Мемуары мертвого незнакомца
Первыми принесли пхали, усыпанные зернышками граната. И кукурузные лепешки. Пхали. Давид попробовал и зажмурился… Как мамины!
Остальные блюда тоже были на высоте. Как и вино. Давид выпил три фужера и перепробовал всё. Вышел из ресторана с полным животом. Таксист ждал его.
– И как? – спросил он, когда Давид угнездился на сиденье.
– Не обманул.
Тот расплылся в улыбке.
– Куда едем?
Давид хотел назвать адрес своего отеля, но передумал…
– Отвези меня в Сололаки.
– А что там?
– Жил я там.
– Так ты тбилисец?
– Да. До восемнадцати лет тут прожил.
– А я тебя за итальянца принял…
Он был не первым, кто увидел в стопроцентном грузине Давиде итальянца. Все из-за носа. Он отличался от привычных кавказских. В двадцать семь Давид получил травму. Сломал нос в двух местах. И его пришлось оперировать. Хирург был настоящим творцом. Он слепил из раздробленных костей произведение искусства. Нос, которому позавидовал бы сам Цезарь.
Таксист лихо вырулил со стоянки и погнал машину по шоссе. Давид, пока ехали, вспоминал…
Глава 2
Он вырос в старом Тифлисе. На улочке у подножья горы Мтацминда. В итальянском, как их здесь называли, дворике. Ветхий трехэтажный дом с резными балкончиками, между которыми натянуты веревки для сушки белья, населяло несколько семей. Самой бедной была его, Давида. Мама работала продавцом в хлебном магазине, получала очень мало. Отец почти ничего в дом не приносил. Львиную долю того, что зарабатывал, водя туристов по историческим местам города, он тратил на себя любимого. Чуть ли не каждый вечер сидел с друзьями в ресторанах. Раз в неделю посещал серную баню. Да не в общую ходил, а в номера, где сам Александр Сергеевич Пушкин мылся.
Мама вышла за него против воли родителей. Те видели, какой это сомнительный тип, и категорически запретили ей связывать с ним жизнь. А она без памяти влюбилась в красивого и умеющего пускать пыль в глаза парня и выскочила за него замуж. Тогда ей было девятнадцать. Через год в молодой семье появился ребенок. Старший брат Давида. А через девять лет детей было уже трое. Все мальчишки.
Мать в неполные тридцать выглядела на сорок с лишним, а отец как мальчик. Такой же красивый и свежий, как до женитьбы. Поэтому на него по-прежнему обращали внимание женщины. Особенно туристки. И он, как говорится, ни в чем себе не отказывал. Заводил интрижки с многими, с некоторыми вступал в длительные отношения, и они приезжали в Тбилиси регулярно. Одна из таких, москвичка, уже не юная, бездетная, отлично устроенная, так сильно влюбилась в отца Давида, что готова была принять его у себя в столице. Знала, что у него трое детей, и все равно позвала с собой, посулив многое, в том числе хорошее место. И тот сорвался! Жене и сыновьям сказал, что поехал на заработки и либо скоро вернется с мешком денег, либо перевезет семью в Москву.
О том, что он уехал туда с женщиной, матери сообщили спустя две недели. Она не поверила. За два дня до этого супруг ей звонил, говорил, что скучает по ней и сыновьям, но возвращаться не собирается, потому что уже стал зарабатывать и скоро пришлет денег.
Не стоит и говорить, что денег они так и не дождались. Как и других звонков. Отец просто пропал.
Семья осталась бы без кормильца, если бы папаша был таковым. По факту же на ее благосостоянии бегство отца никак не отразилось. Только на психике ее членов. Особенно остро предательство (а как иначе назвать отцовский поступок) переживала мама. Меньше всех Давид. Он был с отцом не особенно близок, в отличие от старшего брата, Зураба. А младшенький, Гиоргий, был слишком мал, чтобы понимать, что к чему. Когда отец бросил их, ему еще годика не исполнилось.
