения…
— Я сегодня узнала, что на южной стороне часто сходят лавины. Что этот маршрут опасен: REALLY DANGEROUS… Это правда?
«Я сегодня узнала»… хм…
— Да, там есть объективно опасное место на подъёме — между первым и вторым лагерем.
Заметив в глазах Мехери вопрос, мы предложили ей прогуляться к карте.
— Вот это северная сторона, а это — южная. Вот первый лагерь, а вот второй, а тут вот седловина. Лавины сходят тут — с пика Чапаева на этот участок.
— Поэтому вы летите на северную сторону?
— И поэтому тоже.
Было заметно, как Мэхэри заметалась, при том, что в физическом смысле она не сдвинулась с места…
— Я не люблю такие места… Места, где от тебя ничего не зависит… — провозгласила она вопросительным тоном, как бы ожидая от нас, опытных, по всей видимости, мужиков, разрешения её дилемм и сомнений, но мы лишь сочувственно пожали плечами.
На этом мы с ней расстались: она вернулась за свой стол, взволнованная и озабоченная, а мы — за свой, заинтересованные и даже слегка возбуждённые необычным и перспективным в кинематографическом плане знакомством.
— Лёша, такое не повторяется: живая иранка и два израильтянина в одной банке!
— Будем снимать… — с видимым удовольствием произносит Лёша, словно руки потирает.
— Вы слышали, чем эта девица занимается? Она борец за права иранских женщин!..
— Кто сказал?..
— Она сказала. Борец за права в Иране!.. Это вам не хухры-мухры…
— По-моему, это круче, чем Хан-Тенгри… Но со съёмками надо бы поосторожнее: как бы у неё проблем не было на её трахнутой на всю голову родине…
— Объясним, что к чему, спросим разрешения…
— Слушайте, давайте переманим её на нашу сторону… В смысле — на нашу сторону горы…
— Это возможно?
— Черт его знает… Пусть поговорит с Казбеком, может всё не так сложно.
Я встаю, направляюсь к Мехери и приглашаю её за наш стол.
— Мехери, а ты не хочешь полететь вместе с нами на северную сторону? Думаю, это можно устроить.
— Как?! — Мехери встрепенулась, оживились её тёмные персидские глаза, щедро, по-восточному, опушенные.
— Попробуй поговорить с Казбеком Валиевым. Между прочим, мы снимаем фильм и хотели бы взять у тебя интервью. — Лёша куёт железо, пока горячо.
— Да-а?!! Вау!!! Я хочу дать интервью! О чём я должна буду говорить: о горах?.. о политике?
— О чём захочешь, нам всё интересно. Но… Мехери… у тебя не будет проблем, когда ты вернёшься домой? Имей в виду, мы собираемся перевести этот фильм на английский и протащить по международным фестивалям…
— Наоборот! Это то, что мне нужно: настоящая трибуна. Мне ОНИ ничего не смогут сделать… Я юрист по профессии. Адвокат. Многие мои подруги сидят по тюрьмам, но лично меня ОНИ не тронут. Вы представить себе не можете, что у нас там происходит. Какая… зажимка…
— Подавление?.. Репрессии?..
— Да-да, подавление!.. Я буду рада сказать в фильме всё, что я думаю.
— Ты знаешь, у нас тут есть два израильтянина — Лёша кивнул на меня и на Виталика — тебя это не смущает?
— Вау! Израильтяне?!.. Это здорово: я люблю Израиль!.. Израиль — демократическое государство, в котором уважаются права женщин… — Мехери обласкала нас взглядом, и мы с Виталиком просияли, как два лучезарных светила, взошедших над женоненавистническим Востоком. Мы переглянулись с ним: два либерала и демократа, готовые днём и ночью освобождать узниц религиозного мракобесия от паранджи, хиджаба и джильбаба…
Утром следующего дня, когда наш вылет на Северный Иныльчек был отложен на неопределённое время, и мы потерянно слонялись у столовой, к нам выпорхнула Мехери и объявила, что всё улажено наилучшим образом: завтра она полетит туда же, куда и мы: на безопасную северную сторону!
Мы расположились на скамейке для беседы: Мехери в центре, по обе стороны от неё — мы с Виталиком, а Лёша, Саша и Валера остались стоять перед нами, чтобы сохранять с Мехери прямой, не опосредованный контакт.
Сперва Мехери поведала нам о своих альпинистских и скалолазных похождениях, но очень быстро беседа дала крен в сторону политики, а затем и вовсе соскользнула в эту хорошо промасленную колею.
— Вы, живущие в свободных демократических странах, — она обвела укоризненным взглядом двух израильтян, трёх москвичей и случайно приключившегося рядом гражданина Казахстана, — представить себе не можете, что у нас происходит!
Мы все виновато потупились, а я понимающе кивнул головой.
— Вы думаете, иранцы — это сплошь тёмные фанатики, которые добровольно посадили себе на хребет всех этих аятолл?!
Лёша сделал протестующий жест рукой, но Мехери его проигнорировала:
— Мы, иранцы, народ образованный, и в своё время у нас были светские институты, нормальные законы, вполне свободная, на европейский лад обустроенная столичная жизнь, но ОНИ силой захватили власть и отняли у нас всё это. Знаете ли вы, что по законам шариата женщина — не человек?..
Мы с Виталиком слабы в законах шариата, но знаем, что он исключительно строг к слабому полу, поэтому мы утвердительно кивнули головой.
— В Иране женщину за измену забивают камнями до смерти!.. У вас в Израиле такое возможно?..
— Ну, как тебе сказать… В ультраортодоксальных общинах крайне неодобрительно относятся к женскому легкомыслию… Убить не убьют, но рёбра пересчитать — это запросто. Да и, вообще, — сживут со свету…
Какое-то время Мехери ошарашено вглядывалась в меня, пытаясь понять, не разыгрываю ли я её. Как почти все диссиденты, увлеченные борьбой с ненавистным режимом, она автоматически зачисляла оппонирующие ему народы в рыцари без страха и упрёка… С одной стороны, это печально, ибо носитель таких представлений обречен на разочарования, с другой же, видимо, неизбежно, а в каком-то смысле и полезно, поскольку сияющие за океаном (или за Иорданом…) замки свободы служат путеводным маяком и доказательством существования того Грааля, за обладание которым стоит сражаться и сносить горькие поражения.
— Да, но ведь это внутри общины!.. Перед законами государства мужчина и женщина у вас равны?.. — опомнилась Мехери.
— Да, Мехери, перед законами они равны, а женская измена не считается преступлением. Да и нет у нас, вообще, смертной казни, — не то что за женскую измену, но даже и за государственную…
Мехери облегченно вздохнула:
— Это потому, что у вас — светские законы, а у нас право основано на шариате, как в средние века!..