Стезя смерти

– Это принципиально глупое положение вещей.
Курт слышал это от Райзе далеко не в первый раз, равно как и от Ланца; он и сам время от времени выговаривался на ту же тему, понимая вместе с тем, что от частых повторений ничто не изменится.
– Инквизитор не может и не должен рассказывать о своих тайнах, пусть хоть и личных, сослуживцу. Священник от Конгрегации должен быть постоянно при каждом отделе, и именно священник, с которым мне не приходится вместе исполнять мою службу; к чему моему коллеге знать, о чем я думаю и чем занимаюсь?
– А вот я и без исповедей знаю, о чем ты думаешь, – хмыкнул Ланц. – И чем при этом занимаешься – догадываюсь. Временами даже – с кем…
– Я-то хоть не женат…
– Эй! – повысил голос тот, приподняв кулак к лицу сослуживца. – Ты меня не злословь при молодом поколении, еще подумают невесть что. Я образцовый семьянин и кристально чист в помыслах.
– Ну, разумеется, – откликнулся Райзе, покривившись в усмешке, и полуобернулся, встретившись взглядом с Куртом, шагающим чуть позади: – Учись, академист, может статься, и ты достигнешь такой совершенности духа, просветленного божественным благоволением; знай себе твори, что желаешь, а помыслы при том будут чисты и непорочны.
– Давай, пятнай старого друга, не стесняйся… Зато у тебя полная гармония: все помыслы приведены в соответствие с деяниями…
Слушать пререкания сослуживцев Курт вскоре перестал; задержав шаг, он наблюдал за небольшой процессией чуть в стороне – эту довольно миловидную девицу в сопровождении двух оживленных дам и двух же угрюмых вооруженных мужчин, сидящую в седле расслабленно и непринужденно, он заметил еще в церкви. Судя по столь внушительному эскорту, по одеяниям самой девицы и ее прислуги, а также при взгляде на то, как приветствовали ее встречные горожане, – дамочка была из непростых…
– Эй, абориген! – повысился голос рядом, и под ребра довольно ощутительно ткнулся кулак; Курт вздрогнул, обернувшись к Ланцу недовольно. – Рановато започивал.
– Не мешай парню, – проследив его взгляд, усмехнулся Райзе. – Он предается целомудренным помыслам.
Ланц что-то ответил, однако слов Курт не расслышал: девица, полуобернувшись, скользнула взглядом по их компании, задержавшись на его лице с любопытством, и в голове на миг стало пусто и жарко. Помедлив еще мгновение, она легко потянула повод, завернув коня к ним, и Ланц, растянув улыбку и изобразивши почтительный поклон, проговорил едва слышно, не шевеля губами:
– Изнежилась – в церковь верхом… Доброго дня, госпожа фон Шёнборн, – тут же повысил голос он, когда наездница остановилась в нескольких шагах. – Вас давно не было видно на мессе.
Та улыбнулась – открыто, непосредственно, одарив Дитриха благожелательным взглядом глаз цвета первой весенней фиалки, и пустота в голове вспыхнула вновь, сковав мысли; Курт внезапно перестал замечать окружающее, видя только эти глаза, эту улыбку и тонкую золотистую прядь, невзначай выбившуюся из-под невесомой ткани покрывала.
– Допрашиваете меня, майстер инквизитор?
Пустота мыслей заполнилась этим голосом – ровным и певучим, и впервые за последние месяцы местный говор не показался таким уж раздражающе косноязычным; когда же заговорил Ланц, эти звуки напомнили святотатственный вопль осла во время богослужения.
– Как вы могли подумать обо мне столь дурно, госпожа фон Шёнборн; призываю вас понять мое беспокойство – мы не имели удовольствия видеть вас всю зиму…
– Словом, вы желаете знать, майстер инквизитор, удостаивалась ли я участия в необходимых службах, верно? – перебила та, тихо засмеявшись, и торжественно кивнула: – Да, все должные требы были исполнены в моей замковой часовне; если вам желательно знать, отчего я не являлась в Кёльн, вы просто могли бы спросить об этом откровенно. Тогда я бы ответила вам, что этой зимой мое здоровье значительно пошатнулось, и я едва могла подняться с постели. Вы удовлетворены?
– Не сочтите наше усердие неуважением, госпожа фон Шёнборн, – вмешался Райзе. – Служба вынуждает временами задавать весьма обидные вопросы.
– В самом деле? – она улыбнулась еще веселее, почти озорно, склонив к плечу голову. – Майстер инквизитор, как вы полагаете, если бы я всю зиму просидела над ужасными запретными гримуарами, тщась вызвать в наш грешный мир жутких богопротивных созданий – в ответ на ваш вопрос я бы вам об этом сказала?
