Когда палач придет домой
Биллингем достал авторучку из стоявшего на столе устройства для сохранения авторучек и быстрыми энергичными движениями поставил свою жирную роспись на принесенных секретаршей документах, которые и на первый, и на второй, и на третий взгляд были совершенно невинны. Только несколько десятков посвященных могли понять истинный смысл и значение этих совершенно обычных на вид бумаг, которые на деле были не простой ведомостью, а распиской в приведении в исполнение смертного приговора.
– Вот твоя копия, Роджерс, – сказал Апостол, протягивая мне один из только что подписанных документов.
– Спасибо, сэр, – сказал я, беря бумагу. – Я могу идти?
– Разумеется, можешь, – сказал Биллингем. – Да, чуть не забыл, Мартинелли просил тебя зайти к нему.
Мартинелли был начальником отдела кадров нашего бюро, и я мог только догадываться, зачем я ему нужен. За последние два, а то и три года я не был у него ни разу, да и раньше не часто к нему заглядывал. Просто не возникало такой необходимости, так как Мартинелли занимался в основном нарушениями дисциплины среди сотрудников класса О, А и В. Конечно, мелкие грешки за мной водились, как и за всяким нормальным человеком, но не настолько тяжкие, чтобы быть вызванным на ковер к Мартинелли. Просто сегодня я, судя по всему, понадобился всем и сразу. Похоже, денек будет труднее некуда.
– Да, сэр. До свидания.
– До свидания, мистер Роджерс. Желаю удачи, – сказал Биллингем, не поднимая голову от бумаг.
«Что, интересно, имел в виду Апостол, когда желал мне удачи? Похоже, меня ждут крупные неприятности. Интересно, за какие же грехи?» – подумал я, выходя из кабинета Биллингема. Однако выхода не было, и я, обмахивая лицо своей индульгенцией, бодро направился к Мартинелли, чей кабинет располагался метрах в десяти от кабинета Апостола. Хотел бы я знать, зачем я ему потребовался.
ГЛАВА 3
Душа безумием полна.
Налито сердце тьмой.
Пронзила душу мне она
Нездешней красотой.
Пронзила душу мне она
И канула во тьму,
Но я шепчу: «Она моя,
И я ее найду».
Странные мысли приходят сегодня мне в голову.
В кабинет Мартинелли я вошел, не дожидаясь разрешения войти после стука. Кроме самого хозяина кабинета, здоровенного черноглазого коренастого брюнета лет сорока пяти с густой сединой на висках и сломанным носом, со смуглым лицом и сросшимися кустистыми бровями, напоминавшего опереточного итальянского разбойника, в кабинете сидел еще один человек. В отличие от хозяина кабинета он был высок и очень строен; ему было уже далеко за пятьдесят, однако сухая желтая кожа, похожая на старинный пергамент, туго, без единой морщинки, обтягивала его узкое остроносое лицо, похожее на лезвие ножа. Правый глаз был закрыт небольшой черной повязкой, из-под которой по щеке змеился темно-коричневый шрам. Левый глаз, маленький, глубокопосаженный и темно-серый, напоминал шляпку стального гвоздя, глубоко вбитого в пожелтевшее от времени дерево. Это был начальник службы внешнего наблюдения нашего бюро Дэвид Майлз, человек, которого все сотрудники боялись почти так же, как и Лысого Дьявола. Все, кроме меня.
Не дожидаясь, пока три глаза сидящих в кабинете людей нацелятся на меня, я спросил в лоб Мартинелли:
– А теперь раскройте мне секрет, зачем я вам вдруг понадобился? Ведь мы с вами не виделись года два, если не больше, и ничуть не тосковали друг по другу. В честь чего вы вдруг решили организовать наше сегодняшнее свидание? Что за праздник сегодня? Зачем все это?
