Счастье любит тишину

– Не, мужики, нельзя мне, – и выдохнул тяжко.
– А что так, Максимыч? – участливо поинтересовался бригадир. – Болен, что ли, иль закодировался?
– Вот именно, – кивнул Костромин.
– Да ты чё! – посочувствовал и не поверил бригадир. – Такой молодой, и уже того… – Он щелкнул пальцем по горлу известным жестом и уточнил: – Нельзя?
– Нельзя, – подтвердил грустно Юра и посмотрел с наигранной тоской на бутылку водяры на столе.
– Ну, ты даешь! – восхитился один из мужиков. – Чё, заливал всерьез? Без базара кодернулся?
– Так я ж на стройках с семнадцати лет, – снова прямо не ответив, пояснил он. – Подрабатывал, пока в институте учился. Сами понимаете, – и еще разок, закрепив успех, вздохнул тягостно.
– Ну, дыть… – выказал общее сочувствие бригадир, несколько даже смутившись.
– Да-а-а, – протянул с большим уважением один из работяг, с особым сочувствием глядя на Костромина. – Видать, поколотила тебя жизнь, паря.
Юрий пожелал работягам приятного аппетита, дежурно-начальственно напомнил не засиживаться и не злоупотреблять до недоразумений, попрощался и ушел.
С тех пор мужики бывалые проявляли к нему немалое уважение, особый респект молодому начальнику.
А стройки в любом городе – это закрытое сообщество, где бригады, прорабы и тресты управления мигрируют от одного заказчика к другому, от одного подрядчика к третьему, и слухи в них распространяются так же быстро, как у медитирующих на скамейках под домом бабулек.
Таким вот образом за Костроминым и закрепилась слава бывалого крутого паренька-начальника, который про рабочих и их нужды все знает-понимает, и начальник справедливый да толковый, хоть и суров и осерчать может, и даже врезать если что, но за дело, да к тому же и сам лихоманки-жизни хлебнувший не по годам. Почитай, с детства на стройках вкалывал, аж здоровье потерял.
И с этой вот славой он и покатил дальше возводить свою карьеру.
А она росла, уж поверьте!
К тридцати одному году Костромин стал заместителем начальника одного из стройуправлений, входивших в тот самый главный холдинг. Их отделение занималось в основном строительством под ключ загородных коттеджей и домов в элитных поселках по всему Подмосковью и дальше по ближним к Москве областям.
Интересная должность и дело интересное, да только мотаться приходилось, как Ивану-царевичу на Сером Волке, посланному царем дурковатым за разными диковинами туда-сюда. А куда деваться? Такая вот работа.
Как-то пришел Костромин в одно крупное архитектурное объединение, с которым его фирма плотно сотрудничала. Ему требовалось встретиться с хозяином агентства, он же его генеральный директор в одном лице, по одному хлопотному и малоприятному делу – архитекторы сделали проект особняка для весьма известного и очень, ну очень медийного господина, но электропроводку в нем наметили настолько забубенную и бестолковую, что ее реально невозможно и даже опасно было делать по намеченному плану.
Заказчик же, ни ухом ни рылом не понимавший в строительстве и проектировании, и уж тем паче в электросетях, подмахнул проект, как говорится, «не глядя», когда ему показали, как это все шоколадно будет выглядеть в конечном исполнении на трехмерном макете в компьютерной графике, а как дошло до строительства, тут и поперли огрехи на каждом шагу.
