Если верить в чудеса

– Солнышко, – его голос охрип. – Дженни. Мы не обязаны заниматься чем-то…
Она приподнялась, запустила руки в его волосы и заставила замолчать, поцеловав.
– Ты пытаешься сказать, будто не хочешь меня? – прошептала она.
Трэвис взял ее ладонь, прижал к своему бешено стучащему сердцу, а затем опустил ее ниже, ниже, ниже…
– Как ты думаешь? – прошептал он.
Она нежно и невероятно сексуально рассмеялась:
– Я думаю, тебе нужно отнести меня в спальню. За тобой, вон та дверь.
Он поднял ее на руки и отнес в тесную комнатку, пространства которой едва хватало для комода с бельем. Это не спальня, это койко-место.
И две крохотные гостиничные кроватки.
Он почти рассмеялся. Трэвис уж точно этого не ожидал.
– Могло быть и хуже, – сказала Дженни, будто бы зная, о чем он думает. – На прошлой квартире кровать вообще была двухэтажной.
Они вместе рассмеялись. Но когда он почувствовал, как она прижалась к нему грудью и животом, когда он аккуратно поставил ее на ноги, их смех прервался.
Ее глаза горели желанием. Она хотела его.
Горячая и острая страсть все еще пылала и внутри его. Но было в нем и кое-что еще. Трэвис хотел заботиться о ней. Защищать ее. Он хотел быть таким любовником, каким не стал в первый раз. Тем, кого она заслуживала.
Он поцеловал ее. Нежно.
– Я собираюсь раздеть тебя и лежать с тобой. Этой ночью нам не нужно заниматься чем-либо еще.
Когда она начала отвечать, он заставил ее замолчать поцелуем.
А затем медленно, глядя ей прямо в глаза, начал расстегивать пуговицы ее блузки.
Обычно никаких проблем с пуговицами у него не возникало. Маленькие, круглые кусочки пластика. Какие трудности могут возникнуть с их расстегиванием у человека, который в первый раз раздел девушку лет в шестнадцать?
Огромные трудности.
Его пальцы казались слишком большими. Слишком неловкими.
Дженни странно вздохнула.
– Что? – спросил он немного резко.
– Ничего. То есть… То есть… Я не могу ждать! – Она положила свои ладони поверх его. – Разорви блузку, если надо. Просто дотронься до меня наконец…
Не выдержав, он поступил именно так, как она просила, разорвав нежную ткань надвое. Затем отпрянул. Лишь слегка. Так, чтобы можно было разглядеть нежные контуры ее тела.
Бледные плечики. Круглая грудь, скрытая за простым белым хлопковым бюстгальтером. Маленькое, похожее на сердечко родимое пятнышко прямо у впадинки на шее…
Как он мог не заметить его в прошлый раз? Как он мог не заметить, как мила, как девственно чиста Дженни?
Он поцеловал это сердечко. Поцеловал нежную кожу ее груди. Поцеловал середину каждой чашечки бюстгальтера, прятавшие от поцелуев ее сладкие соски.
Дженни испустила стон, который словно разорвал его на части.
– Трэвис, – прошептала она.
Никто и никогда не произносил его имени с такой всепоглощающей страстью.
Он взялся за пуговицу на ее джинсах. Расстегнул ее.
Взялся за молнию. Расстегнул ее.
Медленно стянул джинсы с ее ног. С этих длинных ног…
Она дрожала. Черт, он сам дрожал!
Трэвис снял с нее босоножки. Посмотрел на нее. Даже босиком и в самых обыкновенных трусиках и бюстгальтере, Дженни была способна свести мужчину с ума своей сексуальностью.
– Ты прекрасна, – нежно прошептал он.
Она покраснела:
– Я хочу быть прекрасной. Ради тебя.
Он тоже этого хотел. Чтобы ее красота, ее уникальность принадлежали ему одному.
– Ты не собираешься… Ты не собираешься ласкать меня?
Ее слова были сладостной пыткой. Он мечтал взять ее…
Трэвис видел, как жилка бьется прямо под ее милым родимым пятном.
– Ты этого хочешь?
– Да, о да!
– Возьми меня за руку, – произнес он хрипло. – Покажи, где я должен тебя ласкать.
И она показала…
Дженни проснулась посреди ночи и растерялась.
Она лежала в своей кровати, но не одна. Ее голова лежала на чьем-то плече.
