Хождение за два-три моря

— Эта протока называется Старый Дон.
Сергей опять увлекся навигацией. Сменив меня на руле, он первым делом развернул карту и озабоченно спросил:
— Где мы, по-твоему, находимся?
Я этого не знал и даже не хотел знать. Навигационный пыл Сергея противоречил самой сути реки. Мы были на Дону. Зачем знать точней? Меня куда больше интересовало чувство, которое вызывает монотонная красота реки, чередование проток, непрерывный ритм мотора. Я прилег и попытался сосредоточиться.
Из путевых записей Сергея.
17.20. Хорошо «шьем»! Вечером должны быть у Николаевского шлюза. Проходим лесистый остров, перед ним было резкое сужение русла и поворот направо. На карте все это есть, но возле поворотного буя написано: № 2564. А на самом деле — № 2586.
18.40. Баклаша усиленно пишет. На всякий случай еще раз спросил, где мы были в тот момент, когда я его сменил. Может, он плохо следил за картой? Говорит, что следил хорошо. Тоже заметил, что номера буев указаны неверно.
Как-то быстро мы идем. Может, у меня часы спешат?
В теории относительности различают «временеподобные» и «пространственно-подобные» интервалы между событиями. В море, чтобы узнать, где находимся, мы смотрели на часы — а потом вычисляли пройденный путь. События морской части путешествия были временеподобными; иное дело внутренние воды, где во весь голос заявляет о себе Его Величество Материк. Время теряет жесткость. Минуты тянутся.
Часы летят. Теряется связь событий.
Может быть, секрет Дона — в его пространственно-подобности?..
Нет, слишком уж это хитро. Что-то не то.
Из путевых записей Сергея.
20.10. Что-то не то. Вместо левого поворота, как должно быть по карте, показался правый. Вместо острова — протока.
— Старый Дон, — сказал Баклаша, не отрываясь от блокнота. Очень ценное замечание! Тут все протоки называются «Старый Дон».
20.30. У Славки какой-то пришибленный вид. Встал, походил по палубе, затягиваясь незажженной сигаретой, потом посмотрел на меня так, словно в чем-то заподозрил:
— Где карандаш?
Он это уже в четвертый раз спрашивает. Выслушал мой ответ, засопел, снова лег и нашел карандаш на том месте, откуда недавно встал.
Все-таки где же мы?
Вот неймется человеку! Никого, кроме Сергея, навигация не волнует. Куда мы из фарватера денемся? Данилыч следит, чтобы мотор не прерывал своего ритма, так хорошо подчеркивающего суть Дона. Даня спокойно изучает карту звездного неба. Я начал его понимать, что занятие отвечает бесконечности реки. Интересно, найду ли я все же для этого Дона нужные слова?..
Из путевых записей Сергея.
21.00. Ничего не понимаю. Подошел к одной нз рыбацких лодок.
— Николаевская далеко?
Рыбак ответил, что за поворотом, и показал налево. Река уходила направо. Я решил уточнить:
— Сколько до нее километров?
— Километров двадцать. А может, меньше. Меньше. Километров двенадцать. А может, меньше… Меньше. Километров шесть.
Интересно, знаю ли я все же, где мы?! Нет, в таких условиях я Дону не навигатор!
Да как тут найдешь нужные слова, если все время отвлекают! Нет, я в таких условиях Дону не певец…
V
Заводь полукругом вдавалась в берег. В ней шло медленное, едва заметное вращение воды. От Дона нас отделяла огромная, черная, древняя коряга. Киль «Гагарина» коснулся дна, но теперь яхта была надежно прикрыта от любых судов, сбившихся с ночного пути.
Закат совпал с ужином. Допивая чай, мы смотрели как багровый диск солнца, шипя, погружается в Дон.
Возле уха прозудел первый комар. Замершую поверхность воды разорвал тяжелый всплеск. И пошло: на берегу грянули кузнечики, подхватили лягушки, а всплески раздавались все громче, все смелей, все ближе к борту. Это была рыба. Я многозначительно посмотрел на Сергея и неумело взял в руки спиннинг.
Я не люблю техники. Вонь бензина, паутина блок-схем вызывают у меня эстетическое недоумение. С другой стороны, я люблю рыбалку и двадцать семь лет не усматривал никакой связи между этим атавистическим спортом и умением читать чертежи.
