Брат твой

Он не любил свою комнату. Не любил старую мебель, подпорченную жучком, потерявшую цвет, на которой закаменел сероватый пыльный налёт. Только две вещи радовали его: письменный стол, ярко-жёлтый, словно пахнущий деревом, и бронзовая настольная лампа с зелёным колпаком. Как они попали в эту комнату — неизвестно. Видимо, прежний жилец неведомыми путями раздобыл эти прекрасные вещи в одной из брошенных квартир.
А их много было в те дни. Громадные, гулкие и пустые, они остались в городе как память о бывших хозяевах. О тех, кто посещал богатые магазины на улице Харью, любил посидеть в баре разрушенной бомбёжкой гостиницы «Золотой лев». Город жил странной двойной жизнью. Годами сложившиеся отношения старой буржуазной республики, образ жизни, а главное — образ мыслей определённого круга людей создавали необыкновенные трудности в работе. Город был полон бывшими чиновниками правительства Пятса и директории Мяэ, биржевыми жучками, бывшими владельцами кафе, мебельных   фабрик, рыболовецких судов. Они по-прежнему собирались в ресторане «Дю Норд», по-прежнему гуляли по улицам Харью и Виру. Для них по-прежнему в ресторане в Пирита зажигали свечи по четвергам. Они приезжали на своих машинах. И вновь площадка перед рестораном была забита «мерседесами», БМВ, ДКВ, «адлерами» и «штеграми».
В зале ресторана играла музыка, пахло дорогим табаком и английским одеколоном. Но эти люди, старавшиеся в новом найти островок старого, в принципе были неопасны. Неопасны были их брюзжание, двусмысленность тостов. Те, кого приходилось искать Эвальду, не ездили в Пирита и не сидели в «Дю Норд». Их можно было увидеть в кафе «Каякас», у Клуба моряков, в маленьких пивных и закусочных, обильно разбросанных по городу.
А город этот всего один год был советским. Новая жизнь, не успев укрепиться в Таллине, уступила место фашистской оккупации. И вновь, как с глубины ручья, по которому прошагали солдатские сапоги, поднялась на поверхность муть и тина. Таллин стал городом контрастов. Нищета и роскошь. Середины не было. А вслед за нищетой, словно сестра, шла преступность. Немцам было некогда, а местная полиция не справлялась. Осенью сорок четвёртого части советских войск освободили столицу республики, и сразу же в городе начали действовать советские законы. Но аппарат республиканского НКВД был невелик. Не хватало опытных работников, к тому же ещё шла война. А накипь, поднявшаяся в годы фашистской оккупации, была необыкновенно прочной, кроме того, в лесах действовали банды буржуазных националистов, крепко спаянные с уголовным миром.
Начальник ОББ, весёлый молодой подполковник Соснин, приехавший из Москвы на усиление, сказал Эвальду:
— У вас, Пальм, есть все данные для нашей работы. Образование, опыт, фронтовая закалка. Вам надо изучить местные условия. Мне кажется, что ваш предшественник, правда, о покойниках плохо не говорят, расценивал банду Юхансена как нечто оторванное, самостоятельное. Борясь с ней, он не всегда понимал, что Юхансен не просто уголовник, а прежде всего «каэр». Следовательно, и связи его необходимо искать не только на хуторах, в волости и уезде, но и здесь, в Таллине.
Соснин встал, прошёлся по кабинету. Эвальду нравился Соснин. Этот человек словно родился в синей гимнастёрке с серебряными погонами. Форма на подполковнике сидела словно влитая, с особой элегантностью и щегольством. Несколько раз Эвальд видел начальника в штатском и всегда удивлялся его умению носить костюм. Сняв форму, Игорь Соснин сразу же становился похожим на завсегдатая модного ресторана.
— Умейте одеваться, — часто говорил подполковник своим сотрудникам. — Надев штатское, вы ничем не должны отличаться от людей, окружающих вас.
У Эвальда с начальником отдела сложились почти дружеские отношения. Они оба в общем-то были москвичами. Часто вечерами говорили о Москве, и по тому, с какой любовью Игорь Соснин вспоминал родной город, Эвальд понимал, как трудно ему жить в Таллине.
