Плау винд, или Приключения лейтенантов

 
Глава 10
Роковое тринадцатое
В дверь постучали.
– Да-да, – сказал Коцебу. – Иду.
Он поднес фонарь к часам. Стрелки приближались к полуночи: пора на вахту.
Благодать южных широт канула в прошлое. День ото дня свирепели штормы, становилось холоднее, и теперь уж без всякой радости вступали на очередные вахты, неизменные, как смена времен, и матросы, и Шишмарев, и сам капитан Коцебу.
На палубе Отто сразу же оглох и ослеп: океан ревел, соленые брызги колкой метелью неслись поверх брига. Качало отчаянно. Шторм переходил в ураган. Двое матросов едва управлялись со штурвалом, удерживая «Рюрик» на курсе. Увидев Прижимова, Коцебу постарался улыбнуться:
– Ну как, братец, а? Круто забирает, однако!
– Эх, ваше благородь, не пришлось бы того, – серьезно отвечал Прижимов, – число-то тринадцатое!
Ветер рвал с волн седые гребни.
– Береги-и-сь! – завопил кто-то из темноты. Капитан мигнуть не успел, как водяная громада рухнула на палубу, шмякнула его обо что-то твердое и острое.
Очнувшись, он почувствовал слепящую, как взрыв, боль в груди. Потом, переведя дух, услышал стон: Прижимов уткнулся лицом в палубу.
Вся команда выскочила из кубрика. Доктор с Хорисом унесли Прижимова. Коцебу побрел в каюту. Дотащился до койки – и снова потерял сознание. Боцман накрыл его шерстяным одеялом и на цыпочках ринулся за доктором.
Коцебу долго не поднимался. Разбитая грудь болела нестерпимо. Он до крови закусывал губу. Глаза его стекленели, лицо покрывалось потом. Временами, когда боль стихала, одна и та же мысль жгла мозг: ужели не удастся?! Ужели не исполнит главного? Он подумал: человек умирает, лишь согласившись умереть. Нет, капитан отнюдь не согласен «отдать концы». Вот он сейчас соберется с силами и встанет. Да-да, встанет… Бедный Глеб! Туго тебе одному… Вот он сейчас поднимется… Кто злится на свою боль, тот одолевает ее… Он опирался на локти. В глазах мутилось, он чувствовал на лбу руку Эшшольца…
Двадцать четвертого апреля 1817 года открылись наконец снеговые главицы гористой Уналашки. Два месяца простоял «Рюрик» в гавани.
К бригу ежедневно подходил баркас со свежей рыбой и говядиной. Присланы были и байдары, и алеуты, и толмачи-переводчики – все, что просил капитан прошлым летом.
Коцебу чувствовал себя дурно. И все же, когда наступил час съемки с якорей, он вышел из каюты; он спокойно командовал. Однако уже через пять дней плавания нестерпимая боль уложила капитана на обе лопатки.
Доктор опасливо посматривал на его побелевшее лицо с запавшими глазами. Осторожно щупал пульс. Пульс слабел. Глубокий, продолжительный обморок. И внезапно – судороги. Потом – кровохарканье. И опять – судороги.
Приуныли на бриге, не слыхать уж ни шуточек Шишмарева, ни вечерних песен на баке. Какие там шуточки да песни… Все ходят на носках, разговаривают вполголоса, и Петруха Прижимов, вздохнув, повторяет:
– Проклятое тринадцатое. Это, братцы, все одно что понедельник.
Обогнув остров Святого Лаврентия, моряки встретили сплошной лед, и тогда Эшшольц напрямик объявил, что капитану нельзя оставаться не только среди льдов, но и близ них, а ежели он будет упорствовать… Эшшольц умолк. Коцебу потупился.
