Седьмой спутник
Евгений Павлович обернулся только на жесткий окрик поручика:
— Пленный!… Стать смирно!
Евгений Павлович взглянул и увидел перед собой бритого, гладкого, затянутого в английскую офицерскую форму полковника с немецкими погонами на плечах. Тот слушал торопливый доклад поручика, облизывая тугие, как накачанные велосипедные камеры, губы. Дослушав, шагнул к генералу.
— Вы отказываетесь переходить в ряды доблестной северной армии?
Генерал молчал. Губы сами собой кривились в усмешечку — тихую, ползучую, нестерпимую.
— Я вас спрашиваю! — повысил голос полковник.
И пришла негаданная мысль — съязвить напоследок, взорвать оскорблением это отполированное бритвой “жиллет” ремесленное лицо. И генерал сказал, прищурив глаз:
— В северную? А у вас армии как — по всем частям света имеются?
Полковник отшатнулся. Велосипедные камеры прыгнули, прошипели:
— Вы понимаете последствия?
Еще ползучее и нестерпимее сделалась усмешка. Вспомнился белобородый член Государственного совета, который предупреждал там, в двусветном зале, о последствиях.
И ненужно сказал вслух:
— Последствия понимаю, а вот вы причин не изволите понимать.
Полковник метнул зрачками. Крикнул:
— В последний раз спрашиваю: отказываетесь служить России?!
Полковник Бермонт-Авалов волновался. Он, затянутый в английскую офицерскую форму с немецкими погонами и русскими орденами, не мог понять этого старика, как генерал Юденич не мог понять Петрограда, отказывающегося от его канадского масла.
Но генерал спокойно откачнулся в знак отрицания.
— Обыскать мерзавца! — каменея всем лицом, приказал полковник.
Руки солдат распахнули полы шинели, полезли в карманы, жестоко и больно жали на ребра. Одна рука нащупала какой-то предмет в грудном кармашке гимнастерки и выволокла его. Предмет тускло блеснул. — Тютелька какая-то, ваше высокоблагородие, — сказал солдат, протягивая предмет полковнику.
Тот подставил ладонь. Золотой бурханчик Будды, бережно хранимый подарок удалого налетчика и бандита Турки, уютно лег на широкую ладонь, как в колыбельку. Полковник нагнулся, разглядывая. В мудро-бессмысленной улыбке Будды ему почудилось странное сходство с улыбкой старика в красноармейском шлеме. Он нахмурился и взвесил на руке божка.
— Золото, — и ухмыльнулся. — Ай да генерал, добольшевичился! Воровать даже выучился. — И вдруг, зверея, крикнул: — Кого ограбил, сволочь старая? Кого?!
Бледно дернулись старческие губы. Но генерал не сказал ни слова. Показалось смешно и ненужно. Полковник бросил Будду на стол.
— Что прикажете, господин полковник? — спросил, вытягиваясь, поручик, подметив в глазах полковника решение.
— Списать! — отрезал полковник и поправил лакированный пояс.
— Обоих?
— Обоих.
— Захарченко, выводи! — крикнул поручик во весь голос, хотя солдат стоял рядом.
У стены сарая стали вполоборота друг к другу. Руки были связаны ремнем: старческие худые руки генерала и мужицкие шерстистые руки трибунальского вестового Кимки Рыбкина.
С желто-серого неба сеялся снежок. Поодаль глухо и непрерывно перекатывался круглый орудийный гул. Казалось, что в небе вертятся тяжелые жернова и из-под постава сыплется пушистой крупчаткой снежок.
Кимка так и сказал, переступая с ноги на ногу:
— Снежок-то, как мучица, сеется.
Напротив выстроились солдаты в стальных шлемах. Полковник, опираясь на трость, стоял поодаль.
Евгений Павлович обвел глазами низкий болотистый горизонт. Он вдруг раздвинулся, расширился, в лицо пахнуло теплым бодрящим воздухом, и от этого веяния все окружающее стало сразу отплывать в пустоту, словно за плечами, шумя, распускались подымающие тело ввысь крылья. Генерал повернулся, сколько позволили связанные руки, к соседу и ласково сказал:
— Прощай, товарищ Рыбкин.
