Сорбулакские этюды
Р. А. КУБЫКИН
Сорбулакские этюды
Кто не бывал в экспедициях, тому, вероятно, трудно представить будни полевой жизни, как, например, вот эти. Потрескивает слева керосиновая лампа, справа Вахтанг Кикабидзе поет про «мои года»... Светит луна. Безветренно. Сквозь лунную тишину доносятся звонкие весенние голоса жаб и лягушек. Рядом на дворе бубнят ночные миграционщики. Это — орнитологи, изучающие ночные перелеты птиц по «лунной методике»: один в телескоп смотрит на луну, другой записывает с его слов всех птиц, летящих на фоне лунного диска. А по хозяйственным полкам полевой кухни начали свою трудовую ночную жизнь мыши...
Был я на многих стационарах и в различных маршрутных поездках — все они очень разные. Вот и сорбулакский стационар мало напоминает мне остальные. Правда, когда знакомым рассказывал, где я проводил экспедиционное время весной и летом 1981—1982 годов, на меня смотрели с недоумением и всем видом как бы говорили: чему человек радуется. Ничего удивительного: точно так же и я относился раньше к работавшим здесь. Сорбулак — это сточные озера миллионного города — Алма-Аты. Не побывав тут, представляешь невесть что. А на самом деле все иначе. В Сорбулак вода попадает уже после био- и химической очистки. Эти стоки за много лет образовали два озера — Малый и Большой Сорбулак (последний длиной 20 км), связанные между собой каналом.
У Малого Сорбулака мы и стоим. Пологие берега его покрывает буйная растительность из рогоза и тростника. Несколько островков, полуостровков и разливы — его достопримечательности. Есть причал и три лодки — байдарка, шпонка и с мотором. Вода с водорослями и мелкой живностью — благодать для лягушек и жаб. А в Большом Сорбулаке водится рыба — сазаны и карпы. Никто не верил, пока мы в 1981 году не поймали для ихтиологов несколько рыбин около полуметра. Это была сенсация! С 1976 года стоят здесь орнитологи и не знали о рыбе. Она хороший показатель жизнеспособности озера.
Самая же главная примечательность обоих водоемов.— рай орнитологический. Сколько здесь пернатого населения, особенно водоплавающего! Это перевалочная база — и «столовая» и «санаторий»— для птиц, летящих на Север. Более ста видов, в основном пролетных, насчитали орнитологи. Они всех, кого удается, ловят сетями, кольцуют и выпускают дальше. Я же занимаюсь «гадами»— черепахами, ящерицами и змеями. Основной объект моих наблюдений — среднеазиатская черепаха. На помеченных особях нужно изучить белые пятна в ее биологии: суточную и сезонную активность, площадь используемого участка, питание, размножение и т. д. Черепаха относится к тем немногим пресмыкающимся, которые имеют хозяйственное значение. В связи с интенсивным освоением мест обитания черепахи, а также ее усиленной заготовкой настало время более полного изучения рептилии, которая живет на Земле около двухсот миллионов лет.
Урочище Сорбулак — один из немногих уголков природы вблизи города, среди распаханных полей которого сохранились еще первозданные черепашьи угодья. Такой «уголок» площадью около десяти гектаров и находится возле нашего стационара.
Наш стан состоит из различных сооружений: землянки, палатки-лаборатории, фанерного домика, палатки для гостей, моей палатки, кухни-столовой из деревянных щитов, цистерны на колесах, погреба и двух собачьих земляночек. И все это обнесено проволокой — от нашествия местных коров.
В разгаре весна 1982 года. Природа живет полной жизнью. Ее слышишь в многообразии птичьих голосов, в неистовых «песнях» земноводных, в завывании ветра, в мерном шелесте дождя и шуме прибоя. Все эти звуки действуют умиротворяюще. А как спится под хлопанье палаточной ткани от ветровых порывов, да еще со вспышками молний! Цивилизация изредка дает о себе знать гулом машин или летящего самолета.
...Полевое бытие так и просится на страницы блокнота. Но, к сожалению, сколько событий, больших и малых, надолго запоминаемых и мимолетных, смешных и грустных, остается за его «бортом»! Так трудно заставить себя регулярно записывать то, что прямо не относится к работе. Но вечерами вырываю время. Вот еще штрих нашей жизни.