— Понимаете, Эвальд, мне нравится ваш город. Готика, из бойниц башен на тебя смотрят века, внизу черепица крыш, трубы, дымки, трубочист, как в сказках Андерсена. Прелестно. Словно открытка рождественская. И всё же домой страшно тянет. В Замоскворечье сейчас тишина, дома будто сонные, пух тополиный. И запах, чудный запах московского лета. Скучаю. По Полянке, Ордынке, Арбату.
Эвальд понимал его. Он тоже скучал по Москве, но, живя там, он с необычайной остротой переживал свою разлуку с Таллином. Так уж случилось, что детство он провёл здесь, а юность в Москве, и у него теперь было два родных города.
— Ну хватит лирики. Воспоминаниям мы предадимся чуть позже. Вот материалы о бандгруппе Юхансена. — Соснин хлопнул ладонью по трём толстым томам. — Вчера его люди в пяти километрах от уездного центра напали на машину Наркомата финансов. Убит шофёр, старший инспектор наркомата и двое инкассаторов. Машина разграблена, бандиты унесли семьдесят тысяч наличных денег, купюры новые, по тридцать рублей, и на триста тысяч облигаций. — Соснин замолчал, побарабанил пальцами по столу. — Ваше мнение, Эвальд?
— Мне пока трудно сказать, Игорь Дмитриевич, но я бы хотел видеть маршрут движения.
— Прошу. — Соснин подошёл к карте республики. — Вот смотрите… — Карандаш на секунду задержался у чёрного пятна с надписью «Таллин» и заскользил на север. — Здесь.
Пунктир дороги охватил зелёные, похожие на облака пятна. Лес. Эвальд на секунду представил себе подступившие к пыльной дороге деревья, перевёрнутую. машину, трупы людей. Ему даже показалось, что он чувствует кисловатый запах пороха, заглушающий смолистый аромат леса.
— Они где-нибудь останавливались?
— Нет.
— Значит, кто-то здесь, в Таллине, знал маршрут и предупредил бандитов.
— Логично. Вы делаете успехи, Эвальд. Если так пойдёт, то мы ещё наплачемся под вашим началом. Вам, прибалтам, свойствен педантизм и усердие. Так вот что, милый Эвальд Альфредович, пока вы ещё мой подчинённый, берите дело бандгруппы Юхансена и внимательно изучите. В дальнейшем вы будете вести его. Через два дня представьте мне план опермероприятий.
Проснулся Эвальд от забытого ощущения тепла. Комната была полна солнца. Он взглянул на часы и пошёл умываться. Через несколько минут он вышел на улицу. Нужно было успеть в парикмахерскую.
Город залило солнцем. Это был первый по-настоящему летний день за всё время после его возвращения. Дождь вымыл город, а солнце подновило его. Блестели окна домов, листья деревьев стали маслянисто влажными, весело сияли витражи Святодуховской церкви. У разбитых стен гостиницы «Золотой лев» уже возились рабочие, с урчанием полз танк без башни, заменяющий трактор, пыхтел старенький экскаватор, раскачивающий на цепи огромное ядро.
На улицах появились хозяйки с сумками и деловитые мужчины в светлых костюмах, с портфелями в руках. В город пришёл покой и мир, и Таллин жил своей годами означенной жизнью. Эвальд шёл мимо развалин гостиницы и думал о необычайной силе традиций. Ни война, ни жертвы и разрушения не нарушили столетиями сложившегося уклада. Так же по утрам хозяйки спешат в молочную и мясную, потом в кондитерскую, а после обеда они соберутся в кафе «Таллин» — это их час. Час чашки кофе и сигареты. Мужчины, возвращаясь с работы, на полчаса заглянут в привычный бар или кафе. И пусть кофе не тот, пусть сахар по дорогим коммерческим ценам, а водка напоминает самогон. Пусть. Это их час. Дань традиции, дань жизненному укладу, который не в силах нарушить ни война, ни перемена власти.
Но, думая об этом, Эвальд почему-то не замечал, что брился у одного и того же парикмахера, сигареты покупал постоянно в маленьком магазинчике на улице Виру, а пиво пил в баре на улице Валли.
Привычка, привычка.
— Здравствуйте, капитан, — традиционно поздоровался с ним парикмахер и спросил: — Как всегда?
— Доброе утро, Альберт. Как всегда.
Так начинался для него день. Тридцать минут, отданных традиции, тридцать минут ассимиляции, тридцать минут отдыха.