В ту ночь капитан «Рюрика» не сомкнул глаз. Желваки вздувались на серых худых щеках. Нет, черт подери, он пойдет дальше. Пойдет или сложит голову… Но что станет с «Рюриком»? Что станет с экипажем? Он в ответе и за корабль, и за людей. Нравственно велик каждый, кто «полагает душу своя за други свои». Однако велик ли тот, кто честолюбия ради обрекает на гибель товарищей?
 
Глава 11
Забытая переписка
В небольшом эстонском имении Асс к югу от Везенберга [9] Крузенштерн жил отшельником, но постам и молитвам не предавался.
Важный труд замыслил капитан первого ранга: подробный «Атлас Южного моря», обширные к нему комментарии. На долгие годы затягивалась работа, но Крузенштерн не пугался и не унывал: уместна ль торопливость, коли хочешь изобразить графически и описать словесно Великий океан? Он работал над атласом и внимательно следил за всеми открытиями, «обретенными» в том океане.
За полдень капитан первого ранга отодвигал карты и чертежи и рассматривал последнюю почту. Член Петербургской Академии наук и Лондонского королевского общества, он часто получал послания ученых-друзей, просьбы оценить то или иное сочинение по мореходству и картографии, предложения написать статью в «Записки адмиралтейского департамента», в английские «Квартальное обозрение» и «Флотскую хронику». А с тех пор как с борта «Рюрика» начали поступать донесения, Румянцев, по старой приязни, просил Ивана Федоровича делать из них извлечения «для удовлетворения любопытства читающей публики».
В восемьсот семнадцатом году Румянцеву стало известно об открытии на Аляске обширного залива, названного именем Коцебу. Граф радостно сообщил об этом «отшельнику» Крузенштерну, однако присовокупил со вздохом, что сие не есть открытие Северо-западного прохода.
Иван Федорович немедля отписал в дом на Английской набережной:
Сколь ни желательно сие важное открытие, не могу и ласкать себя надеждою, что оно свершится сим путешествием; но довольно для славы експедиции «Рюрика», ежели г. Коцебу откроет хотя некоторые следы, могущие вести к достижению сего славного предмета. Весьма щастливо для «Рюрика» то обстоятельство, что Кук в 1778 и Клерк в 1779 годах просмотрели сей обширный залив, который открыл наш молодой мореходец; теперь уже нельзя завидовать англичанам, что они дошли до широты 70°, где, кроме льдов, ничего не видно.
День за днем педантично и сосредоточенно, не думая, что там, в Петербурге, под адмиралтейским шпилем, он мог бы ускорить свою карьеру, трудился моряк-гидрограф.
«Страна коралльных островов»… Что-то еще отыщет «наш молодой мореходец»? Почем знать, как судьба распорядится, может, не решив главной задачи, он сделает славные дела в южных широтах?
Была летняя пора. Звезда Сито из созвездия Плеяды указывала крестьянам начало страдного дня. Поспевала рожь.
В сумерках неподалеку от дома слышался говор эстонцев. Они возвращались с полей и видели, как в доме морского капитана зажигаются огни.
Неприметно накатила зима, обильная снегопадами. Замело дороги, и почтовые тройки, позвякивая колокольцами, не без труда добирались до уединенной мызы [10] к югу от городка Везенберга.
Крузенштерна не манили ни чопорные баронские семьи в Ревеле, ни блистательный Санкт-Петербург. Разве что встретиться б там с Николаем Петровичем. Что-то поделывает неугомонный старик? Да и в столице ли он, не уехал ли в свой Гомель, без помехи заняться милыми сердцу российскими древностями?
Чу, колокольцы! Все ближе, ближе… Почта! Эк заиндевел почтарь-то… Нуте-с, поглядим, поглядим, что там новенького на божьем свете!
Так и знал! Прямо-таки удивительный старик, этот граф Николай Петрович. Вот, пожалуйте, «Рюрик» еще в море, а он уже толкует о другой экспедиции. Прав английский сочинитель, сказавший о Румянцеве: «Его свободный патриотический дух заслуживает глубочайшего восхищения».
