Сокровище Голубых гор (др. перевод)

– Это явное предательство! – прошептал он побледневшими губами. – Но кто мог это сделать? Почти всех своих людей я знаю по нескольку лет и не имею никакого основания подозревать кого-нибудь из них. И, во всяком случае, кому из экипажа могло прийти в голову портить инструменты, с помощью которых его капитан ориентируется в море?
Выскочив из каюты, дон Хосе одним взглядом окинул плот. Весь экипаж находился возле тела погибшего товарища. Один только Эмилио сидел на корме, нагнувшись над водой, словно собираясь ловить рыбу.
– Ретон! – крикнул капитан.
Боцман со всех ног бросился к своему командиру.
– Что прикажете, капитан? – спросил он.
– Попроси ко мне дона Педро – он, по всей вероятности, у себя, – и приходи вместе с ним.
– Но что с вами, капитан? У вас такой расстроенный вид.
– Сейчас узнаешь. Ступай!
– Слушаю, капитан. Сейчас.
И старик поспешно отправился за молодым человеком, между тем как дон Хосе, вернувшись в свою каюту, снова достал хронометр и посмотрел на стрелки, которые показывали без двадцати минут одиннадцать.
– Значит, это было сделано ночью, – пробормотал капитан, с силой сдавливая в сжатой руке хронометр.
 
