Февраль (СИ)
Я коротко рассмеялась в ответ на этот поразительный по своей дерзости вопрос. А затем, не убирая улыбки с лица, точно так же склонила голову на плечо, и ответила:
– Что ж, по крайней мере, мотивов для его убийства у меня было куда больше, чем для убийства бедной Селины! – Я усмехнулась. – И, тем не менее, нет, господин комиссар. Вынуждена вас разочаровать, но – в обоих случаях: нет. Увы. Теперь, наконец, я могу идти?
Несколько секунд мы просто смотрели друг на друга, и между нами проскальзывали искры сильнейшего нервного напряжения. Не сомневаюсь, в мыслях он пожелал мне провалиться сквозь землю ровно столько же раз, сколько и я ему.
– Да, вы можете идти, мадам Бланшар.
– Лавиолетт, если вас не затруднит, – я очаровательно улыбнулась ему. – За семь лет брака я так и не привыкла к фамилии мужа!
– Как вам будет угодно, мадам Лавиолетт. Но, учтите, я буду присматривать за вами. Мне неприятно вам это говорить, но, к сожалению, из-за этой истории со шляпкой и из-за вашего тёмного прошлого, вы у нас одна из главных подозреваемых!
А ты, милый Бертольд Витген, теперь у меня в чёрном списке из-за своих отвратительных манер и страстного желания вывести меня на чистую воду. Наивный! Неужели ты думаешь, будто у тебя что-то получится?
Увы. Уровень, к счастью, не тот, чтобы тягаться с Жозефиной. Я в очередной раз улыбнулась ему, и решила поставить жирную точку в наших отношениях, чтобы окончательно всё прояснить.
– Что ж, в таком случае, прошу вас принять во внимание, что я – французская подданная, и со швейцарскими властями общаюсь исключительно по доброте душевной. Ну и в виду моей к вам безграничной симпатии, безусловно! – Тут я улыбнулась так ядовито, что у комиссара не осталось ни малейших сомнений относительно моей к нему «симпатии». – В следующий раз, если не хотите международного скандала, вам придётся придумать какой-нибудь иной способ добиться моей аудиенции. Потому что больше я с вами дружеских бесед вести не намерена!
Я хотела уйти с видом победительницы, но, похоже, слегка недооценила моего оппонента. Как и в прошлый раз, своё последнее слово он изрёк уже когда я подошла к дверям.
– А это сколько угодно, мадам Лавиолетт! – Таким послушным и мягким был его голос, что я неминуемо предвидела очередную гадость в свой адрес. И Витген не заставил себя долго ждать: – Как вы посмотрите на беседу с французскими властями? И уже не дружескую, а вполне себе официальную, с протоколом? Думаю, вы не будете возражать, не так ли? Учитывая то, что отказ от дачи свидетельских показаний в ту же секунду сделает вас соучастницей. Так что советую придумать более-менее сносную ложь, мадам Лавиолетт, потому что парижская полиция уже на пути сюда. И, знаете, что? Я вам очень не завидую!
О, да, тут он прав.
Я и сама себе не завидовала.
X
– Что вы слышали о человеке по фамилии Февраль?
В столовом салоне №3 в связи с утренними событиями царило такое оживление, что моего опоздания никто не заметил. Франсуазы и вовсе не было – понятия не имею, где она прохлаждалась, так как в номере, куда я заглянула первым делом, я её так же не обнаружила. Должно быть, Грандек развлекал её, пока комиссар был занят мной. Так же не было неприятного доктора Эрикссона, любителя собак Гарденберга и русского парня Тео. Зато Виттория Фальконе, мадам Соколица, этим утром была в ударе.
– Бог мой, ну только не опять! – Простонала старшая Вермаллен, протестующее отодвигая от себя тарелку с едой. – Милочка, право, у меня от этих разговоров портится аппетит!
Ах, если бы её ещё кто-то послушал! Я кивком головы поблагодарила Гранье за любезно поданный стул, и уселась на своё место, с удовлетворением заметив, что на моё опоздание, действительно, никто не обратил внимания. Разве что, эти двое – Габриель и Арсен, сидящий напротив. Русский журналист поприветствовал меня улыбкой, а Гранье заботливо спросил:
– Как вы?
