Огненный джинн (Солнечный удар)
Я вспомнила, как Дэвид однажды сказал мне: «У них были общие интересы». Я была наслышана об интересах Плохого Боба Бирингейнина достаточно, чтобы почувствовать тошноту.
Патрик побледнел и запротестовал:
– Не надо… – но было поздно.
Черная тень ифрита выскользнула из дверей кухни, перетекла по ковру.
– Он хочет есть, – сказала Иветта и отошла с дороги. – Хочешь прочитать мне лекцию на тему морали, Патрик?
Тот опустил голову.
Ифрит прыгнул, как хищная кошка. Вонзил в джинна вспыхнувшие когти, вгрызаясь вглубь. Рот джинна открылся, но он не издал ни звука. Он не сопротивлялся. Он просто… умирал. Умирал страшно. Распадаясь на остатки окровавленного, пропитанного болью тумана.
Она всосала его через черный провал рта, проглотила его целиком. Ничего не осталось. Даже крика. Я была парализована приказом Иветты, но у меня не нашлось бы смелости бежать, даже если бы я оказалась свободна. В воздухе висело что-то хищное, что-то холодное…
Ифрит повернул ко мне свое не лицо, втягивая воздух, и я ощутила жуткий холод. Стоять неподвижно и быть сожранной без сопротивления – худшая участь, которую только можно представить.
Но она вдруг изменилась. Холодная черная кожа стала бледной, гладкой, светящейся. Сияющий водопад белых волос. Последними изменились глаза – от мертвой черноты до темной аметистовой глубины.
Сара, какой я видела ее во сне. Она молча простерла руки к Патрику и осела на пол. Он бросился к ней, подхватил на руки, заключил в объятия и коснулся губами мягких волн ее волос.
Он что-то шептал ей снова и снова. «Прости, прости, прости». Когда он посмотрел на меня, в глазах его было страдание.
– Это единственный способ, – сказал он. – Она должна есть…
И она съела другого джинна. Я и не представляла, как мне повезло вчера, когда он устроил спарринг между нами. И когда я разговаривала с ней сегодня на кухне. Что она сказала тогда? «Не осуждай его». Она знала, что он собирается сделать. Они делали это и раньше.
Холодные зеленые глаза Иветты ощупывали меня, как грязные руки. Она уже забыла про Льюиса, лежащего без сознания на полу.
– Ты такая же, как Патрик. Человек, превращенный в джинна.
Я никогда не стеснялась своего происхождения, и ответила ей яростным взглядом.
– Интересно, чем Патрик платил тебе, чтобы заполучить этих несчастных? Наверное, сводничеством, в котором он, похоже, спец?
Она улыбнулась, до тошноты сладко.
– Думаю, детали нашего соглашения тебя не касаются, красотка. Лучше поразмышляй над тем, как сделать моего сына Кевина очень счастливым.
Иветта бросила мальчишке пузырек, и тот еле поймал его. У меня была одна секунда, пока флакон летел по воздуху от нее у нему, и я воспользовалась ею, чтобы подбежать к Льюису и отдать ему всю целебную энергию, что у меня имелась.
Ему было больно. Ужасно. Я не могла сделать больше, не могла действительно помочь ему.
– Что бы делаешь? – возмутился Патрик, обращаясь не ко мне, а к Иветте.
Она набросилась на него с кулаками.
– Избавляюсь от мусора. Ты думал, мне нужна она? Ты говорил, что знаешь способ добраться до Дэвида!
– Знаю. – Он кивнул в мою сторону. – Он придет за ней. Как только узнает, что она у тебя, сразу придет.
– Лучше бы пришел, – сказала она, оскалившись всеми зубами. – Если он этого не сделает, тебе от меня не скрыться. И ты это знаешь. – Она посмотрела на меня, и я поразилась полной, непроницаемой пустоте ее взгляда. – Забирай свою игрушку, Кевин. Идем домой.
Мальчишка направил на меня пузырек и приказал:
– Ты. В бутылку. Быстро.
У меня не было выбора, совсем никакого. Распадаясь на части, я успела увидеть, как Иветта смотрит на меня мечтательными глазами цвета зеленого моря.
– Не волнуйся, милая, – услышала я, проваливаясь в серое забытье. – Мы обязательно придумаем для тебя что-нибудь интересное.
Никогда не думала, что в забытьи можно мечтать, но у меня получилось. Я мечтала о том, чтобы снова стать ребенком.
Слишком маленьким, чтобы понимать мир, который меня окружает – ребенком, только сделавшим первые неуверенные шаги, и хватающимся за все красивое, сверкающее, интересное, опасное.