– Затем, что в последнее время ты, Роджерс, слишком часто и слишком явно нарушаешь правила нашей организации, – сказал Мартинелли густым басом, нацеливая на меня пальцы правой руки жестом, который итальянская мафия называет «вилка». – Ты слишком часто используешь свой доступ к секретной информации, не имея на то законных оснований, преступными путями получаешь коды к закрытым для тебя файлам, пренебрегаешь правилами режима секретности, используешь в служебное время нашу систему связи для своих личных дел, злоупотребляешь алкоголем и никотином, в течение длительного времени целенаправленно уклоняешься от психологического контроля, принятого в нашей организации для проверки годности наших сотрудников к работе, а также от медицинских осмотров и зачетов по стрельбе и рукопашному бою. Вдобавок ты часто допускаешь высказывания, которые подрывают моральный дух наших сотрудников класса А. Я уже не говорю о том, что такие высказывания вообще непозволительны для сотрудника твоего уровня. Сам понимаешь, в свете всего сказанного ты выступаешь как ненадежный и, по всей видимости, непригодный к работе сотрудник.
Как и всех остальных, его выдавали глаза, угольно-черные амбразуры, казавшиеся бездонными колодцами в мир тьмы и теней. Когда он смотрел на меня, отчитывая за мои мелкие грешки, в его глазах поблескивали красные искорки, словно отблеск того адского огня, который пылал в его душе. Воистину, зеркала души никогда не лгут. Я перевел глаза на Майлза, встретился с ледяным взглядом бесчувственной огнестрельной стали, по ошибке попавшей на человеческое лицо, и отвел взгляд, уставившись в окно за спиной Мартинелли, чувствуя на своем лице обжигающе-горячий взгляд одного и бесстрастно-холодный взгляд другого. Я невольно поежился.
– Я вас понял, сэр, – сказал я. – Хотя большинство приведенных здесь обвинений кажутся мне ложными и недоказуемыми, я признаю себя виновным в слабом исполнении правил нашей организации и обещаю, что подобное более не повторится. А что касается высказываний, то я по натуре пессимист и всегда ожидаю худшего, чтобы быть готовым к тому, что может случиться, но впредь я постараюсь держать эти свои мысли при себе.
– Словно напроказничавший ребенок – простите меня, я больше не буду, – с насмешливой улыбкой сказал Мартинелли и откинулся на спинку кресла, продолжая прожигать меня взглядом.
– К тому же я как раз сегодня собирался по личной инициативе пройти проверку на адекватность психических реакций, – соврал я, старательно делая честное и искреннее лицо.
Мартинелли еще несколько бесконечно долгих секунд мерил меня свирепым взглядом, а потом, решив, что с меня достаточно, сказал:
– Ладно, только смотри, не забудь это сделать. Можешь идти.
– Ну что вы, сэр, – сказал я и вышел. Майлз тотчас встал и вышел вслед за мной, аккуратно прикрыв за собой дверь кабинета.
– Тебя что, приставили ко мне почетным опекуном? – насмешливо спросил я.
– Отнюдь, – ответил Майлз низким хрипловатым голосом, – просто я тебе хотел сказать без свидетелей, чтоб ты был поосторожнее. Я помню, что ты сделал когда-то для меня. – Он дотронулся рукой до шрама на щеке. – Ты тогда вытащил меня, а я постараюсь в случае чего вытащить тебя, но все же будь осторожнее. Не веди себя так вызывающе, это может для тебя плохо кончиться. Тебя могут поставить на полное наблюдение, и тогда ты так просто не отделаешься, потому что в таком случае я не смогу перехватить доклады наших «нюхачей», как я сделал это сегодня, они сразу пойдут на стол начальству, минуя меня.
– Спасибо тебе, Дэйв, – от души сказал я. – Я буду осторожнее. Честное слово. Спасибо, что предупредил.
Тот молча кивнул головой и ушел, бесшумно ступая по ковровому покрытию, заметно прихрамывая на правую ногу. Я смотрел ему вслед, пока он не исчез за поворотом. Когда-то он был одним из лучших, настоящим мастером своего дела, вытворявшим такое, что все остальные сотрудники класса А умирали от зависти. Но однажды удача отвернулась от него как раз в тот момент, когда она была ему очень нужна. Вместо клиента к месту засады подъехала полицейская машина, полицейские начали прочесывать кусты и тотчас обнаружили Дэйва, который не стал стрелять в полицейских, но и не бросил оружия.