Соседи помогали семье, чем могли. Кто одежду отдаст, из которой дети выросли. Кто фруктов, овощей, сыра принесет, что сам вырастил и изготовил. Кто старую мебель или даже велосипед презентует. Могли бы продать это, но знали, как Ристави плохо живут. Вот и жалели…
Когда Гио исполнился год, мама вышла из декретного отпуска. Сына в ясли отдала. Гио, в отличие от крепышей братьев, родился болезненным. Перенес все младенческие хвори. А уж простужался так часто, что, казалось, дунь на него, тут же насморк начнется.
Когда малыш попал в ясли, все только ухудшилось. Мать не вылезала с больничного.
– Отправь мальчика в Кахетию к родственникам, – посоветовала ей подруга. – Горный воздух пойдет ему на пользу.
– Ни за что! – резко ответила та.
– Умерь гордыню. Не ради себя, ради сына.
– После того, как отец отрекся от меня?
– Что ты придумываешь? Не отрекался он…
– Отец сказал, если ты выйдешь замуж за этого прохвоста, ты мне больше не дочь! Как ты еще это назовешь? – кипятилась мама. – А я ведь пыталась наладить с ним отношения! Про гордыню свою забыла, когда Зура родился. Поехала с ним домой, да отец на порог меня не пустил. С мамой в саду разговаривала. Но и за это ей потом от папаши влетело. Ты не знаешь его – деспот! Всех домашних в страхе держит. Они по струнке у него ходят. Одна я посмела ослушаться и сразу стала ему не дочь!
– Признай, что он был прав, повинись, и он простит.
– Нет у меня отца! – отрезала мама. – Он от меня отрекся.
Но ее подруга, тетя Карине, все же написала письмо бабушке Зуры, Давида и Гио. Объяснила ситуацию, в которой оказалась ее дочь. Женщина на послание ответила. Она была того же мнения, что и тетя Карине, и просила ее настоять на том, чтоб подруга повинилась перед отцом. Или, как она выразилась, упала ему в ноги. Зная, что этого не случится, Карине написала еще одно письмо и попросила бабушку Дато дать ей адрес кого-то из дальних родственников. Возможно, кто-то из них захочет помочь. Та не отказала. В итоге тетя Карине нашла Гио опекуншу. Это была двоюродная тетка матери. Она жила одна в горном поселке. Потеряв мужа еще в молодости, так больше замуж и не вышла. А ее единственный ребенок умер в младенчестве. Женщине было одиноко, и она с радостью согласилась приютить у себя двоюродного племянника.
И Гио отправили в Кахетию.
* * *Старший брат Давида Зура был очень тихим, домашним мальчиком. Любил сидеть в детской, читать или рисовать. Он жил в своем собственном, очень непонятном Давиду мирке и чувствовал себя в нем комфортно. Единственное, что омрачало его существование, это отсутствие в доме пианино. Он очень хотел научиться играть. Но даже если бы в семье были деньги на покупку инструмента (такую дорогую вещь никто не отдавал даром), то в квартире все равно не нашлось бы для него места. А никакой другой инструмент Зура осваивать не желал.
Давид был совершенно другим. Дома ему не сиделось. Читать он не любил, а если рисовал, то только на фасадах домов, за что его пару раз выдрала мама. Велик, что соседи отдали Зуре (тот сел на него единожды и, упав, забросил), стал боевым конем Давида. Он называл его Казбеком. Точно такое же имя было у скакуна известного грузинского царя. На «коне» Давид объехал весь Тбилиси. Иногда в компании таких же неугомонных ребят, а зачастую один. Его друзей родители не всегда отпускали из дома, а он был предоставлен самому себе. Мама много работала, поэтому заботу о Давиде поручала Зуре. Но тому было не до младшего брата. Он отвлекал его от любимых занятий. Мешал читать фантастические романы и рисовать космические города. Поэтому Зура позволял Дато заниматься всем, что его душе угодно. Главное, чтоб возвращался вовремя, к приходу мамы. А та являлась домой не раньше десяти вечера.
Учился Давид плохо, в отличие от брата. Его еле тянули на тройки из сострадания к матери. Даже по поведению ставили «удовлетворительно», хотя большего хулигана среди ровесников и пацанов чуть постарше невозможно было сыскать. Мама порола его отцовским ремнем. Армейским, с пряжкой. И на ягодицах Давида синяки были в форме пятиконечных звезд. Но он все равно продолжал хулиганить, потому что не мог вести себя иначе.