Гайдамаки. Музыкант. Наймычка. Художник. Близнецы

– Вот тебе и постели, старый дурню! Не умел спать на перине – теперь на лаве! под лавою! в помыйныци! на смитны– ку! в калюже с свиньями спи, стара пьяныце! О господы! Господы, твоя воля! А, кажется, такая тихая, такая смирная была! А вот же одурила, одурила мою седую голову!
И он, не подымая головы, навзрыд заплакал.
В хате было пусто, холодно, под лавами валялися разбитые горшки и растрепанный веник. От стола и ослона только остатки валяются по хате. А от другой лавы и остатков не видно, кочерги, макогона и рогача тоже не видно около печи, а в печи зола инеем покрылася. Пустка! Совершенная пустка! А недавно была веселая, белая, светлая хата. Куда же девалась скромная прелесть простой мужицкой хаты?
Посрамление своего единого дитяти, своей Лукии, не пережила престарелая мать. Она плакала, плакала, потом захворала и вскоре умерла. Старик, похоронивши свою бедную подругу, не устоял против великого горя, начал пить и в два года пропил все свое добро, уже добивался до самой хаты.
Такие-то бывают иногда последствия минутного увлечения.
Старик долго еще бормотал, полусонный, и наконец замолк. Немного погодя мышь из норки выбежала на середину хаты, повертела головкой и, вероятно, заметила спящего на лаве хозяина, повернулася назад, еще раз осмотрелася и скрылася в норку.
На хуторе дни проходили без особых приключений. Марко вырастал не по дням, а по часам. У него прорезалися зубки без особых припадков, как это бывает с другими детьми. Он стал уже ходить по хате без помощи ослона или лавы, и, целые часы глядя на его походку, любуяся, старый Яким давал ему разные названия, как-то: гайдамака, чумак, запорожец, и однажды нечаянно назвал его уланом, отчего Лукия вздрогнула, побледнела и вышла из хаты, а Марта, не замечая смущения Лукии, вскрикнула на Якима:
– Перекрестися, божевильный! Какой он у тебя улан! – И, взявши Марка на руки, целовала его, крестя и приговаривая: – Укрой и сохрани тебя матерь божия от всякой злой напасти. – И, лаская, укладывала его в люльку.
Лукия возвратилась в хату, Марко уснул, и тишина водвори– лася в хате.
Неделю спустя после описанной нами сцены, после обеда Яким по обыкновению отдыхал, Марта тоже на печи дремала, а Марко, вооружась арапником, нарочно для него сплетенным Лукиею, бегал от стола до порога и от порога до стола, размахивая своим арапником. Лукия молча любовалася своим сыном. Она с чувством тихого восторга смотрела на него и не знала предела своему счастию. Ей послышалось, что наружная дверь заскрипела. Она вздрогнула. Через минуту створилася дверь в хату и вошел в охотничьем наряде корнет.
Лукия вскрикнула, схватила Марка и выбежала из хаты. Он выбежал за нею, но не мог ее догнать. Лукия спряталася в клуне, куда он побоялся войти, потому что там были молотники.
Походивши немного по двору, он вышел за ворота и, севши на коня, поскакал в поле.
Дремавшая Марта соскочила с печи и, не видя в хате ни Марка, ни Лукии, переполошилась. За нею проснулся и Яким, и оба, не понимая, что случилося, смотрели друг на друга.
– Где Марко? – спросила Марта.
– Не знаю! – отвечал Яким.
– Кто тут кричал в хате?
– Не знаю! – отвечал Яким.
– Ты никогда ничего не знаешь! – почти крикнула Марта и вышла из хаты.
– А ты так хорошо знаешь, когда едят да тебе не дают, – сказал Яким, медленно подымаясь с постели.
Марта вошла в другую хату, и там нету ни Марка, ни Лукии. Она вышла во двор и встретила из клуни идущую перепуганную Лукию.
А Марко, бедняжка, посинел от холоду и прегромко плакал.
– Ты бога не боишься, Лукие? – кричала Марта. – Ну, как таки можно бедное дитя выносить на такой холод. Видишь, как оно, сердечное, посинело? Дай его мне. И что это тебе в голову пришло, скажи, ради матери божои?
– Я испугалася, – едва проговорила Лукия.
– Какого ты там рожна испугалася?
– У нас был в хате…
– Кто у нас был в хате?
– Улан, кажется, – шепотом проговорила Лукия.
Они вошли в хату.
