Крылья

Вирд опустил руку; воздух, пропитавшийся его силой и уверенностью, звенел вокруг него. Юноша спокойно, не спеша, абсолютно не чувствуя страха, подошел к смирно лежащему зверю, наклонился и недрогнувшей рукой расстегнул и снял громадный ошейник.
Когда Вирд распрямился, эфф посмотрел на него и тут же отвел взгляд. На миг юноше показалось, что в глазах твари промелькнули радость и благодарность.
– Вернись к Оргону! – скомандовал Вирд тем же твердым уверенным голосом, не допуская и тени сомнения, что тварь не послушает его. – И не смей убивать человека, если встретишь! И впредь ты не убьешь человека, Угал!
Эфф встал на могучие лапы, отвернулся и рысью побежал в сторону хозяйского дома, а Вирд стоял и смотрел, пока зверь не исчез из виду за поворотом пыльной тропы.
Когда эфф ушел, Сила, растекшаяся вокруг, стала вновь сворачиваться и сплетаться в тугой узел. А тело и разум лишались недавних уверенности и спокойствия; глаза Вирда расширились в ужасе от осознания того, что произошло, тело забила дрожь. Он почувствовал такую слабость, что не смог удержаться на ногах и рухнул на сухую землю. На лбу его, ладонях и ступнях выступил холодный пот. Несмотря на полуденное солнце и жару, ему было так холодно, будто он очутился в ледяной далекой стране, из которой родом Марз; северянин говорил, что там можно замерзнуть насмерть…
Тело Вирда сводили судороги, дрожь не прекращалась, голова стучала об иссохшую землю, правая рука сжимала ошейник эффа. Смертельный холод сменился неистовым жаром: казалось, он сгорает в ярком пламени, затем вновь задрожал от холода и снова от жара. Разум затуманился, сознание провалилось в темноту, и из этой темноты то и дело вырывались образы: его бег по раскаленной земле, эфф, настигающий его, красный ошейник в руке. Он падал в бездну…
Рохо разговаривает с плачущей Михи. Она очень слаба после родов, и ей так жаль своего ребенка, которого забрали. Юная, красивая, со светло-русой до пояса косой, в белом потрепанном платье. Рохо пытается найти слова утешения, сказать, что все будет хорошо, но он знает, что не будет… Михи тоже знает. Михи ушла в свой темный барак, где ночевали на соломенных тюфяках рабыни, а Рохо остался сидеть под деревом – Деревом Размышлений. Это дерево многое повидало. Сколько поколений рабов находило тень под ним, сколько умирало прямо под ним, сколько рождалось… Сколько всего передумали рабы, сидя вот так, как сейчас сидит Рохо… «Я не могу здесь, я убегу», – думает он.
Колени жгут сухая земля и впившиеся в кожу камни, солнце раскалилось и немилосердно палит непокрытую голову. Он плачет, обхватив руками застывшее в скрюченной позе и уже холодное мертвое тело Рулка. Надсмотрщики ругаются, поминая эффов, мать Рохо, проклиная его самого и требуя от Сибо и Майшаса оттащить труп на пустырь. Но рабы не смеют тревожить Рохо в горе.
Инал нежно берет его за плечи:
– Пойдем, Рохо, пойдем… Он умер.
«Я не останусь здесь! Я не могу остаться здесь… Мне нужно бежать… Мне нужно уйти отсюда!»
Вирд вновь чувствовал свое тело, оно болело и дрожало, невидимые иглы впивались в виски, и образы, образы прошлого, настоящего, существующего и несуществующего, метались в его разуме, как языки пламени в костре.
Вирд сидит на коленях у мамы. Она улыбается; у нее добрая улыбка, теплые руки, через плечо перекинута толстая темная коса. У висков волосы вьются, и похожие на пружинки локоны закрывают уши. В ушах длинные сережки с сияющими мягким светом синими камнями.
– Ты закончил? – нежно спрашивает мама у отца, склонившегося над рабочим столом. Он озабочен чем-то и хмурится. Улыбка покидает губы мамы, и складка пролегает меж ее бровей. Вирду не нравится это, он тянется, чтобы расправить складку.
Наконец отец, улыбаясь, встает и подходит к ним, и хмурое выражение исчезает с маминого лица.
Вирд счастлив.
