Заставь меня ошибиться (СИ)

— Вы уже позавтракали? Я принесла булочки.
— Нет. К тому же, Гастон закрылся в кабинете. Похоже, с одним из проектов проблемы. Ему не до завтрака.
— Кто? — спрашиваю, хотя, в обычном случае, к такой информации не имела бы доступа.
— Ив.
Ив девчонка хорошая, и я расстроенно цокаю языком. Она немного старше меня, но начинали мы вместе. В последний раз я видела ее четыре года назад, и, если Гастон приложил к изменению ее внешности хотя бы половину усилий, что в моем случае, я Ив в жизни не узнаю. Иногда я поражаюсь тому, как он виртуозно лепит своим людям новые лица. Мог бы достичь огромных высот как пластический хирург, если бы не начал работать на комиссию.
— Жаль, — вздыхаю.
— Слушай, я тут подумал, — говорит Лео одновременно со мной, удивляя меня просительными интонациями. — Давай возьмем гриль и пожарим вчерашнюю рыбу на берегу.
— Но Гастон занят, — напоминаю.
— Поэтому ему я гриль не предлагаю, — и, тяжело вздохнув: — Мне нужна твоя помощь.
— Моя, прости, что? — окончательно теряюсь от таких слов.
— Да, черт тебя дери, хватит таращиться на меня, как на инопланетянина. Мы друг другу не очень нравимся, но дело превыше всего, не так ли? — рычит он, скрывая за злостью неловкость.
— Да я не отказываюсь. Просто не понимаю, чего именно ты хочешь…
— Это задание — полнейшая нелепица. Будь у Андерсона сын или приемник, к нему бы подослали кого-нибудь вроде тебя, но у него одна лишь дочь… а парней-солистов у нас на перечет, и все оказались заняты. Поэтому Гастон выдернул меня, только я успел сойти с самолета после прошлого задания. А я не солист. Я понятия не имею, что делать.
— Ты хочешь, чтобы я тебя научила, как понравиться Кили? — наконец, понимаю, к чему вся эта сбивчивая болтовня.
— Именно.
При этом меня пробирает легкий мандраж. Я никогда подобными вещами не занималась. Но он прав: успех операции превыше всего, и в нем заинтересованы мы все.
— Начинай разделывать свою рыбу. Я к ней не притронусь! — велю, заставляя парня усмехнуться. — Хорошо, я попытаюсь. Но у меня есть несколько условий. Во-первых, никакой наглядности, как это обычно бывает. Уж с этим ты, надеюсь, разберешься сам. — Ждала какого-нибудь комментария, но Лео лишь кивает и молча достает из холодильника рыбу. — Во-вторых, поскольку времени мало, будешь делать так, как я скажу. А, в-третьих, я этим никогда не занималась. Совсем. И не уверена в том, что выйдет что-то путное.
— Выйдет. Статистически, ученицы Гастона — лучшие солистки из всех.
— Статистически? Полагаю, это отдел аналитиков над рейтингами корпеет?
— Ага.
— Лео, еще раз напоминаю, что не собираюсь учить тебя… теми же методами, что нас, — говорю сухо, вздрагивая от одной лишь мысли, что придется снова касаться кого-то против своей воли.
— Тая, я жажду оказаться с тобой в кровати ничуть не больше. Успокойся.
— Отлично. Тогда ты занимайся своей рыбой, а я пойду собираться.
Закрывшись в спальне, я пытаюсь отдышаться и разогнать смущение. Только что я заполучила еще один из аргументов в пользу побега. Я лучше пущу себе пулю в висок, чем соглашусь кого-нибудь «учить» так, как это принято в нашей команде. Но если Лео не врет, а у аналитиков есть список высокорейтинговых солисток Гастона, то именно на эту должность меня могут списать. Уж это точно форменное издевательство!
Лео пошел закидывать удочку, оставив меня присматривать за грилем. Опрометчиво. Мне не до качества прожарки. Мы оба немножко не в себе. По дороге сюда не перекинулись и парой слов, а ведь путь был неблизкий. Должно быть, пока мы с Гастоном разбирались с нашими трудностями перевода, третий участник проекта исследовал местности, потому что сама я на такое расстояние от дома еще не отходила. А Лео сказал, что нашел местечко, где мы расположились, еще в день приезда и дал себе слово вернуться сюда, чтобы порыбачить. Кстати, не будь у меня такое отвратительное настроение, я бы насладилась пейзажем. Тут красиво.
