Первый выстрел
— Да, мама говорит, что в Полтаве он был и уехал… А знаешь? Антон в Екатеринославе. Я его сам видел.
— Да что ты?
— Честное слово! Мы с ним винтовки в эшелонах реквизировали.
— Брешешь!
— Чтоб мне провалиться! Он командир всей рабочей гвардии. И железной дорогой командует, паровозы куда хочешь отправляет, ей-богу! Я сам на паровозе ехал, с собственной трехлинейкой. Ух, и оружия мы взяли — целый тендер! Я тебе потом все расскажу…
Тимиш слушал в оба уха. Изумленный, он и верил и не верил приятелю.
— Юр, значит, ты большевик? С дядьком Антоном?
— Ага, рабочегвардеец из десятка Палея. Только еще не совсем. Дядько Антон нас с Петей потом назад в гимназию отправил. Учиться велел, чтобы все понять насчет партий.
— Ну, вот это брехня! — возразил Тимиш. — А что тут понимать? Чтобы большевиком быть, в гимназиях учиться не треба.
Юра замолчал. Потом попытался объяснить:
— Насчет партий я раньше не понимал. Слушал, слушал ораторов на площади… Ну, как тут поймешь, когда все кричат, что они за свободу и народ: и кадеты, и эсеры, и анархисты, и меньшевики, какие-то там трудовики, самостийные украинцы… Я раньше думал, что кадеты — это партия кадетского корпуса, а анархисты — гимназическая партия, против буквы «ять», латинского языка и всяких строгостей. Ну, подумал я, буду анархистом-запорожцем. Анархистом — потому что гимназист, а запорожцем — потому что они все время воюют. Интересно!
— Ну и дурак! Ох, и дурень!
— А ты не ругайся, умник! — рассердился Юра. — Я сам теперь поумнел. Мне дядя Палей, когда на паровозе обратно ехали, объяснял, кто такие кадеты, кто анархисты… А вот большевики — они за правду! И газета их так называется — «Правда»! Поэтому и дядько Антон командует рабочей гвардией… А ты, Тимиш, какой партии?
— Я? Селянской партии. Земля для нас — самое главное. За землю и волю! Чтоб землю помещиков — крестьянам. И чтобы она куркулям не досталась. Дядя Василь и тот матрос говорили: «Смотрите, громада, шоб заместо панов вам на шею куркули не сели». Знаешь, Юр, какие они жадные змеюки? Ради копейки мать родную продадут, на убийство пойдут. У нас куркуль Пятипайло, что скотом торговал, брата родного под тюрьму подвел, шоб землю его заграбастать. А прошлый месяц стал скупать у людей быков и коней, что у Бродского взяли. Шестьдесят коней себе привел. А потом поставил три ведра водки селянам и кричит: «Я, люди добрые, теперь большим хозяином буду! Свобода! Вы землю Бродского, что поделили, мне продавайте, не обижу, пейте мою горилку!» От так… Ну, а насчет партий и я кое-чего разумею. И до нас ораторы приезжали, говорили: кадеты — то партия буржуев, анархисты — против всякого порядка и чтоб законов не было. Вот эсеры — то крестьянская партия — даст землю крестьянам. Эсдеки, большевики и меньшевики — то городская, рабочая партия — даст фабрики рабочим. Только чего-то я не пойму — все наши в эсеры подались: и Пятипайло, и незаможний Яшенко, что у него батрачил… Вот матрос и смеялся: «Дурни, и вовк и овца у вас в одном стойле!..»
Тимиш вздохнул, вопросительно посмотрел на Юру и добавил, усмехнувшись:
— Ну, раз земля для нас главное, то и оборонять силой треба. А от кого, то еще поглядим, так сказал дядя Василь. А раз силой, значит, и оружие треба. Ты вот в эшелонах оружие для рабочих собирал. Я тоже не зевал.
— Как? — насторожился Юра.
— Тебе покажу. Помогай!
В стойле, где они сидели на сене, возвышалась прислоненная к стене тяжелая высокая лестница. Они отвалили ее от стены и приставили верхним концом к раме чердачного люка. Потом влезли по лестнице. Тимиш откинул крышку люка, и оба очутились на сеновале над конюшней. Тимиш скользнул вдоль стены куда-то под сено и сейчас же вынырнул обратно. В руке у него был револьвер… То есть винтовка… Нет, это была не винтовка!..
— Что это? — спросил Юра.
— Обрез! — гордо ответил Тимиш, подавая оружие.
— Первый раз вижу такое.
