Февраль (СИ)

Гранье, видимо, почувствовал перемену в моём настроении и слегка нахмурился. Но, так как сидела я по-прежнему без движений, говорить он ничего не стал, и продолжил свою работу с этой самой озадаченной морщинкой между бровей.
А я опять стала думать о нём, но на этот раз с присущим мне хладнокровием и рассудительностью. Он был, действительно, чудесным! И очень чутким, что меня несказанно удивило, ибо мне такие мужчины прежде не встречались. Чего стоила эта его затея вытащить меня на прогулку – он ведь и впрямь понимал, что я имею все шансы сойти с ума от волнений и безысходности, если останусь одна! Он не оставил меня с моим горем, а заботливо предложил своё общество, и делал всё, чтобы я не грустила, пока мы гуляли в парке.
Он сорвал для меня фиалку, что росли на одной из клумб мьсе Шустера, и преподнёс в качестве небольшого подарка, и, с милейшей улыбкой сам же закрепил этот маленький цветок в моих волосах. Он до сих пор оставался там, и я надеялась увидеть его и на портрете тоже.
А ещё он нежно держал мою руку, в течение всей нашей прогулки, и я забывала обо всём на свете, когда была с ним. Мы много разговаривали о живописи, пожалуй, слишком много, но, увы, я просто не знала, о чём ещё говорить. Габриель рассказывал о себе, о своём детстве, о своём старшем брате, о том, как впервые взялся за кисть – и слушать его было невероятно интересно, но, увы, я-то ему о своём прошлом рассказать не могла. Но, без сомнения, история о том, как я хладнокровно застрелила собственного мужа получилась бы весьма занимательной! И, наверное, Гранье не отказался бы услышать парочку леденящих душу подробностей. Но, право слово, не рассказывать же ему обо всём?! А он, благо, был слишком тактичен и слишком хорошо воспитан, чтобы спрашивать. Хотя, не сомневаюсь, ему было очень и очень любопытно, что же на самом деле произошло, и какую тайну хранит эта женщина-загадка, Жозефина Лавиолетт?
Наверное, это добавляло мне ещё большего шарма. Молодая вдова с тёмным прошлым, сокрытым под покровом таинственности – боже, да такой человек, как Гранье, не имел ни малейшего шанса остаться равнодушным к столь интересной персоне! Думаю, как и многие другие. Тот же Лассард – если и впрямь знал моего покойного мужа, о-о, не сомневаюсь, мне было чем его заинтересовать. Всех их.
Всех, кроме старого Гарденберга, которого мы встретили на прогулке. Этот был очарован Франсуазой, и не думал скрывать своей заинтересованности. Как обычно, он выгуливал своего тощего длинноногого пса, борзую с весьма подходящим именем Трой  [18], который весьма заинтересовался Габриелем. Я обеспокоено сделала шаг назад, потому что всегда настороженно относилась к собакам, но Гранье ничуть не испугался. И, сев на корточки, принялся забавляться с ней, поглаживая это чудовище по загривку. Я с ужасом ждала, когда сей несуразный монстр откусит ему руку, или, быть может, даже голову, но ничего такого не произошло, а через пару секунд, Трой беззастенчиво повалил Габриеля в траву и принялся облизывать, под задорный смех самого Гранье и Гарденберга. И, пользуясь тем, что Габриель пока, вроде как, занят и не обращает на нас внимания, мсье Эрик спросил меня о Франсуазе – где же она, почему не гуляет с нами? Он был бы так рад её повидать! Я искренне ответила, что мы слегка повздорили, но по такому случаю я обязательно с нею помирюсь, и сразу после ужина уведу на прогулку… скажем… к озеру? Что думает мсье Гарденберг на счёт озера? О-о, озеро, чудесное место! Старый швейцарец намёк мой понял без лишних слов, и обещал быть там ровно в девять ноль-ноль. Ах, спасибо, дорогая мадам Лавиолетт! Ах, всегда пожалуйста, право слово, мне не сложно!
Вот только сомневалась я, что из этого что-то выйдет. Гарденберг, может, и сказочно богат, но жениться на бедной Франсуазе с двумя детьми явно не станет. А на роль любовника, я не сомневалась, у неё у самой имеются кандидаты куда моложе и перспективнее. Впрочем, что там она говорила про «двойную фору»? Может, ей сейчас как раз именно это и нужно, а?
