Хождение за два-три моря

В палисаднике раскладушка, застеленная простыней, ждет любителя ночевать на воздухе.
Большинство обитателей двора смотрят телевизор. Экран светится в одном из распахнутых окон, во двор вынесены стулья и почтенный кожаный диван; публика наслаждается детективом и одновременно — вечерней прохладой.
Я выскочил на палубу. С востока налетел шквал. «Гагарин» туго натянул якорную цепь, фалы щелкали по мачтам, а на гиках развевалось, грозя улететь, вывешенное для просушки белье. По заливу сразу побежала маленькая злая волна.
— Попустись! — закричал снизу Данилыч. — С якоря сорвет!
Я попустился. Яхту тянуло на рыбачьи сети, до ближайшей вехи оставалось метров двадцать.
— Сейчас помогу, вот оно… мотором надо подработать…
— Не вставайте, я сам! Вы же после растирания!
— Черт с ним… Белье держи!..
Из путевых записей Сергея.
В перспективе феодосийских улиц стоит морская синева, которую как будто только что написал Айвазовский.
Удивительно, как притягивает к себе море. Казалось бы, за последние, десять дней мы на него насмотрелись, могло бы и надоесть. И нельзя сказать, что в море не ждешь берега: ждешь, но в незнакомом городе, когда совершенно все равно, куда идти, невольно выбираешь путь, ведущий к морю, вдоль моря, или тот, с которого море видно.
Мы выходим на набережную.
Шквал — это очень красиво. Ветер как бы распахнул горизонт, пляшут белые барашки, и далекий «Гагарин» на рейде кажется одним из них.
— Они там без нас справятся? — забеспокоился Саша.
— Ой, ше ты начинаешь! Не маленькие. Пошли еще побродим.
По-моему, после вчерашних событий Даня наконец заговорил с матросом Нестеренко миролюбиво — правда, и телеграммы по-прежнему нет. Мастер по парусам отходчив. Я решил взять с него пример и по возвращении простить Баклаше его идиотские выходки.
Ветер затих так же внезапно, как начался. Данилыч вернулся в каюту, лег, укутался…
— Ты немного отдохни, а потом, если хочешь, можешь штормовые паруса поднять.
Их просушить надо.
Солнце уже садилось. Нацепив на мачту апельсиново-рыжий грот, я почувствовал, что несколько утомлен вечерним отдыхом. Я взял бинокль и принялся выглядывать загулявшую часть команды. По-моему, шквал мог бы стать поводом вернуться пораньше.
Постепенно темнело. Народу на берегу толпилось много, и я последовательно определял, кто из них не Сергей Осташко. Потом все лица слились; я понял, что уже ничего не увижу, и начал прислушиваться.
Работы хватало: на берегу кричали человек двадцать. Рядом с причалом функционировал ресторан; оттуда неслись звуки музыки. Откуда-то слева прорывалась гармонь. Кашлял в каюте Данилыч. С берега донесся особенно истошный вопль. Это Сергей, подумал я и заорал:
— Э-ге-гей! Ребя-таа!
— Э-ге-гей! — откликнулись на пирсе. Я зажег керосиновый фонарь, подсветил им парус, приготовил «Яшку»… Крики стихли.
Из путевых записей Сергея.
Улицы переходят в аллеи, особняки сменяются вполне современными санаториями. Где-то вдали слышится музыка. Вспыхнувшие фонари усиливают ощущение праздника.
— Все на карнавал! — возвещает Даня. — Если вы потерялись в толпе, встречайтесь на площади, у статуи несравненной Фрези Грант. Пошли на танцы!
— Мы к девяти обещали быть, — напомнил Саша.
— Знаешь ше? — Даня вспыхнул и остановился. — Ты сильно порядочный, да?
Можешь идти, мы с Сережей тебя не держим!
— Чего ты? Обещали же вместе вернуться.
— Нет, ты сам иди! Иди, выслуживайся!
Это, пожалуй, было уже слишком. Саша не покраснел, как обычно, а побледнел, резко повернулся и ушел. Даня, по-моему, тут же спохватился, но было поздно.
— Надоедает он со своими сложностями — смерть. Ты не все знаешь… ладно, пошли, — мастер по парусам решительно двинулся вперед, навстречу музыке. Мы вышли на площадь и…
— Сеергееей!!! — завопил я и прислушался. Помолчав, в темноте на берегу что-то пискнуло.