— Была солдатская винтовка, отпилили кусок ствола, половину приклада — и стал короткий обрез. Куда мне с винтовкой? Заметят. Не у меня одного есть обрез…
Юра взял обрез, увидел ржавчину на стволе, на затворе и возмутился.
— Разве можно так безобразно обращаться с боевым оружием! У нас бы за такое голову оторвали.
— А разве в гимназии есть винтовки?
— Ага, для военного обучения. У нас из-за них такое было! Потом расскажу…
Юра вынул затвор, заглянул в ствол.
— Слушай, да ты же ни разу не чистил ствол!
— А надо чистить?
— Обязательно! И смазывать. Я тебе покажу. Где шомпол?
— Шомпола нет… Нет, есть. Сейчас принесу.
Тимиш полез по лестнице вниз.
— И еще керосина и масла для смазки принеси! Возьми машинного. И пакли или тряпок.
Тимиш вернулся с бутылкой керосина, кучей тряпок и машинным маслом.
— Смотри!
Юра обеими руками растянул затвор, свернул набок и отделил боевую личинку.
— Сломал? — испугался Тимиш.
— Учись разбирать затвор, тетя! — весело сказал Юра, чувствуя свое превосходство.
Они керосином отчистили затвор от ржавчины, тщательно вытерли, смазали маслом, собрали и принялись за ствол.
Сквозь затянутое паутиной небольшое окошко пробивались лучи солнца. Юра чистил шомполом дуло обреза и думал о предстоящей поездке в Крым.
— Слушай, Тимиш! А зачем тебе этот… обрез. — Юра еще не мог привыкнуть к новому названию. — Отдай мне.
— Ишь, захотел! А если паны начнут отбирать у нас землю, худобу, овечек!
— Будете стрелять?
— А шо? Чи подставлять спину под нагайки стражников или милиции Бродского? У нас тут гарная компания. Боевые хлопцы. — Помолчав, Тимиш добавил: — У меня еще кое-что есть. — Он снова нырнул за сено и вернулся с ручной гранатой-«бутылкой». — Только я не знаю, как с ней… — предупредил он Юру.
— А я знаю.
— А ты не бре?
— Нет! Старшеклассников учили, и я научился. Вот эта штучка — запал. А это — предохранитель. Смотри! — Юра отодвинул заслонку и вынул запал. — А теперь смотри!
Он отвернул предохранитель и бросил бомбу на пол. Что-то щелкнуло. Тимиш схватился за голову.
— Все! — победно сказал Юра.
Подняв гранату, он объяснил, как вставлять запал, как действовать предохранителем.
— Все-таки в гимназии тебя кое-чему научили! — восхищенно сказал Тимиш. — А теперь спустимся вниз, и ты мне расскажешь про дядька Антона, как он там.
Но рассказать не удалось.
4
Прибежала взлохмаченная дивчина и запричитала:
— Запрягай, Христа ради, коня, поедешь до колодца! Там пленного Гиляка утопили!
— Скорее выкатывай «беду»! — крикнул Тимиш и побежал к коням.
Юра поспешил в сарай. Почти все, как прежде. Вот большой фаэтон. Маленький фаэтон. Вот и двухколесная «беда». Он открыл ворота сарая и выкатил «беду».
Тимиш уже вел Стрелку с хомутом на шее. Подвели, быстро запрягли. Стрелку гнали галопом.
— Наши дивчата увидели, — рассказывала девушка. — Ссорятся четыре пленных коло криницы. Ну и нехай себе ссорятся. Их дело. А потом смотрят — их уже трое. Двое бегут в училище, а третий — в сад. Прямо на нас. А как увидел нас, так в сторону. Мы до колодца. Глянули. А там чоловик. Голова с воды торчит, а руки за стенки чепляются. Я побежала до конторы, а новый директор говорит: «Он уж наверно утоп. Нехай перевезут в конюшню и положат на солому в свободный денник. Я сообщу кому надо. Если помер — сделают вскрытие, а до тех пор не трогайте».
— Эх, — с досадой в голосе сказал Тимиш, — говорил мне Вацлав Гиляк: «Побачишь, где-нибудь этот шваб Отто Пупхе — помнишь, был здесь такой толстый немец — обязательно меня убьет».
— Помню, помню Отто Пупхе, — сказал Юра. — Он еще в самом начале ссорился с Вацлавом.
— Э, то ще за ссоры! Сейчас одни пленные за кайзера, другие за ихнюю революцию. С ножами друг на друга лезут. А тот Пупхе самая вредная сволочь. Он помогал милиции отбирать у селян скотину Бродского.
Юра вдруг вспомнил убитого на перроне Омельченко, над которым он плакал. А вот теперь Гиляк…