Мне снилось, что кто-то держит меня на руках – может быть, мама – и моя голова покоится на ее плече. Я вспомнила дождь, россыпью бриллиантов падающий с мягкого серого неба. Я вспомнила ветер, прохладой ласкающий кожу. Я вспомнила гром, отзывающийся в моем теле, как Глас Бога.
Мечты и воспоминания – почти одно и то же.
Во сне, в прошлом я падала на холодную мокрую траву и кричала в страхе, и рядом был кто-то еще, подхвативший меня, удержавший, прогнавший боль, и ужас, и слезы.
«Шш…» Это был голос моей мамы, нежный и неясный, как и бывает во сне. «А то они услышат».
Я была слишком маленькой, чтобы говорить, но каким-то образом говорила. «Кто?»
Ее руки гладили мои волосы, заботливо и ласково. «Ты знаешь».
Я знала. Я крепче прижалась к ее теплу. Надо мной облака переговаривались между собой на языке, который я почти понимала. И я потянулась к ним, и почувствовала, как они близко, их мягкие края, их холодную чужую мощь.
Они хотели меня. Я хотела их. Согласно моей простой детской логике, это означало, что никакой опасности нет. Все, что интересуется мной – мой друг, правда?
Я не понимала, что этот интерес может оказаться голодом. Того, что некоторые части меня – нежные, сочные и очень вкусные, что мир полон хищников, которые ни за что не захотят упустить лакомый кусочек. Нет, я не понимала.
Но понимала мама. «Будь осторожна, – шептала она мне на ухо. – Что-то приближается. Ты должна быть готова, солнышко. Ты должна научиться видеть то, что скрыто за улыбками».
«Что скрыто за улыбками?» – спросила я детским голосочком. Она показала мне зубы. Длинные, острые, тонкие как иглы, чтобы съесть тебя, дорогая.
«Не доверяй никому», – прошипела она. И отпустила меня. И я упала в облака, и почувствовала, как разрываюсь, распадаюсь, сгораю, развеиваюсь.
Это была мечта. Или воспоминание. Или кошмарный сон.
Если не считать того, что случилось в действительности.
2
Первым, что я почувствовала, был поток холодного, свежего воздуха.
Я судорожно попыталась вздохнуть, но у меня не было ни легких, ни тела вообще. Но какая-то часть меня знала, что делать. Я последовала вместе с потоком вверх, вовне, к свету.
Я выбралась из пузырька, который лежал на краю усыпанного крошками от чипсов кофейного столика, рядом с помятым и засаленным выпуском «Спорте Иллюстрейтед», посвященным купальникам. Я медленно сгущалась.
Я чувствовала себя так, будто меня накачали наркотиками – тупой, заторможенной, способной только на то, чтобы бессмысленно болтаться в воздухе и ждать.
Дерьмо. Ничего хорошего все это не предвещало.
– Хм…
Какой-то человеческий голос. Тихий и неуверенный, он отозвался во мне церковным колоколом. Что-то во мне замерло в ожидании. Я собралась, как хищник перед атакой.
Это было совсем не так, как тогда, когда меня призывал Льюис. Совсем не так. И это было по-настоящему страшно.
– Здесь кто-нибудь есть? – спросил голос. Он звучал до смерти перепугано. Отлично. Добро пожаловать в клуб, ничтожество.
– Да, – сказала я – не потому, что хотела ответить, а потому, что была вынуждена. Мой голос звучал странно, поскольку исходил из той тонкой субстанции, которой на тот момент я являлась. Я запомнила это на будущее – когда-нибудь, наверное, придется изучать такие вещи. – Я здесь.
О, господи, это оказался тот маленький ублюдок, который ударил Льюиса. Льюис… Боже, он остался там. Что он помнит? И жив ли он вообще? Патрик, ты сволочь. Я уверена, что кое-кто за это заплатит.
Вблизи Маленький Псих выглядел не таким уж опасным: неуклюжий подросток с плохой кожей, длинными ногами, тощими руками, в видавшей виды майке с «Металликой». Этот прыщавый мальчишка – она называла его Кевин, а я, получается, должна была называть Хозяином? – сидел на краю незаправленной кровати и с безумным видом пялился по сторонам, особенно почему-то в угол комнаты. Смотреть в комнате было на что, вот только особо приятным это трудно назвать. Обстановка напоминала казарму перед генеральной уборкой: повсюду валялся мусор, упаковки из-под пиццы, коробочки с присохшей китайской лапшой. Рядом с кроватью возвышалась куча грязного белья. Плакат с коллагеново-силиконовой красоткой в броне-купальнике криво пришпилен к потолку – по-видимому, для лучшего обзора с позиции лежа.