Плау винд, или Приключения лейтенантов

Городок как опрокинут солнечным ударом, темной стеною море за ним. В улочках, на площади – никого, попрятались жители. Увидишь разве босоногого воина с ржавым ружьецом. Должно быть, послал его с поручением комендант крепости Санта-Круц, а солдатик-то соблазнился стаканчиком-другим да и прикорнул в тени питейного дома.
Рейд гладкий, как поднос. У раскаленной пристани господ ученых дожидается шлюпка. Матросы разбирают весла, шлюпка отваливает, и под веслами – синие воронки.
А на бриге уже пошабашили, уже отобедали, развалились ребята кто где. Устали, намаялись. И под парусом-тентом храпит во все носовые завертки их благородие лейтенант Шишмарев, прикрыв лицо большим белым платком.
Лишь один матрос не разделяет с товарищами ни трудов, ни отдыха – Серега Цыганцов. О чем ты задумался, корабельный кузнец? В сотый раз клянешь судьбину, день тот клянешь, когда сорвался ты с реи и грянулся грудью о твердые шканцы? Злая хвороба привязалась к тебе, и нет от нее спасу. В кронштадтском госпитале лохматый лекарь поил тебя горькой микстурой. И вроде бы отпустило вчистую… Своей волей пришел Цыганцов к капитану Коцебу, на строгий вопрос о здоровье гаркнул: «Так что отменно, ваше благородь!» Почему, зачем отправился ты в трудный вояж? Какие дали манили тебя?.. Трудно дышит кузнец, тоскливо глядит в ровную синеву чужого неба,
В январе 1816 года мыс Горн прислал морякам зловещий, как рев корсаров, шторм.
Чудище подкралось с кормы, взмахивая космами, вздыбилось, накренилось, ухнуло с пушечным гулом. Клокоча и крутясь, волна разнесла деревянные поручни, сшибла с ног капитана и швырнула за борт. На мгновение Коцебу увидел резко наклоненный борт, вспененную пучину и в то мгновение покончил все счеты с жизнью. Но он поторопился: под руками у него, бог весть откуда, взялся конец манильского троса, и в следующую секунду Коцебу уже карабкался, напрягая все мускулы, на палубу.
Он перевел дыхание и огляделся. Руки у него дрожали, и в животе, под ложечкой, был противный холодок. Ох, дьявольский вал! Пушку, как полено какое, бросил справа налево, сорвал крышу с капитанской каюты, повредил руль… Ну, здравствуй, мыс Горн! Черт возьми, ты себе, однако, верен.
Гремел шторм, играл с «Рюриком» в сумасшедшую, гибельную игру, а в тот самый день в Петербурге, как бы затихшем в обильных снегопадах, Николай Петрович Румянцев писал капитану «Рюрика»:
Письма, каковыми Вы меня в свое время, милостивый государь мой, удостоить изволили из Копенгагена и Плимута, я исправно тогда получил; а ныне Вас премного благодарю за письмо Ваше из Тенерифа; я радуюсь, сведав, что Вы духом своим и искусством превозмогли все трудности, которые буря и шторм непогоды при берегах Англии Вам ставили в пути. Желаю и надеюсь, что нынешний наступивший год проводить изволите в безбедном плавании и во всяком успехе…
Я Вами и путешествием Вашим так занят, что мысленно, право, с Вами более времени провождаю, нежели с теми, с кем здесь живу. Теперь ожидаю от Вас писем из Бразилии и надеюсь, что до поры и времени благополучно обойдете мыс Горн; но тогда буду спокоен и доволен, когда сами об успешном своем плавании уведомить меня изволите… При пожелании Вам, милостивый государь мой, от искреннейшего сердца здравия и благополучия с совершенным почтением честь имею быть Вам, милостивый государь мой, покорный слуга граф Николай Румянцев.
На почтовых повезли письмо из столицы в Охотск, чтоб морем переправить на Камчатку, а там уж оно дождется, наверное, адресата.
 
Глава 6
Радость открытий
Ночью при луне открылась земля – в зыбком свете маячили вершины Анд. Расчеты штурманов оправдались: бриг приближался к чилийскому заливу Консепсьон.