Несколько раз перечитал Крузенштерн румянцевское послание, но ответом медлил: надо хорошенько все обдумать.
В снежные сумрачные декабрьские дни восемьсот семнадцатого года между эстонской мызой и особняком на Невской набережной завязалась оживленная переписка.
Давно уж утонули в архиве эти листы, как погрузились на дно старые, отслужившие срок фрегаты. Но так же как корабельные останки, пропитанные солью морей, горят в каминах редкостно красивым пламенем, так и эти листы, будучи прочитаны ныне, лучатся пытливой мыслью.
Вот что отвечал Иван Федорович 19 декабря 1817 года:
Сиятельнейший граф! Милостивый государь!
Занявшись сочинением, которое непременно нужно было мне кончить без прерывания, не выполнил поспешно приказания Вашего сиятельства, чтобы доставить Вам мысли свои касательно предполагаемой Вашим сиятельством експедиции в Баффинской залив [11].
Точное исследование сего обширного залива любопытно по двум причинам: во-первых, ежели существует сообщение между Западным и Восточным океанами, то оно должно быть или здесь, или в Гудзоновом заливе. Последний залив осмотрен разными мореплавателями, и хотя еще есть в оном место, не со всею строгостью исследованное, но более вероятности найти сие сообщение в Баффинском заливе, нежели в Гудзоновом; во-вторых, относительно географии, обозрение сего залива весьма любопытно, ибо он со времени открытия его в 1616 году не был никогда осмотрен; новейшие географы сумневаются даже в истине его существования, по крайней мере, не думают, что Баффин [12] действительно видел берега, окружающие сей залив. Читав журнал Баффина, я твердо уверился, что он обошел берега оного, хотя, конечно, нельзя полагать, чтоб он сделал им верную опись. Сумнение, действительно ли существует Баффинской залив, родилось, может быть, от предполагаемых трудностей плавания по морю, наполненному почти всегда льдом.
В 1776 году лейтенант Пикерсгил отправлен был английским правительством для исследования берегов Баффинского залива, но он не прошел далеко, скоро возвратился. Вот единственный опыт, сделанный для того, чтобы узнать сколько-нибудь о сем заливе; неудача сего предприятия, произведенного, впрочем, неискусным морским офицером, учеником славного Кука, не доказывает, однако, еще невозможность успехов вторичного предприятия…
Итак, ежели Вашему сиятельству угодно будет нарядить експедицию в Баффинской залив, то два важных предмета исполнятся: 1) опись малоизвестных берегов сего залива; 2) решение задачи о существовании сообщения оного с Восточным океаном.
Но, по моему мнению, сия експедиция не должна быть предпринята прежде возвращения «Рюрика» по следующим причинам:
1) что мы тогда известны будем о успехах его в западной части сего края, все замечания, им там сделанные, могут много способствовать подобным исследованиям с восточной стороны;
2) что сей важной експедиции кажется никому нельзя поручить с такою верною на успех надеждою, как нашему молодому моряку. Я уверен, что он охотно примет на себя начальство сей експедицией, он преисполнен ревностию и еще в таких летах, в которых можно все еще принять;
3) надеяться можно, что «Рюрик», с некоторой починкой, может годиться и для сего путешествия.
На сию експедицию должно употребить непременно два года, не только для того, что в одно лето нельзя всего осмотреть будет, но и чтобы дать начальнику довольно времени выполнить сделанные ему поручения с всею возможною точностью, даже определить можно и третий год на сие исследование. Зимовать, я полагаю, по крайней мере одну зиму, на Гренландском берегу, где датчане имеют разные заселения…
С божиею помощью «Рюрик» возвратится в исходе 1819 года; 1819 год пройдет на исправление «Рюрика» и на приготовление к сему предприятию, а в 1820 году отправится рано в назначенный путь, а в 1822 году возвратится… Представляю, впрочем, мною здесь сказанное на Ваше благоусмотрение. Остаюсь в ожидании Ваших дальнейших указаний…