Щит

– Покидая этот храм, ты окажешься один на один с миром, в котором Двуликого считают воплощением зла… – глядя на меня с затаенной грустью, вздохнул брат Арл. – Выжить в этом мире тебе будет непросто. И не потому, что ты недостаточно силен или быстр – просто все то время, которое потребуется тебе, чтобы пройти свой Путь, ты будешь ощущать только два чувства – страх и ненависть…
– Мне нет дела до чьих-то там чувств… – подтянув ремешок на правом наруче, угрюмо буркнул я. – Есть я, мой Путь и мир, по которому он пролегает…
Жрец выслушал меня все с той же грустной улыбкой и пояснил:
– Ты меня не понял! Тебя будут бояться и ненавидеть ВСЕ до единого!!!
Я равнодушно пожал плечами:
– Главное, чтобы не били в спину…
– В спину бить, скорее всего, не будут: гораздо сильнее, чем тебя, они боятся Проклятия Двуликого…
– Что за проклятье? – без особого интереса спросил я.
– Слух, некогда распущенный жрецами Двуликого… – по-мальчишески улыбнулся жрец. – О том, что каждый из вас, Идущих, перед смертью способен воззвать к Богу-Отступнику. А тот, мстя за своего слугу, обязательно предает самой страшной смерти всех, хоть как-то причастных к гибели Идущего.
– Слухи, не поддерживаемые чем-то реальным, забываются, – подумав, хмыкнул я.
– Мы его поддерживаем, – нехорошо усмехнулся Арл. – Если, не приведи Двуликий, кто-то из Идущих погибает, мы расследуем обстоятельства его смерти и, при необходимости, становимся орудиями воли Бога-Отступника.
– Значит, это совсем не слух…
– Считай, как тебе больше нравится. Но главное, что именно благодаря ему Идущие перестали гибнуть от ядов, подмешанных в пищу, от ударов в спину и выстрелов из придорожных кустов. Так, мы отвлеклись! На чем я остановился? Ах да: выйдя за эту калитку, ты очень быстро ощутишь, что вызываешь в людях только ненависть и страх. Ощущение пустоты вокруг будет все сильнее и сильнее и в какой-то момент станет настолько невыносимым, что ты задумаешься о смысле своего Пути. Это тоже будет испытанием – если ты справишься со своим отчаянием и найдешь в себе силы, чтобы идти дальше, то на тебя обратит внимание еще и Светлая сторона Двуликого.
– Мне все равно, кто, когда и почему обратит на меня внимание! Я хочу лишь одного – закончить свой Путь и уйти к родным, – вырвалось у меня.
Брат Арл нахмурился и с сомнением уставился мне в глаза:
– Мне почему-то кажется, что ты еще не готов…
– Почему это? – перепугавшись, что он снова отложит начало Пути на месяц, взвыл я. – Хочешь, скажу, о чем ты собираешься говорить дальше? О том, что с какого-то момента каждый шаг моего Пути будет оцениваться и Темной, и Светлой стороной! И что это наложит на меня дополнительную ответственность: если какой-то из них мое поведение вдруг покажется недостойным, то Посмертия я не получу.
– Ты видишь только одну грань нашей веры – страх, – грустно вздохнул Арл. Потом задумчиво посмотрел на статую Бога-Отступника и… тряхнул головой: – Ладно, иди: я сделал для тебя все, что мог. Остальное поймешь… или не поймешь сам.
От него веяло сочувствием. Искренним и до ужаса сильным. Я прикоснулся левой рукой к медальону, сделал шаг к калитке и… остановился:
– Спасибо. Я ценю твою помощь. Просто… я мертв. Уже давно. И безумно устал от того, что ты называешь жизнью.
– Что ж, быстрого Посмертия тебе, Идущий! – выдохнул жрец. И добавил что-то непонятное: – И благословения Светлой половины Двуликого.
– Иду, – стряхнул с себя оцепенение я и вошел в грязный и жутко воняющий нечистотами коридор.
С душераздирающим скрипом закрылась дверь. Глухо лязгнул задвигающийся засов. Щелкнула дужка навесного замка, и из малюсенького смотрового окошка раздался облегченный вздох.
