Вышибая двери

Так зачем мне пенсия? Я буду ее жертвовать на благотворительные цели.
Чтобы оправдать такую грешную старость.
* * *
Два года назад я влюбился. Неожиданно и безнадежно. Я не имел никаких шансов. Не потому, что не нравился. Просто ей было шестнадцать лет.
Для меня женщина как потенциальная возлюбленная существует в возрастном отрезке от восемнадцати до тридцати пяти. Возможны некоторые осторожные шаги в сторону увеличения цифры, но никак не уменьшения. Девчонки шестнадцати-семнадцати лет для меня именно девчонки. Тех, кто реагирует на еще более молоденьких, я бы собственноручно по стенке размазал. А тут…
Мне было тридцать два. Я тогда солировал в Кобленцском хоре, и она пела там же. Наверное, я ей нравился. Было заметно, что между нами пробегает искорка, и руководитель хора предупредил: «Максим, ты за нее сядешь». Старый козел. Он, а не я. Потому что я даже мысли о сексе не допускал. Она появлялась сама по себе. А я ее снова не допускал. И было тяжело.
Может, и глупость, конечно. Все могло бы быть как по нотам, закружил бы голову (много ли соплюшке надо?), в свое удовольствие сделал женщиной, и нет меня. И лети, девица, кувырком с романтических небес на твердую землю. Но при всей своей аморальности я все-таки не мог поиграться и оставить девчонку разочарованной в ее первом чувстве. Это женщине созревшей может доставить радость секс сам по себе, без воздушных дворцов и сказочных принцев. Впрочем, и им это нужно. А уж семнадцатилетние девочки не столько секса ищут, сколько ритуальных плясок.
Не люблю типов, которые не могут или не хотят в подобных случаях сказать себе «нет». Не из каких-то моральных соображений, а на физиологическом уровне не переношу похотливых зверьков. Контраргументов можно привести сколько угодно, от «сделает кто-то другой» до «ты не мужик». Вот пусть «кто-то» это и делает. И да, я «не мужик».
…Сегодня случайно увидел ее на улице. Стояла на остановке с каким-то приятного вида парнишкой лет восемнадцати. Как я и предполагал, за эти два года она стала женственнее, мягче. По тому, как она улыбается, как свободно и легко отбрасывает со лба каштановые волосы, я понял, что все у них серьезно. Инстинктивно притормозил и поднял забрало каски. Она помахала рукой. Я показал на ее парня и поднял большой палец. Они засмеялись, и парень по-подростковому угловато закивал мне. Они немного замялись: подойти, не подойти? На оживленном перекрестке кругом ревели машины. Руль дернулся в моих руках. Еще немного — и я выскочил бы к ней на тротуар.
А… зачем? В груди слегка щемило. Ну и пусть. Ну и ладно. Так и должно быть. Я махнул им рукой и прибавил газ.
* * *
Все, что я делаю, — для тебя. Для тебя живу, дышу, чувствую, думая о тебе, улыбаюсь, грущу только о тебе.
Ради тебя в фитнесе часами работаю с железом (а ведь я уже не мальчик), ради тебя мою голову дорогим шампунем, потому что мои волосы должны нравиться тебе. Я стараюсь оставаться мужчиной в самых тяжелых ситуациях, иногда лезу на рожон — не геройства ради, а только для того, чтобы ты гордилась мной. Учу этот кошмарный немецкий язык, который не укладывается в мою битую всевозможными сапогами голову, заполняю мозги разнообразной и, если честно, мало нужной мне информацией. Я даже читаю умные книги, стараясь оценить Кафку, только для того, чтобы быть тебе понятным и интересным.
Пою наедине с собой, чтобы суметь спеть тебе, когда ты этого захочешь, и тем вызвать улыбку или слезы на твоих лучистых глазах.
Перестал пить пиво и не ем на ночь только для того, чтобы твоей ладони было приятно скользить по моему телу. Для чего же еще? А ведь так заманчиво в жару выпить холодного пивка с друзьями, а ночью — залезть в холодильник и нарушить сонную тишину веселыми звуками шкварчащей сковородки!
Дважды в день стою под холодным душем (брррр!), пью витамины и даже бросил курить, чтобы оставаться молодым и здоровым. Для тебя. Только для тебя.