Лагерную сиесту вдруг нарушает грозное и громкое: «Где брынза?! Ты куда дел сыр?!» Бам, бам, трах! В ответ — истошный визг! Это большой и рыжий бывалый орнитолог «допрашивает» своего плутоватого, громадного (как и хозяин) пса после очередного хищения им двух головок сыра. Спектакль и на публику. Это только начало. Затем пса волокут на место преступления, слегка поддавая под грозное вопрошание. Я же в воплях собаки слышу — «не... будууу больше, не будууу, а... а...! Простиии!» Обиженный на всех и вся, Марсик отлеживается в конуре. Но плохое забывается,
пес снова полон энергии и готов на новые «подвиги». Если же понаблюдать за ним незаметно, то во всем его мечтательном иногда облике можно как бы прочесть: «Хоть я и был побит, но сыр стоит того».
А братья наши меньшие «на публику не работают». И чтобы подсмотреть за их «представлениями», нужны время, терпение и удача.
В центре лагеря полдня лежал змей — восточный удавчик и огрызался на проходящих, делая ложные выпады. Чтобы не раздавили, пришлось угнать его в укромный уголок. Полозов у нас ловят почти каждый день: то в землянке, то в погребе, то около лагеря. Я уже не говорю о своей палатке — помеченных змей я здесь же выпускаю. Несколько их запустили на кухню — попугать обнаглевших мышей.
Какое тут приятное общество — оно доброжелательно к змеям. Но к мелким тварям пока еще относится с опаской. И мне с большим трудом удалось отстоять права на жизнь и местожительство у входа в мою палатку тарантулихи Василисы. Я подкармливал ее мухами, жучками, когда она была голодна. В этом случае паучиха сидела у самого выхода из вертикальной норки, а одну из длинных передних лапок клала на ее край. Затем Василиса перестала есть, а все чаще и дольше выставляла наружу брюшко. Стало ясно: она ждала потомства. Однажды после холодов я нашел вход в ее убежище плотно затянутым паутиной с вплетенными в нее стебельками травы. О ее благополучии я следил только по этой поправляемой крышке, которую нет-нет да прорывала, наступая, соседская собачонка величиной с кошку — Ора. А почти месяц спустя вход открылся, и Василиса показалась со своим многочисленным семейством — может, сотней-другой тарантулят, плотно облепивших ее брюшко. Но вскоре опять скрылась: видимо, еще не все вывелись. Что будет дальше — известно. Василиса на себе понесет своих чад к воде, напоит их и начнет сеять: по пути стряхивать с себя задними лапками. Сегодня дал тарантулихе огромного мотылька, она вылезла из норки, взяла его из рук и снова задвинулась в свое тесное жилище. Как она отощала!
А неподалеку земноводные, или амфибии, уже обзавелись новым поколением: из своей колыбели — водоема — маленькие жабята выходят на сушу, поутру вовсю прыгают по территории лагеря. Взрослых можно встретить в траве не только ночью, но и днем, хотя зеленая жаба считается ночным животным. Сейчас больше и громче поют озерные лягушки. Дерут свои глотки, особенно по вечерам, иногда утром, а то и днем.
...Вот небольшой паучок спустился с потолка кухни до моего лица, затем, как матрос по вантам, снова взобрался к себе на верхотуру. Дал ему мотылька, который был моментально перетянут паутиной вдоль и поперек, «отбуксирован» на паучиную кухню, и паук приступил к трапезе. На нашей же кухне кроме пауков, мышей, мотыльков поселился громкоголосый сверчок. Но сегодня он почему-то молчит. Выключен и приемник. Ветер шуршит полиэтиленовыми «стеклами», сквозь черноту ночи сверкают дальние молнии, и вот-вот грянут буря или дождь, что-то очень частые этой весной. А вот и гром. Иду спать в свой теплый спальник...
Следующие страницы блокнота открывают властелины воздушного океана — птицы. Мир пернатых здесь, на Сорбулаке, чрезвычайно многообразен. Едва рассвет чуть-чуть намекнет о себе — где-то около пяти утра, как птицы начинают свою активную трудовую жизнь. Жаворонки заводят нескончаемые песни в вышине, как бы дополняя хор лягушек и жаб. А на воде черно: чайки, лысухи, поганки, пеганки, чирки, кряквы, краснобаши, кулики и т. д.