– Не знаю, – без смущения улыбнувшись в ответ, пожал плечами тот. – Сказали б?
– Всего вам доброго, господа дознаватели, – вновь засмеялась дама, разворачивая коня; стражи бросили на инквизиторов уничтожающий взгляд, служанки – негодующий, а Ланц посмотрел в удаляющуюся тонкую спину с аппетитом.
– Вот кого я бы с удовольствием исповедал, – произнес он неспешно и, обернувшись к приятелю, подмигнул: – Хотел бы я знать, что она повествует нашему святому отцу.
– Я бы предпочел допросить, – со смаком возразил Райзе. – С обыском. А вот академист сражен наповал. Что, Гессе, весна пришла?
Курт с усилием отнял взгляд от светлого затылка впереди, видя, что молчаливый Бруно, стоящий за его плечом, скрывает глумливую ухмылку; стараясь не замечать откровенной насмешки в глазах сослуживцев, он кивнул вслед удаляющейся процессии:
– Кто это?
– Ну, это просто непростительная невежественность, – с издевательской улыбкой протянул Ланц. – Почти полгода в Кёльне – и не знать нашу прекрасную госпожу… Мы имели счастье лицезреть пфальцграфиню Маргарет фон Шёнборн, к тому же – племянницу рейнского герцога Рудольфа фон Аусхазена, двоюродную племянницу князь-епископа Кёльнского; владелицу того большого и страшно дорогого дома, мимо которого ты идешь в Друденхаус, а также не слишком большого (по сравнению с замком дяди-герцога), но также дорогого замка с хорошими землями неподалеку от Кёльна – наследство от покойного мужа.
– Она вдова? – уточнил Курт, и Райзе расплылся в улыбке:
– Вдова. Хотя для таких, как она, больше подходит – вдовушка…
– Для каких?
Тот вздохнул – тяжко, словно бы младший сослуживец был нерадивым и непонятливым учеником, никак не могущим осознать простых истин.
– Парень, в двадцать лет вдовами не бывают, – пояснил он с расстановкой. – В двадцать лет бывают одинокой женщиной – познавшей уже, к слову сказать, некоторые жизненные удовольствия.
– И есть основания ее в этом подозревать?
Ланц расхохотался – так оглушительно и бесцеремонно, что Курт поморщился.
– Абориген, ты что – на суде? Какие, к Богу, основания? Здесь несложная логика: она уже три года как в одиночестве, и по ее глазам не скажешь, чтобы наша сиятельная госпожа графиня относилась к тем девицам, что во вдовстве замыкаются в часовне и предаются раздумьям о Женихе Небесном.
– Мало ли чего нельзя сказать по глазам, – впервые за сегодняшнее утро разомкнул губы Бруно; Ланц согнал с лица улыбку, глубоко, едва не до поклона, кивнув:
– Понимаю. Твоих чувств я затронуть не хотел. Однако же, в отличие от тебя, наша девочка утратила не возлюбленную половину и вступила в брак не по симпатии, а по дядиному повелению – тот нашел жениха, подходящего, по его соображениям, для нее, сам условился о приданом, сроках, месте венчания; обо всем, своего суженого она видела до свадьбы от силы раза три.
– Дядя? – переспросил Курт. – Почему дядя, не отец?
– А в этом, абориген, у вас с красоткой много общего: ей было лет двенадцать, когда отец скончался; матери она вовсе не видела – умерла в родах… Вот только с дядей ей посчастливилось более, чем тебе. Отец ее умер внезапно, особого завещания составить не успел, посему герцог остался владельцем его части наследства per successiones [20]. К его чести надо сказать, что до свадьбы племянница ни в чем отказов не знала, на приданое он не поскупился – это помимо того, что ей полагалось по закону в момент вступления в самостоятельную жизнь, да и жениха подобрал не из своих приятелей, которые, надо сказать, пороги обивали. Жених, конечно, оказался мужчиной видным, о нем много благородных девиц слезы проливало; кроме богатства и титула – не слишком большая разница в возрасте, уживчивый нрав и слава дамского угодника. Вместе они прожили чуть больше чем полгода, после чего однажды зимой господин пфальцграф изволили загулять в трактире допоздна и сверзиться со ступеней в непотребном виде. Долго потом пытались подробности замять, но – слухи, они ведь не спрашивают, они приходят – и все; об этом не говорят, но все знают. Посему (отвечая на твой вопрос) – ни особенной любви, ни долгой привычки у нее к мужу не было, зато показать ей, что надо получать от жизни, он успел; ergo [21] – имеем дамочку в соку, одинокую, неглупую, красивую и, выразимся благопристойно, опытную.