И опять, еле слышно, чтобы не перебивать истории мадам Фальконе, склонившись к моему уху, почти касаясь его губами… Я сдержанно кивнула ему в ответ, решив пока ничего не объяснять. Наверное, он понял, что я была у Витгена, и спрашивал именно о том, как прошёл наш разговор, но я не настроена была откровенничать. Или, уж точно не здесь, не сейчас, не при всех!
А послушать мадам Соколицу было интересно. У неё был талант рассказчицы, эта женщина обычные сплетни умела пересказать так, что публика слушала с замиранием сердца, ахая и охая в тех местах, когда было нужно. Вот и сейчас!
– Эта история перевернула с ног на голову весь Париж! Астрид, милая, разве вы не слышали? О-о, я сейчас вам с удовольствием расскажу!
– Началось, – обречённо произнесла графиня Вермаллен, ничуть не заботясь о том, что мадам Соколица может услышать её и обидеться. Та, в общем-то, не обратила на её бестактность ни малейшего внимания, и принялась рассказывать:
– Всё началось полгода назад, в одном из пригородов Парижа…
– Год назад, если точнее, – справедливости ради, поправила я. На меня тотчас же обратились взгляды всех присутствующих, в том числе и слегка удивлённый взгляд Габриеля, которого буквально шокировала моя осведомлённость. Я невольно рассмеялась. – Что? Право слово, чему вы так удивляетесь? Я же француженка, в конце концов! И прекрасно знаю все столичные новости. Простите, мадам Фальконе, я вас перебила, мне очень неловко!
Все как по команде повернулись обратно к Соколице, все, но не Габриель. Он так странно на меня посмотрел, словно, как и Витген, тоже начал подозревать меня в очередной грязи. Я лишь улыбнулась ему, и принялась наслаждаться чудесным клубничным пудингом. Боже, какой шикарный у них здесь готовят пудинг!
– Мадам Лавиолетт имела в виду первое убийство, произошедшее в мае прошлого года, – пояснила тем временем Виттория Фальконе, – его тоже приписывали господину Февралю, но я, признаться, не уверена… Зачем же, в таком случае, нужно было делать такой большой перерыв? Но, с другой стороны, кто же их поймёт, этих душегубцев? Так вот, «Ревю паризьен» пишет, что убивает он только девушек, исключительно молодых, не старше тридцати, и исключительно брюнеток… – Многозначительный взгляд был послан сначала в мою сторону, затем в сторону Габриэллы, беспечно жевавшей овсянку с фруктами. – Среди его жертв числится мадемуазель де Вино, дочка посла, только представьте себе эту неслыханную дерзость!
– А, по-моему, выбор жертвы не имеет значения, – сказала Нана задумчиво, – что простая горничная, что дочка посла – господи, какая разница? Это всё равно преступление, и преступление по своей сути чудовищное!
И вот только тогда, когда Нана употребила слово «горничная», глупую Жозефину точно слепого котёнка ткнули носом в непреложную истину. Горничная! Она говорила о бедной Селине! Ведь недаром же Витген сказал, что в её руке обнаружили цветок лаванды… Я только сейчас поняла, что это означает. И внутри меня всё заледенело. Я позабыла про чудесный пудинг, и мелодичного голоса мадам Фальконе уже как будто не слышала.
– …он убивает их, и, непременно, оставляет рядом с телом какой-нибудь цветок, каждый раз разный! Должно быть, это какой-то ритуал… я читала труды одного австрийского учёного, господина Фрейда, и…
– С вами всё в порядке? – Габриель, как всегда заботливый, коснулся моего плеча. Я невольно вздрогнула, затем прокляла себя за слабость, затем как ни в чём не бывало улыбнулась ему.
– О, да, я в порядке, в полном! – По-моему, обмануть его мне не удалось, но Гранье был тактичным, и оставил меня в покое. Фальконе, тем временем, продолжала:
– Предпоследней жертвой господина Февраля стала знаменитая графиня Симонс, жена нефтяного магната. Бедняжка так мучилась перед смертью…
Я усмехнулась, вспомнив Иветту, и поспешила опустить взгляд в свою тарелку прежде, чем кто-то из присутствующих заметит моё злорадство. Благо, все слушали Фальконе, и на меня не обращали ни малейшего внимания – разве что, Габриель? Да и Арсен с другого конца стола тоже, вроде бы, поглядывал время от времени.