Я ударилась в свои пошлые размышления, а мсье Гарденберг с улыбкой восхищался умением Габриеля Гранье к каждому отыскать подход. Вообще-то, говорил старый швейцарец, Трой плохо ладит с посторонними, особенно сейчас, когда он приболел, но вас, Габриель, он полюбил всем сердцем! Удивительный вы человек, в самом деле!
О, да, это очень верно подмечено. Сейчас, сидя на невысоком пуфике, напротив сразу двух мольбертов, я смотрела на Габриеля и вспоминала слова старого швейцарца. И думала с невыразимой тоской, что если бы я однажды осмелилась влюбиться, то выбрала бы именно такого человека, как Габриель Гранье.
 
XV
За ужином мадам Фальконе вновь была в ударе. Я бы сказала, что она превзошла саму себя, ошарашив всех нас очередным эпатажным заявлением о том, что знает, кто убийца.
– О господи, ну только не опять! – Простонал Габриель с видом мученика. Он, как и мы с Франсуазой, уже устал от этих бессмысленных разговоров, ровно как и от раболепного восхщения мадам Соколицы психопатом Февралем, которое та уже и не думала скрывать.
Блестя глазами, она воскликнула, широким жестом обведя всех собравшихся:
– И, между прочим, это действительно один из постояльцев отеля!
– Началось, – мрачно произнёс Арсен, и, укоризнно покачав головой, увлечённо занялся своим ужином. Мадам Фальконе, всё ещё сердитая на русского журналиста за то, что он не написал статью по её просьбе, демонстративно проигнорировала его слова, и продолжила:
– Более того, это не просто один из постояльцев «Коффина»… – Она понизила голос с претензией на загадочность, и, перегнувшись через стол, зловеще зашептала: – Он среди нас, здесь, сейчас, вот в эту самую минуту!
– В самом деле? – Лассард заинтересованно повернулся к ней. – И кто же это, по-вашему?
– А вы ещё не догадались? – Фальконе, похоже, доставляло невероятное удовольствие ломать эту дурную комедию. А я испытала ни с чем не сравнимое желание встать и уйти. Я даже салфетку отложила, будто и впрямь полагая, что мадам Соколица вот-вот назовёт моё имя. Благо, от поспешных действий меня удержал Габриель, вцепившись в моё запястье так, что я поморщилась от боли. Он, впрочем, тут же ослабил хватку, и бегло улыбнулся мне, а затем повернулся к мадам Фальконе.
– С вашей стороны весьма опрометчиво делать подобные заявления, если это действительно так, Виттория, – сказал он. – В таком случае, боюсь, вы станете следующей жертвой. Если, разумеется, прямо сейчас не назовёте его имя, чтобы полиция со спокойной душой могла арестовать его и предать правосудию!
Я, действительно, боялась, что Фальконе каким-то образом стало известно о моей связи с Иветтой Симонс и о шляпке с моими инициалами на месте, где была убита Селина Фишер. И если она сейчас укажет на меня, я вообще не представляю, что делать дальше. Поэтому я волновалась, и готова была убить Габриеля за то, что он потакал этим дурацким разговорам!
Но, скорее всего, Гранье нужно было поблагодарить. За то, что не дал мне уйти, за то, что силой удержал меня за столом – ведь, в самом деле, моё бегство выглядело бы подозрительным, и привлекло бы всеобщее внимание куда больше, чем глупая болтовня Соколицы.
– Я не буду называть его имя, – загадочно улыбаясь, итальянка покачала головой. – О, нет, вовсе нет, ведь тогда не будет никакой интриги!
– Разумеется, она ведь не знает его, и затеяла этот фарс исключительно ради того, чтобы привлечь к себе внимание… – Пробормотал доктор Эрикссон, но, как мне показалось, он выглядел разочарованным. Видимо, мадам Фальконе всё же удалось возбудить всеобщее любопытство, чего она и добивалась этими разговорами.
– Простите, Виттория, но с чего вы вообще взяли, что убийца среди нас? – Спросил её Томас Хэдин. О-о, я преклонялась перед этим человеком! Он был бесконечно умён, эрудирован, и вопросы всегда задавал такие точные… и говорил исключительно по делу, вот как сейчас.