Серебряные зори

  
Встреча с лисой
 
В норе лежали четыре лисенка. Уткнувшись мордочками один другому в живот, они спокойно спали. Нора была глубокой, сухой, имела три выхода, поэтому свежего воздуха было достаточно.
Вместе с лисовином мать вырыла нору около ручья в прошлом году. Перед самой весной лисовин ушел и не вернулся. Пришлось самке одной кормить лисят, которые появились на свет недели две назад. И с тех пор она потеряла покой. Ей все время казалось, что в ее отсутствие с лисятами обязательно приключится беда. Прежде чем уйти от норы, она долго прислушивалась к звукам, доносившимся со стороны человеческого жилья. Подходить же к деревне боялась. Однажды, увлеченная охотой за курами, она неожиданно встретилась с человеком… Чуткий нос и быстрые ноги спасли ее тогда.
С тех пор лиса охотилась только в поле, ловила мышей возле старых ометов. Но к весне делать это стало трудно: снег подтаял, смерзся. Голодные лисята нетерпеливо тыкались мордочками в пустые соски матери, скулили. А молока не было. Лиса пробовала охотиться за токующими тетеревами. Но чуткую птицу ей редко удавалось поймать.
Однажды её внимание привлекла белка. Юркий зверек бегал под соснами и отыскивал в снегу прошлогодние шишки, сбитые ветром. Белка голодала и, потеряв всякую осторожность, разрывала снег… В тот день лиса вернулась в нору с добычей. Теперь она стала постоянно охотиться в лесу: отыскивала на снегу разгрызанные белкой еловые шишки, залегала на этом месте в засаду, ждала, когда зверек спустится на землю.
Лисята росли. Как-то после удачной охоты лиса, возвращаясь домой с белкой в зубах, заметила двух токующих тетеревов. Птицы сидели на опушке. Лиса не удержалась от соблазна: стала подкрадываться к ним. Запах беличьей крови забил все другие. Надо бы положить белку на землю, но лиса не решилась: боялась, что добычу стащат вороны, которые давно летали над ней.
Тетерева не заметили опасности. Охотница обошла густые елочки — до косачей оставалось не больше двух прыжков. Но… в этот момент ветер принес запах человека. Лиса затаилась, сделала несколько осторожных шагов в сторону и только теперь обнаружила обман: резиновые чучела она приняла за настоящих птиц.
Из шалаша человек давно наблюдал за каждым движением хищницы. Он уже поднял ружье. А лиса, заметив обман, тотчас бросилась наутек. Пустые, оттянутые голодными лисятами соски больно бились о щетину жнивья.
Человек опустил ружье.
  