V. Неразрешимая загадка
 
Лицо капитана было так искажено, что у дона Педро упало сердце, когда он взглянул на него.
– Боже мой! Что случилось, дон Хосе? – вскричал молодой человек. – Я никогда не видел вас таким.
– Погодите немного, дон Педро, – перебил его капитан. – Ретон, кто этой ночью стоял на часах до одиннадцати часов?
– Я, капитан.
– Да не один же ты? Кто еще был с тобой?
– Трое матросов и юнга.
– Ты где стоял?
– У руля.
– А остальные?
– По боковым сторонам плота.
– И Эмилио находился там?
– Нет, он один стоял на носу.
– Впрочем, дело не в этом мальчике. Не заметил ты, чтобы кто-нибудь из матросов подходил к моей каюте?
– Нет, капитан, при мне никто с места не сходил.
– Припомни хорошенько, Ретон. Дело нешуточное: между нами есть предатель.
– Предатель? Не может быть! А что касается вахтенных, то могу чем угодно поклясться, что из них никто не покидал своего места.
– А когда ты ушел от руля?
– Часов около одиннадцати, когда первый раз послышался свист дюгоня.
– Ну а потом?
– Потом мы все бросились на носовую часть, в надежде овладеть добычей.
– Да?.. Гм… Ну, значит, в это время кто-нибудь и совершил это злодеяние.
– Позвольте узнать, капитан, о каком злодеянии вы говорите? – спросил недоумевавший старик.
– Кто-то испортил у меня хронометр и секстант, чтобы лишить возможности делать измерения, понимаешь?
Боцман и дон Педро в недоумении переглянулись. Наступило продолжительное молчание. Все трое погрузились в грустные размышления.
– Это, должно быть, сделал кто-нибудь из ваших людей, капитан, – сказал наконец дон Педро. – Кому же еще?
– Конечно. Но кто? Из людей моего экипажа нет никого, на ком можно бы остановить подозрение.
– Так не извне же проник сюда изменник? – заметил молодой человек. – Следовательно, это кто-нибудь из ваших.
– Из вахтенных никто не отходил от меня, за это могу ручаться головой, – утверждал боцман, усиленно ворочая во рту табачную жвачку, это любимое «лакомство» моряков. – Да и попробовал бы кто-нибудь сделать хоть одно подозрительное движение – я тотчас же отправил бы его в гости к акулам! – прибавил он, сжимая кулаки.
– А разве не мог прокрасться в каюту кто-нибудь из остальных? – продолжал дон Педро. – Не сам же собою остановился хронометр и разбился секстант.
– Да, вы правы, – согласился капитан. – Но кто мог решиться на такую подлость и с какой целью – вот что меня интересует… К счастью, остался в целости компас; им теперь и придется руководствоваться. Если с ним одним нельзя добраться до определенного пункта, например, до Балабиосской бухты, то хоть мимо берега не проплывем. Прошу вас, дон Педро, и тебя, Ретон, оставить все это между нами. Пусть никто и не подозревает, что у нас случилось. Виновный сам не проговорится, а остальным лучше не знать, в каком затруднении мы оказались, чтобы не вызывать нежелательных волнений среди команды. Будем молча и зорко наблюдать за всеми. Теперь наша последняя надежда на компас: если испортят или совсем уничтожат и его, мы пропали. Другой компас, находившийся на «Андалузии», был сорван вместе с будкой и унесен в море ураганом, так что у меня остался только этот.
– А вам не приходило в голову, что тут замешана рука Рамиреса? – спросил дон Педро.
– Приходило, – ответил капитан. – Я даже не сомневаюсь, что это злодейство подстроено им. Наверное, подкупил здесь кого-нибудь. Но кто именно продал нас ему – вот в чем вопрос. Клянусь моей душой, если этот негодяй попадется мне в руки, я его не пощажу!
– Не поглажу его по голове и я! – проскрипел сквозь зубы боцман.
– Хорошо, пока довольно об этом, – сказал дон Хосе. – Ступай, Ретон, к рулю и правь к северо-западу. Ветер подул с востока, а это-то нам и нужно.
Пока старый моряк спешил на корму, капитан и молодой человек направились к носу плота. Часть команды прощалась с погибшим товарищем, другая часть управляла плотом. Один из матросов был занят разделкой меч-рыбы, другой разрезал ее на ломти и тут же густо солил их. На их лицах ясно было написано сильное отвращение: матросам претила необходимость питаться тем, что послужило причиной ужасной гибели одного из их товарищей. Но голод, этот величайший деспот, уже давал себя чувствовать команде, целые сутки не получавшей ничего, кроме той порции, которой было бы недостаточно и ребенку.
Море начало слегка волноваться, и капитан должен был прислониться к высокой бочке, чтобы удержать равновесие. Дон Педро стал возле него. Дон Хосе долго и напряженно всматривался вдаль, потом, глубоко вздохнув, опустил руку с трубой.
– Ничего не видно, капитан? – спросил его молодой человек.
– Чернеется на самом горизонте какое-то пятно, но разобрать, что это такое, пока еще невозможно. Быть может, это вершина горы, а может статься, и просто облако.
– А какой приблизительно высоты горы Новой Каледонии?
– Самые высокие имеют от четырех до пяти тысяч футов, но их отсюда не видно: они находятся на южной стороне.
– Не берег ли это уже виднеется, дон Хосе?
– Нет, этого быть не может, – возразил капитан. – Берега Новой Каледонии очень низки; кроме того, мы должны считаться с тем, что земля круглая. Немного спустя опять сделаю обзор, а пока пойдемте завтракать, дон Педро.
– Сырой рыбой?
– Что же делать! Нельзя же развести огонь на плоту. Ведь это значило бы прямо обречь себя на самосожжение. Да вы не бойтесь, мой друг: рыба будет хорошо посолена, и вообще к сырью обыкновенно очень быстро привыкают.
– Ну, сестра едва ли согласится.
– Для нее на сегодня остался кусок солонины с сухарем, а потом, если мы почему-либо еще не скоро достигнем берега, она сдастся: голод возьмет свое.
Созвав экипаж к столу, расставленному под парусиновым навесом посередине плота, капитан напомнил, что нужно быть экономными в порциях, потому что еще неизвестно, когда попадется другая добыча.
Девушке, с общего согласия, был предложен оставшийся кусок солонины и два последних сухаря.
Все ели в угрюмом молчании. Самых грубых из моряков угнетало сознание, что они питаются чудовищем, погубившим их товарища. Голод у них был еще не настолько силен, чтобы заглушить в их сердцах голос совести.
Встав из-за стола, капитан приказал завернуть покойника в старую парусину, потом, после новой общей молитвы, скомандовал опустить его в море. Едва мертвое тело скрылось в волнах, как на поверхности воды показалась огромная пасть со страшными зубами. Очевидно, его подстерегала под плотом акула, всегда еще издали чующая добычу.
– Самая подходящая могила для моряков, – с горькой иронией произнес капитан.
– Как бы нам всем не пришлось позавидовать, что для этого парня все уже кончилось! – проворчал себе под нос старый боцман.