Хождение за два-три моря

— Простите, Алексей, а вы местный? Из станичников? — осторожно спросил Сергей. Казак усмехнулся:
— Вроде того. Наши сюда после войны перебрались.
В поиске казацкого колорита я решил, что речь идет о второй русско-турецкой войне. Не все запорожцы после разорения Сечи ушли за Дунай; часть была переселена на реку Ею, потом на Кубань, и составила основу Кубанского войска. Может быть, Алексей из них?
Но когда говорят «после войны», всегда имеют в виду последнюю войну.
— Отец погиб, — рассказывал капитан буксира, — у матери дома никого, а тут, под Ростовом, кое-какая родня. Вот и переехали.
Мне стало стыдно. Что я ждал — дешевой опереточной экзотики? На Алексее были мешковатые рабочие штаны. Без лампасов.
II
Гость ушел. После обеда время замедляет свой бег. Ух-ух-ух… Хорошо идти на буксире. Решительно ничего не делаешь и вместе с тем приближаешься к цели. Это и есть рай: оправданное безделье. Ух-ух-ух…
Бесконечно тянутся мимо нас берега. Правый холмист, обрывист. Водораздел здесь проходит вплотную к реке. Много суходолов — выбитых, истощенных земель.
По другую сторону реки яркая, ядовитая зелень у самой воды, часто бурелом, путаница гниющих стволов. Лес береговой, несерьезный. Чувствуется его малая глубина, проникающее присутствие степи за узкой полосой прибрежной зелени. Иногда в самой чаще мелькает лысина песка. И ветер совсем не лесной — сухой, горький, прокаленный над пустыми плитами материка. Лесной пейзаж со степным подтекстом.
Лежа на палубе, я не спеша лениво размышлял. У греков, веселых пантеистов, каждый ручей имел свою нимфу. Тем самым за ним признавалось право на индивидуальность. Интересно, как выглядела бы нимфа Дона? И жара, и ветер, и повторяющаяся красота реки, и ритм буксирного баса — за всем угадывается единый замысел, все это вариации на единую тему. Странно — в море о теме моря я не рассуждал. Ух-ух-ух… Хорошо было в море. На Дону тоже неплохо, но жарко. Буксир пыхтит. Тема буксира ведет по теме Дона ржавую тему баржи. Ух-ух-ух… Тема. Тьма. Ма…
— Ребята! Возьмите на буксир! — кричал Данилыч. Я проснулся. Шкипер взывал к небольшой самоходке, которая обгоняла яхту.
— Где Алексей? Мы ведь были уже на буксире!
— Алексей отстал, баржу песком заправляет, — глядя в бинокль, сказал Сергей. — Не выйдет, Данилыч. Там опять женщина.
Капитан в последний раз, безнадежно махнул водкой. Самоходка вильнула к нам, потом выровнялась и увеличила ход.
— Кино, — тоже глядя в бинокль, хихикнул Даня. — Он за руль, и она за руль. Он тянет налево, она направо.
— Третью оказию зевнули, — видя, что я ничего не понимаю, объяснил Сергей. — На Дону, видно, традиция: с женами плавать. Капитан к нам, жена от нас. Разная реакция на вид бутылки.
За то время, что я спал, зной отпустил. Солнце садилось. Река стала похожа на цветную фотографию. Голубой воздух, желтый песок, зеленые листья — краски очистились, утеряли богатство полутонов.
«Гагарин» шел мимо большой станицы. Правый берег был здесь особенно крут, левый порос особенно густым лесом.
В слове «станица» мне всегда чудилось нечто былинное. Станица, стан, становище. Детская мечта о кочевой жизни. Костер, ночное, «утро туманное, утро седое»…
— Мелиховская, — прочел Сергей над ветхой пристанью. — Красиво.
Я вспомнил, как днем искал на казаке Алексее лампасы, покраснел и попытался собраться. Набеги и кочевья — прошлое. В Мелиховской, конечно, создан колхоз. Станичники смотрят передачу «А ну-ка, парни!», посевная прошла успешно, и председателя недавно протянули на райкоме за разбазаривание техники полевого стана.
Но все же станица, надо признать, отличалась от обычной степной деревни. Вольный дух казаков не принимал стандартов. Улиц не было. Двухэтажные усадьбы сбегали по склонам плавных верблюжьих горбов и толпились у реки в беспорядке, как табун, пригнанный на водопой. Над водой ярко зеленели вербы.
