Белая кошка

Загнал в угол, остается только импровизировать.
— Да, скорее всего.
Кивает, как будто все сходится лучше некуда. Залезает в ящик стола и вытаскивает пучок электродов. Затянутой в перчатку рукой крепит их мне на голову. Липкие.
— Измерим ваши гамма-волны. Включает приборы. Тонкие иголки принимаются что-то выписывать на полоске бумаги, замысловатая кривая отображается и на мониторе компьютера.
— Гамма-волны?
Я же не сплю, зачем их измерять?
— А больно не будет?
— Совершенно безболезненно и очень быстро. А почему вы решили, что у вас гиперинтенсивное гамма-излучение?
Черчилль уставился на кривую. Гиперинтенсивное гамма-излучение. Тот самый длинный медицинский термин. ГИГИ. Гигишники.
— Ччч-то? — От волнения я заикаюсь.
Во взгляде доктора проскальзывает удивление.
— Я думал…
Та женщина в приемной жаловалась на проклятие, говорила так, будто знала точно, словно вплела результаты теста. Но меня спрашивают не про проклятие. Он спрашивает, не мастер ли я сам.
Значит, вот про это столько времени треплются в новостях? Тест, который консерваторы хотят сделать обязательным. Якобы в помощь детям с гиперинтенсивным гамма-излучением, чтобы они ненароком не нарушили закон по незнанию, в первый раз используя силы. Результаты, конечно, не подлежат разглашению, и никакого от них вреда. Но любому дураку ясно: информация попадет куда надо.
В правительство, например, — они же обожают вербовать мастеров для антитеррористических организаций, да мало ли для чего еще. Или к местным властям, законно или незаконно. Сначала обязательное тестирование, а что потом — понятно. Я знаю: нельзя строить логические рассуждения на подобных нечетких допущениях, но уж слишком все очевидно.
Сторонники поправки и обычных людей агитируют пройти проверку. Идея простая: в итоге мастера окажутся единственными, кто отказался от обследования. Получается, даже если тестирование не принудительное, ГИГИ все равно гораздо легче будет вычислить.
Спрыгиваю с кушетки, сдергиваю электроды. Я не то чтобы горячо люблю мою семейку, но это уже чересчур! Они используют меня для своей базы данных, занесут в список не-мастеров, чтобы потом поймать Филипа, Баррона, дедушку.
— Простите, мне пора.
— Сядьте. Мы же почти закончили. Мистер Шарп!
Черчилль хватается за провода.
В этот раз я не останавливаюсь. Люди в приемной таращатся, медсестра что-то кричит вслед, но я упрямо иду к выходу, опустив голову. Надо срочно убираться отсюда.
Стараюсь дышать медленно и глубоко. Непроизвольно вдавливаю педаль газа в пол, пальцы автоматически нажимают на кнопку радиоприемника. Нужен хоть какой-нибудь звук — заглушить пульсирующую в голове мысль: «Облажался».
Собирался остаться незамеченным, а в итоге? Привлек всеобщее внимание. Вдобавок имя настоящее назвал. И ведь знаю, где именно прокололся: когда доктор спросил, зачем я здесь. Со мной часто так: слишком увлекаюсь. Если афера идет не по плану, надо смываться, а я чересчур увлекаюсь и не могу остановиться. Следовало поправить Черчилля, сказать, что не для теста пришел, но любопытство пересилило, очень уж хотелось узнать, что он имеет в виду.
Но я добыл их фирменный бланк; может, все-таки сработает. Радио не помогает заглушить мысленные упреки самому себе. Паркуюсь около универмага торговой сети «Таргет». В витринах бежевые корзинки с пасхальными шоколадными яйцами, хотя до праздника еще жить и жить. Покупаю дешевый мобильнике оплаченными минутами разговора, потом иду в копировальный центр.
На школу немного похоже, тихий гул ксероксов и запах чернил успокаивают, но когда достаю из сумки папку, сердце опять начинает учащенно биться.
Еще один прокол. Не надо было ее воровать. Раз они меня запомнили — могут запросто и в краже заподозрить.
Собирался-то всего лишь логотип клиники раздобыть в нормальном разрешении, потому что картинка из Интернета никуда не годится. Папка мне не нужна, из-за нее можно серьезно влипнуть. Но вот увидел и цапнул, не подумав.