Лесные дороги
 
Стояли благодатные сентябрьские дни. Прогретая солнцем земля пахла рожью и полынью. В это время лесные дороги, поросшие мягкой травой, запорошенные сеном, особенно хороши. В отличие от проселочных, пыльных и шумных, они — тихие и прохладные, на каждом шагу открывающие мир лесных чудес. Я неоднократно замечал, что не только люди, но и звери и птицы держатся возле лесных дорог. Белые грибы, и те любят селиться поблизости от них. Оттого ли это происходит, что в колее подолгу держится прозрачная вода, настоянная на опавших листьях и травах, а может, грибам-аристократам нравится высокое и чистое место.
Много разных дорог в лесу. Они бегут во всех направлениях через овраги, поляны, по светлому березняку и хмурому ельнику. И каждая проторена к заветному месту, каждая по своему делу: одна — к сенокосу, другая — к спелой ягоде, грибам. Какая же из них выведет меня к тетеревиным выводкам?
Мой ирландец то и дело порывался уйти в поиск. Он временами останавливался, глядел на меня, но я был неумолим — кругом непролазные кусты, они прикроют дичь от выстрела.
Время торопило. Вот-вот поднимется солнце, обсохнет трава — исчезнут следы, а мы еще не вышли к вырубкам, начинавшимся сразу за березовой рощей. Там мы с капитаном Алексеем Бедякиным весной охотились на вальдшнепов.
Утро стоит прохладное и немного туманное. От обильной росы трава кажется седой. Мои резиновые сапоги умылись росой до блеска, к их глянцевой, влажной поверхности прилипли семена трав. Выходит, что сейчас я в лесу не только охотник, но и сеятель. Семена упадут на землю, а весной на этом месте поднимутся новые травы. Над лесом стоит тишина. Совсем нет тревоги, только покой и величие природы, самого большого искусства, которое дает людям хлеб насущный и радость.
Путь пересекла новая дорога. Куда идти? Я постоял несколько минут в раздумье, свернул вправо, вышел на вырубки.
За лето место сильно изменилось. Поднялись молодые деревца. Но опушку я сразу узнал по сухостойной березе. Вспомнилась весенняя охота и встреча, которая произошла здесь…
В ту весну охота на тетеревов в этих местах была запрещена. Мы с Белякиным это знали и потому особенно были удивлены, когда на вырубке увидели свежий шалаш. Заглянули в него. На еловой подстилке валялся пух и две оранжевые гильзы двенадцатого калибра.
— Браконьерят? — показав на пух, удивился Белякин.
— К сожалению, да, — развел я руками. — Разве за всеми усмотришь?
— Ты так спокойно говоришь, будто признаешь за хапугами право на воровство, — возмутился Алексей.
Я ничего не ответил, но подумал: «Вот человек, приехал в лес на три дня, и то не может спокойно отдохнуть. В конце концов, какое нам дело?»
Тягу мы отстояли. Мне удалось сбить двух вальдшнепов.
К месту ночлега, в сарай, возвратились в полночь. При свете электрического фонарика поужинали, напились чаю и улеглись спать. Еще некоторое время я слышал, как мыши шуршали в сене, а потом уснул.
Было темно, когда Алексей разбудил меня.
— Пойдем.
Я не сразу понял, куда идти. А он, ничего не объясняя, торопил. Честно говоря, хотелось спать, но все-таки я собрался.
Начинало светать. Где-то ухнул выстрел, и эхо тягуче прокатилось по лесу. Мы ускорили шаг. Я уже ни о чем не расспрашивал Алексея. Под ногами чавкала вода, матово серебрились лужи.
К шалашу подошли с двух сторон. Почувствовав недоброе, сидящий в нем человек зашевелился, давая нам понять, что место занято.
— Вы кто? — шепотом окликнул он. — А ну, давайте отсюда! Я ведь и стрелить могу. — Щелкнул взведенный курок.
— Вылазь! — Алексей сделал шаг к шалашу, а я, готовый ко всяким неожиданностям, взял ружье на изготовку. Незнакомец поднялся. Рослый, худощавый, еще не старый. На нем были высокие резиновые сапоги, ватник и серая шапка-ушанка. Лицо и глаза в темноте я не рассмотрел. По его поведению было незаметно, что наше появление как-то смутило его. Капитан жестко бросил ему в лицо:
— Воруешь?
— Чтобы охоту воровством называли, первый раз слышу, — усмехнулся незнакомец. — Да и вы, как я посмотрю, тоже из ловкачей…
— Стало быть, закон тебя не касается? — шагнул к мужчине Белякин.
С угрозой в голосе остановил его незнакомец:
— Знаете что, добрые молодцы, нечего вам в лесу чужих птиц считать. Проваливайте!
Нет, этот хулиган чувствовал себя в лесу «хозяином». Разве его усовестишь? Документы он не предъявит, под руки его не возьмешь, чтобы в милицию отвести, — вон какой верзила!
Теперь уже не было сомнений: перед нами стоял отъявленный хапуга, которому ничего не стоит поднять ружье на человека.
Я заметил, что Белякин едва сдерживает себя. Тут он почти незаметным движением приблизился вплотную к браконьеру, и уже через секунду в его руках было ружье незнакомца, который растянулся на земле. Я видел, как на наших глазах наглость браконьера сменилась страхом, испугом.
— Нету такого закона, чтобы людей бить! Говорить говори, а рукам волю не давай! — заикаясь, кричал он.
Белякин разрядил отобранное ружье, подошел к той самой сухой березе, повесил его на сук и брезгливо вытер руки.
— Вот наш закон! Жалуйся! И не попадайся больше, а свою пушку получишь в милиции.
Он ушел, а мы сели, закурили. Потом капитан поднялся, достал из шалаша убитого тетерева. Это был старый, отливающий металлическим блеском пера петух. Мы рассматривали убитую птицу, а отовсюду, как бы прославляя жизнь, весну, слышалось боевое тетеревиное чуфыкание.