Сейчас Лео исполняет свою мечту: закидывает удочку где-то в стороне, а я смотрю на воду, пойманная в ловушку прошлого. Уже надеялась, что переросла случившееся, пережила, но снова в полном смятении и не знаю, как себя вести. В смысле мне нужно быть собранной и профессиональной, но эмоции захлестывают, и ничего не выходит. Дело в Гастоне и в том, что нас связывало в прошлом.
Я слишком рано попала в команду, чтобы у меня был хоть какой-то жизненный опыт, и, наверное, поэтому таинственный светловолосый куратор секретной команды повлиял на меня так сильно. Только и успела, что войти в подростковый период, испортить отношения с родителями, влюбиться, да наломать дров, и вдруг оказалась на суде, в тюрьме, а затем и вовсе в команде. Мне в жизни оказалось вообще не за что зацепиться.
А он спас меня от пожизненного заключения, привел в свой дом, защитил перед комиссией, взял всю ответственность… Я была ни при чем, на моем месте могла быть любая другая девочка, но разве тогда я это понимала? Нет, конечно. Разумеется, я привязалась к нему слишком сильно. Ничего плохого в этом не было: стремление угодить Гастону делало меня прилежной и покладистой ученицей. Даже то, что он намного старше, было на руку: я всеми силами вытравливала из себя детские порывы, дабы не казаться малолетней дурочкой.
В те годы он был другим. Не настолько спокойным. Не так давно получил в свое распоряжение команду, и работал на износ. Выглядел уставшим двадцать четыре часа в сутки, и, поскольку истеричные солисты и участники заданий пили его кровь, считая это своим правом, обитатели штаба, напротив, ходили на цыпочках. Ему было чуть меньше тридцати лет, он недавно пришел в команду (заметьте, пришел — не основал, откуда взялась команда как таковая, я понятия не имею), но я неоднократно слышала, что Гастон — наше огромное счастье, потому что могло быть намного хуже.
В общем, поддавшись своеобразному культу этого человека, царившему в штабе, я посещала занятия по этике, культуре, искусству, моде и прочим развивающим эрудицию наукам вместе с остальными девочками-солистками и даже не думала жаловаться. Сначала, обиделась, подумав, что он нарушил данное комиссии слово учить меня лично, но однажды нечаянно увидела, как одна из помощниц, будила его, уснувшего в кресле, и поняла, что у него не хватало времени даже на сон. Не то, что на бестолковую Бетси… И обида показалась ужасно мелкой и эгоистичной. С тех пор у меня появились новые памятные моменты: как-то раз я узнала, что он лично интересуется у учителей моими успехами в учебе (и стала стараться еще усерднее), а иногда он встречал меня в коридоре, останавливался и спрашивал, как у меня дела (и тогда у меня тогда сладко перехватывало дыхание, а сердце еще долго билось чаще обычного).
А еще я никогда не забуду день, когда заглянула на кухню, чтобы налить себе сок, оставила на столе свой любимый блокнот, а когда обернулась, увидела, что Гастон рассматривает в нем рисунки. Он тогда сказал, что я талантлива, а через пару дней повез знакомить с Арчи. На красивой машине с кожаными креслами, в которые въелся запах его парфюма. Я смотрела на свои ладони и никак не могла понять, каким образом в них вдруг оказалась сказка.
Арчи не был дураком, он прекрасно понимал, что я по-детски, по самые уши влюблена в своего куратора. Он заставлял меня чертить и строить макеты, а сам курил трубку, возя кисточкой по холстам, да меняя граммофонные пластинки и потихоньку рассказывал о Гастоне. Ничего секретного, но вещи, которые может знать только хороший друг. О том, кого из художников он любит, чью прозу читает, о смешных моментах их общего прошлого… Я впитывала все, как губка. И никому не пыталась так понравится, как лучшему другу моего идола. Ночи напролет клеила, лепила и строила, искала самые интересные проекты, мучила расспросами, от которых у Арчи шла кругом голова. Не знаю, как он меня терпел. Жалел, наверное… Но он был изумительным. Говорят, «скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты» — если это правда, то Гастон поистине хороший человек, пусть иногда я об этом забываю…