С восходом солнца все высыпали на палубу. Утренние зори в океане – всегда чудо. Но в то утро не только волны и перистые облака розовели и золотились, но и горы – исполинские, блистающие, грозные, однако не тяжко громоздкие, а словно бы тихо колышущиеся посреди туманов. А ветер этой утренней зари пел о солнце и земных радостях, о хижинах и чернооких женщинах… И вдруг в какое-то неуследимое мгновение все вокруг – и море, и небо, и берег – засияло ровно, ярко, молодо, и тогда моряки, будто очнувшись, заметили бугристый мыс Биобио, а потом и острые камни, помеченные на карте под именем Битых Горшков.
Залив был пустынен – ни парусов, ни шлюпок. На скалах блаженствовали тюлени. Поселяне – черные отчетливые фигурки – шли к маисовым полям. Высоко-высоко кружили орлы.
Ветер дул южный. «Рюрик» лавировал. Во второй половине дня показались строения Талькауано – порта города Консепсьон. Холостым выстрелом капитан попросил лоцмана. Дожидаться, однако, пришлось долго: бриг поначалу сочли пиратским, и лоцманы, да и не только они, отпраздновали труса.
Лишь сутки спустя якорь «Рюрика» лег на илистый грунт. Начались обычные церемонии: встречи с испанскими чиновниками, взаимные приглашения и балы.
Губернатор, подполковник испанской службы, принял Коцебу не так, как португальский майор на острове Святой Екатерины. Подполковник тоже в свое время получил официальное извещение о русской научной экспедиции. Но он не выпячивал губу и не корчил равнодушно-задумчивую мину. О, совсем напротив – подполковник д'Атеро был любезен до приторности.
– С тех пор как стоит свет, – воскликнул он, пожимая руку Коцебу, – ни разу российский флаг не развевался в нашей гавани! Вы первые посетили вице-королевство, и мы надеемся, что вам придется по сердцу страна, которую справедливо величают Италией Нового Света. Мы рады, синьор, приветствовать народ, который в царствование великого и мудрого императора Александра, жертвуя собой, доставил Европе свободу.
Как ни удивительно, губернатор далекой от России южноамериканской провинции был заинтересован в дружбе с русскими. Если огромную Бразилию держала в рабстве маленькая Португалия, то другие обширные пространства Южной Америки закабалила Испания. Но времена менялись. В испанских заморских владениях разгоралась освободительная война. В Чили колонизаторы чувствовали себя так, будто вот-вот начнется извержение давно уже спавшего вулкана Аконкагуа.
Мадридский двор собирался отправить за океан карательные войска. И тут-то руку испанскому монарху протянул не кто иной, как самодержец всероссийский, глава Священного союза европейских государей – Александр I: он сулил военные корабли. Вот почему испанский губернатор был столь предупредителен и любезен с русским офицером…
Как и на острове Святой Екатерины, Шамиссо и Хорис почти не показывались на бриге. Хорис рисовал ландшафты, жителей залива Консепсьон. Шамиссо часами бродил в миртовых рощах, в густых зарослях.
Шамиссо бродил в одиночестве: его друг Эшшольц ухаживал за матросом Цыганцовым. Законы, управляющие человеческой жизнью, оказались сильнее и доктора, и лекарств. Цыганцов помер. Его схоронили на берегу. Треснул ружейный залп, откатилось вприпрыжку эхо. На норд-осте, в той стороне, где за тысячами миль осталась родина, там, на норд-осте, широко и властно полыхали зарницы.
Но прежде чем уйти из залива Консепсьон, «Рюрик» теряет еще одного матроса. В списке экипажа против его фамилии появилась отметка: «Сбежал в Чили». И все. Почему столь краткая? То ли капитан не придал значения бегству нижнего чина, то ли не счел нужным поразмыслить о судьбе простолюдина. Остается гадать: какая же непереносимая обида камнем отягчала Шафея Адисова? Может, не раз и не два изведал он прелести «крепостного состояния», а может, просто дрогнул малый перед чарами Италии Нового Света. И должно быть, подался он в глубь чужой страны, потому что никак ему нельзя было оставаться в городке: в железа заковали бы беглеца, в темницу замкнули. А там, в горах, глядишь, и привязался он к какому-нибудь индейскому племени, как иные испанцы, спасавшиеся от лихого правосудия. Словом, навсегда затерялся матрос где-то в Чили…