Открываю. Настоящий идиот. Имя пациентки, номер страховки, кучка цифр и зазубренных кривых. Зачем мне все это? Хорошо хоть есть подпись Черчилля — скопирую отсюда его каракули.
Листаю, натыкаюсь на график, помеченный «гамма-волны». На кривой красным обведены колебания. Ну-ка, что нам скажет Google? Мастер вводит человека в состояние, близкое к глубокому сну, но при этом можно засечь гамма-излучение. Хотя обычно оно отслеживается лишь при пробуждении или в фазе быстрого сна. На графике пациентки видны гамма-волны, а она при этом была в глубокой фазе, когда даже зрачки неподвижны. Именно в таком состоянии люди ходят по ночам или видят кошмары. Вот и доказательство: над ней поработал мастер.
На том же сайте утверждают, что по этим самым гамма-волнам определяют наличие способностей. У мастеров излучение интенсивнее в несколько раз — и во сне, и во время бодрствования.
Гиперинтенсивное гамма-излучение.
Бессмысленно пялюсь на монитор. Никогда даже не думал об этом, а информация всегда была рядом, под рукой. Почему же я так оплошал в кабинете врача? Запаниковал. Мать всегда учила: никому ничего не говори про семью, молчи о том, что знаешь, даже о своих догадках не смей болтать. А теперь и говорить не надо. Вот ужас-то. Они могут все вычислить при помощи электродов.
И все же… И все же внутренний голос подначивает: что, если позвонить Черчиллю? «Вы же почти закончили тест. Какой результат?» А вдруг он ответит: «Кассель, все ошибались. Ты же наикрутейший мастер. Сам не догадался? Поздравляю. Получай свои законные права и привилегии».
Гоню жалкие мысли прочь. Надо сосредоточиться. Сэм ждет. Надо сделать письмо, если собираюсь вернуться в Уоллингфорд насовсем, а не просто наезжать туда время от времени и вытаскивать своего соседа из неприятностей.
Сканирую бланк, подбираю нужный шрифт, стираю в графическом редакторе телефон клиники и вбиваю номер только что купленного мобильника. Вырезаю объявление о часах работы и вписываю свой текст: «Я наблюдаю Касселя Шарпа на протяжении нескольких лет. Он прекратил прием медикаментов вопреки моим строгим рекомендациям, результатом чего и явился сомнамбулизм».
Что дальше?
Снова лезу в Google в поисках подходящей врачебной белиберды. «У пациента зафиксировано расстройство сна, вызванное употреблением стимуляторов, что привело к приступам бессонницы. Я прописал ему необходимые препараты, которые должны нейтрализовать расстройство. Бессонница часто вызывает хождение во сне. Согласно результатам обследования, Кассель может возвращаться к занятиям, инцидент с сомнамбулизмом не повторится».
Меня распирает. Вокруг куча серьезного вида дядек печатают бизнес-схемы и чертежи. Вот бы подойти к кому-нибудь и похвастаться, какой я умный. Что бы еще написать от лица поддельного Черчилля?
«Осмотр не выявил никакого внешнего негативного воздействия на пациента».
Пусть не волнуются. Всего-навсего сумасшедшее, грызущее меня изнутри чувство вины. Да и я не буду беспокоиться.
Распечатываю поддельное письмо и фальшивый конверт. Заклеиваю его, оплачиваю счет за пользование компьютером, сканером и принтером. Опускаю письмо в почтовый ящик. Хорошо бы еще как-то подстраховаться на всякий случай.
Лучше всего, конечно, просто перестать ходить во сне.
К четырем добираюсь до Уоллингфорда. Сэм, наверное, на уроке драмы. В учебный театр имени Картера Томпсона проскользнуть легче легкого. Усаживаюсь в последнем ряду. Свет приглушенный, студенты толпятся на сцене, Пиппин бросается на отца, массовка бросается на него, мисс Ставракис, учительница драмы, помирает от скуки:
— Встаньте ближе. Пиппин, нож повыше. Надо, чтобы в нем отразился свет.
Одри улыбается Грегу Хармсфорду. Отсюда плохо видно, но я по памяти представляю себе ее глаза — точно в тон голубому свитеру.
Ставракис что-то внушает Джеймсу Пейджу (он играет Карла):