– Что там такое случилося с вами? – спросил Яким.
– Лукия говорит, что у нас улан был в хате!
Яким засмеялся и спросил:
– А волка не было с уланом?
Лукия на его остроту не отвечала.
Марка кое-как успокоили. И старый Яким снова, усмехаясь, заговорил:
– Ну, скажешь, Лукие, какой это к нам улан приходил: рудый, серый и волохатый? А бодай же тебе, Лукие. От насмешила, так так!
И он простосердечно захохотал.
Лукия молча улыбалася. А Марта, качая люльку, шепотом говорила:
– Цыть! Дытыну розбудишь своим проклятым хохотом. Оно, бедное, только что глазки закрыло.
– Да как же тут не смеяться? Вовкулака, или тот, как его, улан рудый, в хату заходил.
– Та пускай себе и заходил, только ты замолчи, – сказала Марта, не переставая качать люльку.
Не проходило дня, чтобы старики не подтрунили над бедною Лукиею, и это продолжалося до тех пор, пока не посетил их корнет в другой раз.
А это случилось ровно через неделю.
Старики и Лукия тешилися Марком, как он таскал за собой повозочку, Лукиею же сделанную из редьки, и погонял сам себя нитяным арапником. И только что он прошел от стола до дверей, как дверь отворилася и в хату вошел корнет и чуть не свалил с ног чумака Марка.
Лукия бросилась к ребенку, схватила его и бросилась из хаты. Марта выбежала за нею, а корнет, снявши шапку, поздоровался с Якимом.
– Доброго здоровья, – отвечал Яким, вставая.
– Что это они у тебя такие дикие?
– Да что, добродию! Сказано – бабы. А бабы и козы – все равно, скачут, когда завидят человека. Дуры хуторяне, никакого звычаю не знают.
– А я сегодня поохотился немного да и тебя, старина, навестил, – сказал он, садясь на лаву.
– Покорно благодаримо, просимо – садитесь. Не угодно ли будет пополудновать у нас по-простому? Вы, я думаю, на своей охоте проголодались?
– Да, весьма не помешало бы. Я таки порядочно голоден. С утра ничего не ел.
– Ото-то ж! Посидите ж часть времени, а я пойду отыскать своих диких хуторянок.
И он вышел из хаты.
Корнет, оставшися наедине, прошелся раза два по хате и остановился около люльки.
– Ба! Превосходная мысль! – прошептал он и, вынув из кошелька червонец, положил под подушку в люльку, и только что уселся на прежнем месте, как вошла Марта в хату, молча поклонилася гостю, достала чистую скатерть, накрыла стол и начала молча приготовлять полдник.
Через несколько минут вошел Яким в хату, говоря:
– Хоть кол на голове теши, не хочет войти в хату, да й только!
– Кто это не идет в хату? – спросил охотник.
– Да наша наймичка, такая глупая, как будто людей отродяся не видала.
– А не йдет, так и пускай себе не йдет, – сказала Марта, – мы и без нее управимся.
Приготовивши все для полдника, она вышла из хаты.
– Прошу вашои милости, садитеся за стол та полуднуйте, что бог дал! – сказал Яким, садяся на ослоне.
– Ах да, я и забыл. Ведь у меня есть роменская кизлярка! – И он вынул из охотничьей сумы бутылку с водкой и поставил на столе.
– Не извольте трудиться, ваша честь. У нас, правда, есть и своя, да мы с старою мало употребляем, то и добрых людей иногда забываем потчевать.
И он хотел встать, но охотник удержал его:
– Постой! постой, дядя! Ведь у вас не такая, у меня ведь настоящая кизлярка. – И он вынул серебряную чарку из сумы.
– Не знаю, не случалося пивать такой. А всякие вина перепробовал на своем веку.
– Так вот попробуй, дядя, – сказал охотник, подавая старику чарку.
– Попробуем, что там за кизлярка! – сказал он, принимая чарку и крестясь. – Господы благословы!
Выпивши водку, он немного помолчал и проговорил:
– Нечего сказать, хорошая водка. А дорога?
– По цалковому бутылка.
– О, цур же ей, когда так! У нас на карбованець видро купыш.
– Купишь, да не этакой!
– Э, все одинаково, лишь бы назавтра голова болела.
И они молча принялися закусывать колбасу и холодное свиное сало, до которого, впрочем, охотник не прикасался. Невежа не знал, что холодное свиное сало лучше всякого патефруа. А впрочем, о вкусах спорить нельзя.