Зимой мне стукнуло двадцать восемь. Так называемые «друзья» подарили мне спиннинг — складное удилище и безынерционную катушку «Дельфин-8». К дельфину прилагалась инструкция. Я открыл первую страницу, увидел что-то вроде чертежа карданного вала — и сердечно пожал руки гостям. Саму катушку я осторожно положил на письменный стол. Всю весну она там и пролежала. Писал я теперь на кухне.
Перед отплытием на «Гагарине» я встретил еще одного «друга» — бывшего однокурсника по фамилии Лялин.
Лялин — рыбак, спиннингист, знаток блесен и завсегдатай речных излучин, черт бы его побрал. Он не мог пройти мимо того факта, что я буду проходить Дон, Волгу и Волго-Донской канал.
— Богатейшие места! Как собираешься ловить — удочкой? А наживка?
О таких деталях я не задумывался. На реке я рыбачил всего один раз. Меня разбудили в четыре утра, дали в руки удочку, надели червяка и сказали:
— Теперь плюнь, забрось и гляди на поплавок. Я забросил, смотрел до шести утра, потом плюнул, снял червяка, отпустил его на волю и лег спать.
— Наживка будет, — бормотал я. — Мормышку накопаем, хлеба намнем… еще мотыль какой-то бывает…
— У тебя спиннинг есть? — презрительно бросил Лялин.
— Есть.
— А блесны? — Короче говоря, добряк Лялин снабдил меня и блеснами, и пухлой книгой М.М.Матвеева «Спиннинг. Первые шаги».
Книгу я прочел с удовольствием. Во-первых, я с гордостью узнал, что мой «Дельфин-8» — чуть ли не самая лучшая катушка; сообщалось, что она «проста и надежна в обращении». Далее перечислялись преимущества ловли спиннингом эстетические (чистота, спортивность) и меркантильно-рыбацкие («на спиннинг ловится преимущественно крупная рыба»). Автор был ловкий малый. Он так доходчиво пояснял, что прибрежный камыш — место засад щуки, так нежно говорил о гидродинамике вращающейся блесны, так тонко вникал в психологию окуня… Литературный талант сделал свое дело: ловля спиннингом показалась мне занятием, доступным человеку молодому, крепкому, с высшим образованием.
Вскоре после входа в Дон я сел и за каких-нибудь три часа намотал лесу на «безынерционную бобину». Что такое леса, я знал, что такое бобина, догадывался; но «завязать лесу на шпонке у основания бобины самозатягивающимся узлом» — это для физика-теоретика проблема. В конце концов я завязал бантик на какой-то загогулине, с уважением подумав — вот она, шпонка! Снасть была готова.
И настал великий миг. Погожим комариным вечером, в тихой заводи за корягой, я неумело взял в руки спиннинг. У меня было две универсальных блесны, одна утяжеленная, окуневая, одна облегченная, жереховая, и две каких-то эмалированных. Какую надеть? В темной воде плескала рыба. Может, это был жерех — а может, и щука. Я прицепил на конец лески универсальную блесну и сделал первый, неожиданно далекий заброс — метров на семь.
— Ого! — позавидовал Сергей. — Для первого раза неплохо.
Для меня это было просто здорово, но для рыбы маловато — она плескала метрах в десяти и ближе не подходила. Я забросил еще раз, потом еще, еще и еще…
Настала тихая звездная ночь. Данилыч задрапировал каюту и что-то ласково ворковал о невыключенном газе. Даня у бушприта прильнул к звездам. Рядом он установил керосиновый фонарь и разглядывал то карту, то саму натуру звездного неба. Он даже не вздрагивал, когда мимо лица проносилось жало щучьего тройника.
По-видимому, первый заброс должен был остаться наилучшим. На него ушло все пресловутое везение начинающего рыбака.
Мне мешало решительно все: мачты, шкоты, гик грота. Трудно отдать предпочтение какой-нибудь одной детали оснастки. Все они внесли свой посильный вклад. Крючок блесны побывал в каждой веревке. Он пронзал и резину кранцев, и дерево фальшборта. Непрерывно почесываясь от комариных укусов, размахивая удилищем, я плясал по палубе, как шаман, пытающийся выгнать из Дани злого духа астрономии. Сергей подавал советы и просил «дать покидать». На плавучем кране раздался смех: там ребятишки вытащили еще одну рыбу.