— Батя, давай тут заночуем! — вздохнул Даня. Он рассматривал казачек, полоскавших на мостках белье. Данилыч сделал вид, что туговат на ухо.
Заслышав стук мотора, женщины выпрямились, смеясь, что-то певуче кричали.
«По До-ну гуляет, по До-ну гуляет!» — с фальшивой сладостью запел Сергей, но тут же осекся, нахмурился и тоже вздохнул.
В воздухе витали образы «Тихого Дона». Я приставил ко рту жестяной рупор:
— Аксинья! Аксинья!!
Молодая казачка на крайних мостках вздрогнула, уронив мужнину рубаху, и подняла голову.
— Привет из Одессы! Прощай, Аксинья-аа! — Голоса команды дружно слились над водой.
За кормой яхты течение медленно зализывало киль ватерный след — рубец, сизо-багровый от закатных лучей. Мелиховская осталась позади, но в бинокль еще долго можно было разглядеть мостки и Ксюшу, глядящую нам вслед.
III
Для судна с осадкой «Гагарина» заночевать на реке — проблема. Возле берега мелко. Посреди фарватера есть опасность проснуться под «Волгобалтом». Приходится искать протоку или затон — тихую обочину речной дороги.
У небольшой станицы Пуляховской Дон разветвляется. Влево уходил широкий боковой рукав. Водный перекресток украшало странное сооружение. Оно стояло на якоре. Корпус напоминал баржу, которой за любопытство отрезали нос. На корме какой-то шутник оборудовал лебедками деревенский сеновал. Большую часть палубы занимала изба с мелкопоместными наружными ставнями.
Мы разузнали глубину и стали в протоке, недалеко от ковчега. Там шла тихая семейная жизнь. Загорелые карапузы возились у лебедки, женщина снимала просохшее белье, в окне солидно курил отец семейства.
— Ше ж таки это такое? — заинтересовался Даня. — Землечерпалка? Бензозаправка?
— Раколовка, — буркнул Сергей. — Стоят себе и раков ловят.
— Не, но должны ж они ше-то делать?
— Не должны. Этот плот-музей. Первый, неудавшийся вариант Кон-Тики.
— Главное, — наставительно произнес Данилыч, — оно нас от фарватера прикрывает. Полезет баржа какая-нибудь в протоку — сначала на них наткнется. Мы крик услышим и уйдем, вот оно.
На реке лучшее время дня — ночь. Уже вымыли после ужина посуду, в баки залита солярка — на завтра. Капитан побрызгал в каюте «Тайгой», затянул люки марлей и притих
— занял противокомариную оборону. Молодежь располагается наверху.
— Данилыч, последний раз! Мы фонарик забыли.
— Зачем же я закупоривался?! Лезьте, только быстрей. Даня, газ закрыт?
Это, по традиции, последний вопрос дня. После уверений, что газовый баллон завинчен, дыхание шкипера становится ровней. Для нас же наступает святой час — время вечернего трепа.
Мы расположились у бушприта. Ночь была безлунная, звездная. На берегу, у Пуляховской, уже потушили огни.
— Даня, ты теперь астроном… Просвети!
— Кассиопея… Весы… Волосы Вероники… — мастер по парусам старательно выговаривал благородные ночные имена.
Сергей отыскал Большую Медведицу. Был поднят и тут же забыт глобальный вопрос о существовании простых и реликтовых черных дыр. От воды веяло свежестью…
…Оглушительный рев разогнал звезды.
— Вы что, не выключили газ?! — спросонья закричал Данилыч.
Но это был не газ. Музей Кон-Тики, обитель патриархата, тихая раколовка заступила на вахту. Черные дыры еще глубже ушли под сферы Шварцшильда. Монстр со ставенками перетягивался по тросу, ослеплял прожектором, злобно грохотал и отступал назад.
Прошло полчаса. Стозевное чудище продолжало свою непонятную работу. Станица Пуляховская покорно спала — привыкла. Скрепя сердце легли и мы.
— Не понимаю местных казаков! — прокричал мне в ухо Сергей. — Им давно пора собраться и порубать эту баржу на мелкие ботики.
Мне приснился горный обвал и фрезерный станок. На рассвете я проснулся сам — от наступившей тишины.
IV
— Смотри, какая здоровая байда плывет! — сказал Сергей. Судовой врач выработал оригинальную классификацию донских плавсредств: любое судно, превосходящее размерами яхту, он называет «здоровой байдой».