Любимой.
Которой нет.
* * *
Кандидат немного смущается.
— Работал раньше охранником?
— Нет… но я буду стараться.
— Говоришь, одна работа у тебя уже есть. Но ведь сюда на смены придется выходить и в будни, по средам, в объявлении о вакансии я это выделил.
По могучим плечам проходит легкая волна.
— Нет проблем.
— А как ты будешь, не выспавшись, пахать у себя на стройке? У нас работа тяжелая.
Робкая улыбка.
— Я не устаю никогда…
— Да ну?
— Правда… Я даже в выходной сплю четыре часа в сутки и хорошо высыпаюсь.
Знакомьтесь: албанец Куруш, мой новый охранник.
Как все большие и сильные люди, он осторожен в движениях, и на лице его всегда немного виноватое выражение. Дескать, простите, если кого зашиб, я нечаянно. Куруш — профессиональный боксер. Два кубка среднего значения у него уже есть. Цель — стать чемпионом мира в супертяжелом весе. К тому же он работает пять дней в неделю на стройке и вдобавок три ночи у меня в танцхаусе. И работает прекрасно. Куруш на сменах уже две недели, и я на него не нарадуюсь. Дисциплинированный, сдержанный, по-настоящему мужественный парень. Ему всего двадцать два года.
На прошлой смене он выволок в одиночку двоих дебоширов, зажав их головы под мышками. На улице отпустил, и они сразу решили отомстить. А Куруш только глянул из-под густых бровей и спокойно, даже по-дружески сказал: «Лучше не надо». И ему поверили. Я бы тоже поверил.
Внешность у Куруша, мягко говоря, устрашающая: крупные черты лица, перекореженный горбатый нос, квадратная челюсть и густые черные брови вразлет. При этом он красив настоящей мужской красотой, а когда еще и улыбается — неожиданно по-детски, немного смущенно, — дискотечные девчонки тают, как нежное белое мороженое под жестоким средиземноморским солнцем.
Ночь, стоим у дверей. Только что мимо прошмыгнула стайка полуголых девок, по традиции (не мной заведенной!) расцеловав нас в обе щеки и обдав заодно горячей волной дешевого парфюма пополам с чудесным запахом юных девичьих тел. Это придает нашим мужским мыслям определенное направление.
— Куруш, сколько раз за ночь ты сможешь сделать женщину счастливой?
— Мм… такие вопросы задаешь…
— Просто интересно. Ты сегодня отработал полную смену на стройке, был на трехчасовой тренировке и сейчас стоишь со мной на смене. И свеж как огурчик! А ведь тебе еще и завтра на работу… хотя нет, уже сегодня, — добавляю, взглянув на часы.
Куруш смущенно улыбается:
— Ну… завтра к вечеру мне надо будет немножко поспать, часа два, и только потом идти на тренировку.
— Так все-таки? Как насчет женщин?
Куруш, хотевший уйти от ответа, мучительно краснеет.
— Ну… если девушка мне не слишком нравится, то я могу любить ее без остановки часов пять.
— Гм… хм… впрочем, ты еще молодой… хотя… м-да… А подружка твоя здесь была?
— Какая? У меня сейчас одновременно три подружки, и все довольны. Вроде бы. А мне немного мало.
— А… когда ты успеваешь? Ты же всегда или на работе, или на тренировке…
— Мне не надо много спать, и потом, у меня же есть выходной. Я с утра встречаюсь с одной подружкой, днем с другой и вечером еду к третьей. Они не ревнивые совсем. Хорошие такие, радуются, когда я прихожу…
— Замолчи! Мы на службе, в конце концов!
Куруш не врет. Он, по-моему, совсем не умеет врать.
Много работает, потому что ему скучно сидеть без дела. К тому же у него, как у всякого албанца, толпа младших братьев, которые теперь постоянно пасутся возле дискотеки и клянчат у него деньги. Куруш, вздохнув, безропотно лезет в бумажник, сколько бы они ни попросили. Отказывает только тем, кто плохо учится. Те воют и грозятся. У входа образуется визгливая карусель с албанским колоритом. Тогда выхожу я и, уперев руки в бока, начинаю орать: «Что! Это! Такое! Вы! Тут! Устроили?!» Дети с выпученными от страха глазами разбегаются кто куда.