На долю секунды она пришла в замешательство. Но затем все вернулось.
Трэвис подвез ее домой. Сперва он злился, но потом был заботлив. Сперва он был груб, но потом оттаял.
И они занимались любовью. Потрясающей, невероятной, великолепной любовью…
«Я должна подняться, – думала она, – и сделать что-то такое, что обычно делают девушки, проснувшись рядом со своим мужчиной».
А что же делают в подобных обстоятельствах?
Ты встаешь с кровати. А потом? Поход в ванную? Нужно поправить волосы? А макияж? Одеться. Да, точно. Нужно одеться. Встать с кровати, дать ему немного места.
Все это было логично. Но ей не хотелось вставать. Приятно было просто так лежать здесь. Плечо Трэвиса служило ей подушкой, его рука и нога – одеялом.
Секс оказался не таким, о котором ты читаешь в учебниках. Он не был и тем, что показывают на экране на семинарах по психологии. Он был… Он был…
Секс – это Трэвис.
Он пошевелился во сне: его рука крепче обхватила Дженни, и он прижал ее поближе.
И это. Проснуться в объятиях мужчины. Ощутить его заботу, его защиту.
Кто бы мог подумать, что и это было частью секса?
Научное исследование. Так Дженни называла свое желание разузнать, какие же чувства испытываешь во время секса? Потому что называть это как-то иначе казалось ей пошлостью, но теперь притворяться было бессмысленно.
Речь не шла об исследовании. Речь шла о нем. О Трэвисе Уайлде. О мужчине, познакомившемся с ней в баре и ставшем ее любовником.
На секунду, всего на секунду Дженни позволила себе подумать о нем как о любовнике.
И в эту минуту боль пронзила ее череп – жестокое напоминание о положении дел и о том, куда эти дела неминуемо ее приведут.
Она плотно сжала губы, пытаясь подавить крик, готовый вырваться из ее груди, но боль унять не смогла. Раскаленной иглой та впилась в ее глаза, обжигающим холодом сковала голову. Приступ был тяжелее, чем когда-либо до сих пор. Дженни знала, что произойдет дальше. Озноб. Дрожь. Часть мира вокруг стала серой.
Она не могла позволить этому случиться. Не при Трэвисе!
Закусив губу, она пыталась отстраниться от боли и бесшумно вылезти из кровати.
Трэвис снова пошевелился и что-то прошептал. Дженни затаила дыхание, пока он не затих. Тогда она поднялась на ноги, оступилась, быстро вернула опору, сжала зубы, борясь с невероятной пульсирующей болью.
Дженни хотела найти халат, но времени рыскать в погруженной во тьму комнате не было. Весь последний месяц она спала с включенным ночником, дающим ей иллюзию защиты от ожидающей ее вечной тьмы, и в обнимку с одноухим игрушечным песиком, которого из совсем глупой сентиментальности хранила все подростковые годы. Только он и напоминал ей о времени, когда она была здорова и не знала проблем…
Сейчас, разумеется, свет не горел. И собаки не было.
Аккуратными шагами Дженни дошла до ванной. Она тихо закрыла за собой дверь, дотянулась до верхней полки шкафчика над раковиной, пытаясь нащупать кончиками пальцев флакон с таблетками.
Она не стала включать свет. Она уже знала, что резкое включение света сделает боль еще нестерпимее.
Рукой Дженни задела целый ряд пузырьков и коробочек.
– Нет! – успела прошептать она, но было слишком поздно.
Все они с грохотом упали в раковину, создав такой шум, будто она пришла сюда сыграть ночное соло на барабанах.
Дверь немедленно распахнулась. Трэвис нажал на переключатель, и омерзительно яркий свет немедленно залил ванную.
Она поднесла руку к глазам.
– Дженни, – резким и охрипшим ото сна голосом произнес Трэвис, – ты в порядке?
– Да. Да. Я в порядке.
Трэвис разглядывал ее:
– В порядке?
Он несколько раз падал с лошади на полном скаку. Однажды был катапультирован из самолета, сбитого огнем неприятеля. Один раз его, связанного, волочила через площадь толпа головорезов, решивших разделаться с ним в назидание столь ненавидимым ими американцам.
Он знал, что значит слова «в порядке», произнесенные со сжатыми губами и побелевшим от боли лицом.