Он победил эффа… Или это только приснилось ему. Он очень болен. Лихорадка одолела. Наверное, перегрелся на солнце, убегая. Наверное, все привиделось… Эфф, покорившийся и не тронувший его. Ошейник, снятый с живого зверя… Все привиделось… Это из-за болезни. Сейчас тварь за ним придет. А он не сможет даже взглянуть на нее. Он так болен…
Все перемешалось. Вирд бредил. Образы мелькали с неистовой быстротой. Один сменялся другим. И Вирд уже не знал, где ложь, а где правда. Где прошлое, где настоящее, а где то, чего еще не было.
Теплая, пропитывающая все его существо любовь мамы и отца. Их лица, их привычные жесты. Комнаты его дома, где он провел детство.
Гнетущий страх, обиды и утраты в рабских бараках. Голоса и смех его друзей-рабов. И их крики боли… их плач. Голова Тшагаса в руках смотрителя эффов. Исполосованная спина Ого. Плачущая Михи. Истерзанный Марз. Мертвый Рулк…
Визг побежденного зверя. Торжество силы и осознание победы. Ошейник эффа в руках. Промелькнувшая в глазах чудовища благодарность.
Сияющий престол. Скипетр в руках Вирда. Он никогда раньше не слышал этого слова, но знал его значение и знал то, что этот синий прозрачный скипетр со светящимися, вырезанными на нем символами означает сосредоточение невиданной власти и силы.
Вирд посреди огромного зала. С потолком выше, чем Дерево Размышлений. Вокруг него стоят люди в длинных синих одеждах, перехваченных золотыми поясами. Это сильные мужчины и красивые женщины, не старые и не юные, в самом расцвете сил. Их глаза искрятся мудростью, на головах кожаные повязки с начертанными символами, такими же, как на скипетре, только разными у всех. Вирд понимает, что означает каждый символ, но не может осознать, запечатлеть в памяти.
Битва. Воинские крики. Лязг доспехов и оружия. Свист стрел и арбалетных болтов. Треск молний. Яркие-яркие вспышки то тут, то там. Враги, прорывающиеся сквозь строй солдат. Враги-нелюди, огромные, с холодными жестокими глазами. Они упиваются убийством и смертью.
Его друг Ого, повзрослевший, облаченный в доспехи, со шрамом на щеке и мечом в руке, такой же рыжий и улыбающийся во весь рот. Рядом с ним девушка, красивая и черноволосая, как Михель, только не она; девушка стреляет из лука и без промаха бьет прямо в глаз твари в переднем ряду.
Вирд поднимает руки к небу и что-то внутри расправляется, наполняет его: спокойствие, торжество, восторг, победа…
И темнота… Тело Вирда перестала бить дрожь, он расслабился и забылся во сне.
Куголь Аб
Куголь Аб, старший смотритель над эффами у к’Хаэля Оргона, стоял на площадке перед помостом, облаченный в свою служебную одежду, которую полагалось надевать в час, когда настигали беглеца: красная кожаная безрукавка, красная шелковая рубаха с широкими рукавами, черные мешковатые штаны, заправленные в высокие сапоги, на голове повязка из куска красной кожи и на шее черная кожаная полоска, в правой руке плеть, а в левой – лакомство для эффа: широкая чаша с кровью.
Куголь Аб знал, что его эфф уже близко. Его люди, младшие смотрители, видели возвращающегося с охоты зверя издали и тотчас подали условленный знак при помощи дыма. Этот обычай оповещения о возвращении эффа давал возможность старшему смотрителю как следует подготовиться к церемонии. И хозяин, не утруждая себя долгим ожиданием на помосте, оказывался в нужное время в нужном месте и в присутствии многочисленных зрителей-рабов принимал от эффа свежую голову беглеца.
Хотя Куголь Аб уже так давно был смотрителем эффов, изучившим привычки и поведение своих питомцев, что не нуждался в специальных сигналах, а лишь подстраховывался. Он и так знал, сколько времени потребуется его лучшему эффу Угалу для того, чтобы добыть голову безоружного мальчишки-беглеца.
Эфф полностью оправдал его ожидания и возвращается еще до темноты. К’Хаэль вышел на помост и уселся в специально приготовленное для него кресло в тот миг, когда фигура зверя замаячила вдалеке на дороге, просматривающейся с площадки для церемоний. Рабы здесь уже давно. Они стоят, понуро опустив головы. Они прекрасно знают, что увидят сейчас. Но они должны это видеть. Глупый мальчишка Рохо – думал, что его бегство что-то значит. Всегда находятся такие глупцы, как он, несмотря на церемонию «суда эффа» каждые три года; но это хорошо, это не дает потерять сноровку его эффам.