«Ну да, довел. И почти без проблем…» – мысленно усмехнулся я, растер слегка затекшие запястья и обвел взглядом камеру, в которой мне предстояло дожидаться суда.
Десять на двенадцать локтей. Испещренные надписями и рисунками каменные стены. Небольшое зарешеченное окошко под самым потолком. Четыре ряда узких трехъярусных нар. Нависающий над головой потолок и зловонная дырка в полу в дальнем правом углу камеры, если смотреть от входной двери.
Кстати, над этой самой дыркой в позе орла восседал седовласый мужик с покрытым оспинами лицом. И при этом грозно хмурил брови. Видимо, чтобы выглядеть как можно страшнее.
Мельком отметив, что он держится уж очень уверенно, я оглядел остальных сокамерников и мысленно восхитился: меня подселили к Серым! У большинства которых наверняка хватало причин, чтобы не любить слуг Двуликого.
Тем временем седовласый опростался, подтерся куском тряпки, встал, подтянул штаны и царственно прошел в левую половину камеры. Потом сел на белые [20] нары, скрестил руки на груди и соизволил меня заметить.
Видимо, его взгляд был каким-то знаком, так как с места над его головой тут же раздался голос кого-то из первачей [21]:
– Обзовись…
– Кром Меченый. Нелюдь, – буркнул я и неторопливо двинулся к единственному ложу, которое, по мнению Роланда Кручи, мог занимать в камере настоящий мужчина.
Радость, мелькнувшая в глазах местного головы [22] после моего представления, куда-то улетучилась. Уступив место удивлению:
– Ну, и куда ты прешься, отрыжка Двуликого?
Предложение было слишком длинным – на слове «отрыжка» я оказался рядом с ним. И, наклонившись, вцепился пальцами правой руки в его правую ключицу.
Хрустнуло. Плечо седовласого опустилось на половину ладони ниже. А мои пальцы переместились на шею.
Весил он чуть больше годовалого кабанчика. Поэтому я без особого труда сдернул его с нар и легонечко встряхнул:
– Ты что-то сказал или мне послышалось?
Начавшийся было ропот как отрезало – первачи ждали реакции своего головы. Ибо в моих словах прозвучал вызов.
«Вся жизнь Серых – борьба за место под Дейром, – утверждал Круча. – Со дня вступления в братство Пепла они рвутся вверх. По головам друзей и врагов, по локоть, если не по шею в крови. Они быстро отвыкают бояться смерти, поэтому, общаясь с ними, всегда жди удара. В горло, в спину, в пах. И никогда не показывай своего страха…»
Роланд оказался прав: несмотря на то, что седовласый задыхался у меня в руке и был не в состоянии пользоваться своей правой рукой, он все-таки ударил. Левой. Метя мне в подреберье.
Я был готов и встретил его руку весьма жестким блоком. А когда выпавшая заточка звякнула о каменный пол, сломал ему еще и вторую ключицу:
– Ты – слаб. Значит, твое место – на ветке [23].
Серого перекосило от бешенства. Но вымолвить хотя бы слово он не смог – чтобы он не смог позвать на помощь, я чуть сильнее сдавил пальцы, а когда он начал хрипеть – отшвырнул его к двери:
– Доползешь. Сам.
Бросок удался на славу – седовласый ударился головой и потерял сознание. А я, повернувшись к остальным Серым, нехорошо ухмыльнулся:
– Посох у меня отобрали. Но я неплохо забираю души и без него.
Как я и предполагал, со сменой главы смирились далеко не все – несколько самых близких друзей седовласого решили устроить мне встречу с Уной [24]. Естественно, не сразу, а под утро, когда, по их мнению, я должен был сладко спать.
Одеял в камере не было, поэтому, скорее всего, мне на голову должны были набросить чью-нибудь рубашку, а потом – как рассказывал Круча, – перехватив сухожилия на локтях и под коленями, втоптать в пол.
Увы, вместо сна я предпочел погрузиться в себя [25] и впасть в ту самую полудрему, пребывая в которой можно было услышать даже биение сердца находящегося рядом человека.