— Они! — Я оседлал «Яшку» и поплыл к берегу на пирсе сидела незнакомая компания.
— Вы парня такого, с носом, не видели? — Очевидно, в скупом описании парня с носом мне удалось слепить цельный образ, потому что мне сразу ответили — такого не было. Я вернулся на борт яхты.
— Слава! Слав-каа! — надрывались где-то в стороне. Голос был как будто Сергея; а может, и не его. Мой тонус рос прямо на глазах. Ну ладно Саша с Даней, они еще мальчишки, но товарищ Осташко!..
— Вот что, — сказал я Данилычу, — это, кажется, они. Но, может, и не они. Я поеду на берег; если они, то приеду, а если не они — не приеду.
— Как это? — не понял шкипер.
— Да так. Придется вдоль берега курсировать.
И я начал курсировать, время от времени возвращаясь к яхте, чтобы успокоить Данилыча. Весла вырывались из черной воды, обдавая меня брызгами, на берегу окликали, спрашивая, нашел ли я парня с носом, за спиной светился рыжий, подсвеченный фонарем парус…
Таким злым я не был со дня переезда на новую квартиру.
Из путевых записей Сергея.
На площади оказались танцы «для тех, кому за тридцать».
Слепой гармонист наигрывал уныло-однообразный мотив. Танцевали мало. Изредка один из немногих кавалеров решался, неуклюже шаркал ногой и выводил партнершу на площадку. И они топтались в одиночестве, вызывая жгучую зависть остальных. Некоторое оживление вносил «белый танец». Томно поводя плечами, дамы осматривали мужчин — и приглашали друг друга.
— Нет, это не Гель-Гью… — пробормотал Даня. Карнавал обернулся танцплощадкой, статуя Бегущей по Волнам — Девушкой с Веслом.
На яхту возвращались не спеша, стараясь сохранить остатки лирического настроения. Как назло, в глаза теперь лезли провода, опутавшие небо, облупленная штукатурка, мусор во дворах…
Но вот один из домов, мимо которого мы уже прошли, показался необычным, мы обернулись… Прямо на нас, разрезая форштевнем асфальт, плыл парусник. Две улицы, как две волны, расходились от его носа, а за кормой далеким маяком мигал светофор. Это был Дом-музей Грина. Я подумал: бессмысленно спрашивать, что такое Феодосия — сказочный Гель-Гью или обычный курорт. Вернувшись на берег, мы увидели на мачтах «Гагарина» штормовые паруса. Они были рыжими; в открытом море это цвет бедствия.
Но все зависит от точки зрения. Сейчас подсвеченный снизу парус казался алым.
Было уже около одиннадцати, когда на пирсе возникли две знакомые фигуры. В стороне от них появилась и третья: Саша.
— Все зависит от точки зрения…
Я услышал спокойный, самодовольный голос Сергея и подумал: они неплохо провели время.
V
Честно говоря, сегодня мне просто смешно.
«Сегодня» — означает год спустя. Сейчас, год спустя, я перечитываю дневник, только что прочитал о том, как мы блуждали возле Меганома, дошел до «вечера в Гель-Гью»… Сейчас для меня очевидно: никаких серьезных причин для ссоры у нас с Сергеем не было. Да их и не могло быть в те счастливые дни!..
Ссора тем не менее была. Объяснить этот факт я могу лишь тем, что основательных причин для возникновения ссор, а также драк, скандалов и войн никогда и не требовалось; и еще, может быть, тем, что мы были детьми тогда — не по возрасту, а по принадлежности к раннему, детскому, еще и не переходному периоду путешествия. И вели себя соответственно.
Так или иначе, но после вечера в Гель-Гью мы с Сергеем крупно поговорили. Даже очень крупно. Это был полный разрыв.
Не лучше обстояли дела у Саши с Даней.
Указанные обстоятельства отразились и на дневнике. О последнем переходе по Черному морю — из Феодосии в Керчь — в нем нет ни слова.
Вести путевые записи в море нелегко и без конфликта соавторов. При наличии конфликта — практически невозможно.
Сейчас, задним числом, я с улыбкой вспоминаю — с улыбкой и легкой грустью, ибо все это позади, — как проходит даже мирный писательский день на яхте.
На рассвете один из нас говорит:
— Что-то нет настроения… Я постою на руле, а ты пиши.