Гондаров, хозяин того самого архитектурного объединения, матерился до небес, когда они разговаривали по телефону:
– Да я этого Федорова турну к такой-то матери!! – бушевал он. – Нет, ты представляешь, мне его рекомендовали как талантливого специалиста, да еще протежировали непростые люди, мои же заказчики и партнеры! Я работы его посмотрел, очень даже достойно, крепко сделано, ну и взял. А тут выяснилось, что он идиот мажорный, институт отсидел за деньги папаши для престижа, мол, я крутой, не менеджер вам какой, а гляди ты: архитектор, мать его разтак!! Папаня-то за него сам просить не стал, понимал, что я досконально проверю, уж больно много про этого деятеля знаю, не поверю, что сынок умным вырос. Но у парня любовница-покровительница нашлась такая, что даже папаша с ней на «вы» и шепотом, вот она и попросила за пацана настойчиво. А работы они мне подсунули его одногруппника, талантливого мальчишки с периферии, который тут тыкается-мыкается в Москве, пытаясь найти работу. Они б еще из этого дурня медика сделали, вот повезло бы нашей медицине!! Я когда его на первый проект поставил, ему все работы тот самый пацан и сделал, а я что, это проверить мог как-то?! Посмотрел – классно сделано! А тут одногруппник-то сплоховал: половину этого проекта рассчитал-расчертил, потом заболел и в больницу угодил. Так этот придурок сам проект и закончил! Я когда узнал, Юр, веришь, думал придушу крысеныша, а его папашу вообще засажу, есть у меня на него много чего, так меня прорвало от этих новостей! А потом поутих и вздохнул, признаваясь, что пригодится еще папаша-то идиота. Ну, а самого на куски порву! Не поленюсь, самолично обзвоню всех коллег, предупрежу. Или вон Зинаиду попрошу, у нее лучше получится, – и тут вспомнил что-то и взревел от досады. Ах да! Еще и эта напасть на меня!
– Какая? – усмехнулся пылкости возмущения Костромин.
– Да Зинаида моя заболела! И серьезно. Пришлось в клинику класть, оперировать будут, и сколько она после этой канители восстанавливаться станет – кто знает! А у меня тут бюро без нее пропадай! Давайте закроемся!
Зинаидой Кузьминичной звали секретаршу Гондарова, даму неопределенного уже, после сорока лет, возраста, архитектора по образованию и воистину гениального делопроизводителя, которая работала с Антоном со дня основания фирмы.
Он берег ее, как страна свой Алмазный фонд, и считал практически членом семьи и чем-то вроде Родины-матери на работе. Она настолько находилась на своем месте, что представить кого-либо иного на нем было невозможно, даже умозрительно. Зинаида «фильтровала» проекты, прошения, посещения, отсеивая все вздорное, рвавшееся через ее приемную к любимому начальнику с удивительным чутьем, жесткостью и точностью. Вот сто пудов, если бы она была на месте, проект слажавшего дебила не прошел бы дальше мусорной корзины у ее стола.
– Да ладно, – поддержал шефа Юра. – Обойдется. Как-нибудь перетерпите без нее.
– Не зна-а-аю, – протянул задумчиво Гондаров, продолжая делиться переживаниями: – Ты не представляешь, какие мне кадры присылают из агентства ей на замену! Двух девуль уже турнул так, что только ягодицы по коридорам сверкали, когда они ноги уносили. Сегодня вон третью прислали. И я не понимаю: вроде же агентство солидное, серьезное, я четко изложил, что мне требуется, а они мне «постельный» вариант отправляют. Как сглазил прям кто. А… – от досады протянул он и вернулся к предмету их беседы просительным тоном, присовокупив к имени Костромина отчество для убедительности: – Так ты, Юрий Максимович, давай сам посмотришь и по-быстрому толково все исправишь, как ты умеешь. А? Понимаю, что тебе не по статусу, да только кто ж кроме тебя с этим влет справится? А нам шустро надо, ты ж понимаешь! Я в долгу не останусь, ты знаешь.
– Да, знаю, Антон Михайлович, – вздохнул в ответ тяжко Костромин и поспешил успокоить: – Ну, давай я к часикам трем подъеду и вместе посмотрим, что можно сделать. Сам понимаешь, короб выведен, а это полная… Но варианты есть, я уж прикидывал.
– Вот за это тебе спасибо великое! – обрадовался Гондаров и поспешил закончить разговор: – Давай. Жду.
Вот по такому неприятному, но, увы, иногда случавшемуся в строительстве форс-мажору и прибыл Костромин в известное архитектурное агентство.
Распахнув дверь в приемную, он в самый последний момент успел остановиться, чтобы не налететь со всего разгона на большую коробку с логотипом крупной фирмы-производителя канцтоваров, стоявшую прямо на входе в комнату.
Ругнулся сквозь зубы – и какого, спрашивается, она тут стоит, а? И, обойдя препятствие, вошел в приемную и замер от открывшейся его взору картины!
Вполне себе волнующей, надо сказать, картины!