И так же ласково, мягко ответил Кимка:
— Спасибо на добром слове, товарищ Ада…
Недоговоренный слог слизнули желтые язычки залпа.
Ленинград–Детское Село,
9 декабря 1926–3 апреля 1927 г
ОБ АВТОРЕ
ЛАВРЕНЕВ Борис Андреевич (1891–1959) — автор множества рассказов, повестей, пьес, нескольких романов. В молодости поэт и художник, затем прозаик и драматург, Лавренев более сорока лет неустанно работал а разных жанрах советского искусства. Как истинный профессиональный литератор, он в пору расцвета своего трудолюбивого и щедрого таланта выпускал по нескольку книг в год, не переставая удивлять читателей разнообразием тем, стиля, манеры, неожиданными возможностями своего творческого дара.
Романтика гражданской войны, стихийность и сознательность революционного подвига, ненавистная пошлость нэповского мещанства, сближение старой интеллигенции с народом, антигуманизм буржуазного общества и империалистической политики Запада, героизм Отечественной войны — вот главные темы советской литературы, которые нашли воплощение в творчестве Б.Лавренева.
Детство писателя прошло в городе Херсоне. В 1909 году Лавренев поступил на юридический факультет Московского университета и, окончив его в 1915 году, ушел на фронт. Здесь молодой, романтически настроенный поэт (стихи он начал писать в студенческую пору) сталкивается с кровавой бессмысленной бойней, паразитизмом столичных спекулянтов, нищетой опустевшей деревни. Ему хочется рассказать о народе на войне, о подлинном лице войны, и весной 1916 года он пишет рассказ “Гала-Петер”.
Приехав в командировку в Киев, он сдал рассказ в редакцию альманаха “Огонь”. Когда гранки попали в цензуру, в типографию был спешно направлен наряд полиции, который рассыпал набор, а рукопись рассказа изъял. Об авторе — поручике артиллерии — было сообщено в штаб фронта. Б.Лавренев был направлен в штрафную артиллерийскую часть.
1918 год Б.Лавренев встречает в Москве. Здесь, в давно покинутой литературной среде, он с удивлением обнаруживает, что его бывшие друзья ничего не поняли и ничему не научились: те же эстетские радения, заупокойные чтения стихов, лишенных всякой связи с жизнью страны.
Осенью 1918 года писатель добровольно уходит с бронепоездом на фронт, освобождает от петлюровцев Киев, входит в Крым, затем под натиском белых отступает на север. Участвуя в ликвидации банды Зеленого, Б. Лавренев у разъезда Каракынш был тяжело ранен и эвакуирован в Москву.
По выздоровлении Б.Лавренева направляют в Ташкент в распоряжение Политотдела Туркфронта, где он был назначен секретарем редакции, а позднее — заместителем редактора фронтовой газеты “Красная звезда”.
За годы, проведенные в Средней Азии, Б.Лавренев написал много рассказов и повестей. В декабре 1923 года писатель демобилизовался, уехал в Ленинград и весной 1924 года напечатал в ленинградских журналах рассказ “Звездный цвет” и повести “Ветер” и “Сорок первый”, которые принесли ему широкую литературную известность. В последующие годы Б.Лавренев продолжает публиковать рассказы, посвященные героике гражданской войны.
Весной 1927 года театр имени Вахтангова обратился к Лавреневу с просьбой написать пьесу к 10-летней годовщине Октябрьской революции. Обращение это было не случайно. Лавренев к этому времени был уже автором нескольких пьес, в том числе романтической драмы “Мятеж” (1925) — о гражданской войне в Туркестане и исторической драмы “Кинжал” (1925) — о декабристах.
“У меня мелькнула мысль, — вспоминал впоследствии Лавренев, — что… история и роль “Авроры” в октябрьском перевороте является одной из самых интересных тем. Я послал письмо в Москву с предложением такой темы: “Флот перед Октябрем”…”
В 1934 году публикует роман “Синее и белое”, а в 1936 году — повесть “Стратегическая ошибка”. Совершенно отличные по стилю, роман и повесть как бы дополняют друг друга, рисуя с разных точек зрения и в разных аспектах события 1914 года. Из пестрой картины человеческих судеб и политических страстей накануне первой мировой войны, нарисованных в этих произведениях, вырастает истинный, страшный смысл империалистической политики.