Вышибая двери
Мягкое облако. Нежное.
* * *
Проснулся пять минут назад. На часах — половина третьего ночи. Дом пуст.
Проснулся с кривой полуулыбкой на губах и каким-то сжатым до состояния пружины криком в груди. Кому я кричал? Над чем смеялся? Горько смеялся…
Это надвигающееся время дает о себе знать. Душно и… чувствуешь, что спастись невозможно.
До дряхлости тела еще далеко. Но что такое «далеко» в человеческом измерении? Неотвратимость. Мне жутко представить, что когда-нибудь мои сильные, упругие мышцы обвиснут, станут дряблыми и будет бесполезно реанимировать их упражнениями. Что черная шевелюра поредеет и сквозь редкие волосы начнет жалко просвечивать пергаментная кожа. И ни одна красотка не обожжет меня зовущим взглядом. Да что там красотка — простецкая коренастая деваха будет смотреть сквозь меня. Как обычно и смотрят на жалких стариков. И нельзя будет пить. Нельзя будет есть. Прикосновение к женским губам не заставит покачнуться и поплыть горизонт, не разольется по венам жидкое пламя и не откроется больше танцующий, пронзительно ясный мир страсти.
Так пей, человек, полной чашей черпай и не жалей разлетающихся искрами брызг. Черпай и с наслаждением, жадными глотками пей, пока можешь. Пускай ревет пламя в твоей груди, пока дрожит мотор и толкает стальной поршень горючая смесь. И когда пенное, бурлящее вино будет выпито, когда кончится горючее и ты покатишься по неровному асфальту по инерции, теряя детали на холостом ходу, отбрось пустой ковш и, повернув ключ, погаси зажигание. Махни рукой проносящимся мимо тебя. Пусть смех их разносится в теплой ночи и волосы вьются по ветру.
Махни им рукой и улыбнись. Живите. Радуйтесь этой жизни.
Облокотившись на руль, прижмись щекой к пустому, еще теплому бензобаку и в последний раз закрой глаза.
* * *
Тысячи. Их тысячи. За вечер, даже в небольшом клубе, мимо тебя проходит около тысячи человек. В среднем клубе — не меньше трех тысяч. Каждый думает, что он уникальный. Так и есть, но если акцентироваться на этом, сойдешь с ума. Проверяешь наличие штемпеля на руке — народ выходит покурить и заходит обратно, мелькание рук перед глазами, — надо смотреть внимательно, многие стараются проскочить не заплатив, просто махнув запястьем; на некоторых руках стоит штемпель чужой дискотеки, это тоже надо контролировать.
Сперва голова идет кругом, потом привыкаешь. Я уже запоминаю вошедших в лицо и штемпель не проверяю.
Но у неопытных тюрштееров бывают нервные срывы. Ночь, грохот музыки, постоянная концентрация на входящих людях — этих впустить, этих нет, этих впустить, но быть внимательным; сирена — драка в зале, крики перед дверями, коллеге нужна помощь, мельтешня тысяч рук. И все это в непрерывном общении с сотнями разных людей — один хочет пошутить, другой поговорить, третья жаждет внимания…
Новенький тюрштеер выбил зубы посетителю. За то, что тот на штемпельном контроле шутя замахал граблями перед его лицом — дескать, ха-ха, где мой штемпель? И тут же получил тяжелый удар в лицо.
Это нехорошо, конечно. Непрофессионально и по-человечески плохо, согласен.
Но вполне понятно.
Тюрштееры грубые и злые. Звери практически. А вы представьте: всю ночь, а иногда и несколько ночей подряд, ты находишься на взводе. Каждый мужчина, зашедший в диско, — твой потенциальный враг. Более того, чувствуя, что ты облечен некоторой властью, парни часто начинают провоцировать. Иногда просто чтобы позабавиться.
Толпа, мигающие огни, сигнал тревоги на пульте — пусть не драка, пусть ерунда. Скажем, в зале курят. Продираешься в пульсирующей прожекторами темноте сквозь толпу. Как людям отличить, идет работник дискотеки или просто кто-то хочет протиснуться без очереди к бару? Они не спешат расступаться. Говорить бесполезно, в танцзале можно изо всех сил орать человеку в ухо — и он не услышит. Сперва деликатно похлопываешь по плечу — не реагирует. Настойчивее — не пропускает. Ласково отодвигаешь стоящего перед тобой и еще пару человек в придачу — и сразу: «Что это такое?! Какое безобразие!» Безобразие, да. Но какие еще варианты? Мельком замечаешь, что кто-то положил руку на поручень возле пульта диджея, — это опасно. Шлепаешь его по руке — нет реакции. Дергаешь за пальцы — на тебя оборачивается ухмыляющаяся с вызовом физиономия, дескать, хочу и буду. Резкий удар ребром ладони по пальцам, лежащим на металлическом тонком ободе. Рука отдергивается, физиономия перекашивается в крике, но ты уже протискиваешься дальше, тебе надо найти курящих.
Вот они, кучка парней с сигаретами в зубах. Все прекрасно знают, что курить в зале нельзя, идиотский запрет действует уже больше года. Но курят. Увидев тебя, некоторые бросают зажженные сигареты на пол, некоторые прячут их в ладонь, а некоторые продолжают нагло дымить. Грохот музыки, толчея. Показываешь знаками — курить нельзя, берешь за запястья прячущих светящиеся в темноте огоньки, объясняешь так же, знаками, что в следующий раз они будут выведены из клуба. Одни кивают, другие продолжают курить, усмехаясь. Выдергиваешь сигареты у них из зубов и бросаешь на пол. И тут же взгляд — посыл, в зрачки ломом: дернись только — убью. Именно тебя, лично, дружков твоих помилую.
За всю мою карьеру тюрштеера не рыпнулся ни один.
Это неудивительно: побеждает не тот, кто сильнее, а тот, кто готов действовать. Они пришли отдыхать. Если бы подраться — их не впустили бы. Они расслаблены, а я на работе.
Такая у меня работа — уговаривать тех, кто слышит, а глухих плющить.
Всё, теперь вернуться обратно, а там на рации вызов к дверям — опять кто-то забыковал! — и снова кросс пятьдесят метров сквозь дергающуюся толпу. Плещущие поднятые стаканы, кто-то орет в ухо, тебя требовательно хлопают по плечу, оборачиваешься — маленькая толстая девчонка отчаянно кричит что-то. Не слышно, но по губам читаешь: «Хильфе!» — «Помогите!». Расталкивая народ, рвешься — куда, в какую сторону бежать?! Она тянется к твоему уху: «Это очень важно! Ты не должен смотреть так зло, кругом праздник, улыбнись! Хи-хи-хи!»
Как богат и выразителен может быть скупой немецкий язык в такие минуты.
Поэтому, ребята, заглядывающие в диско, не провоцируйте охранников. У них тяжелый, жесткий хлеб. И иногда в нем остаются зубы.
* * *
Сегодня был настоящий бой.
Буквально за десять минут до закрытия танцхауса лысый ушел на обход, и почти сразу раздался вой тревоги. Оставив пост, я помчался в зал. Вокруг мелькание лиц, визг девок и грохот падающих стоек. Посреди танцплощадки, изрыгая матюги, размахивал табуретом — хокером, как Кинг-Конг баобабом, какой-то верзила. Под головой лежавшего на полу человека расплывалась лужа крови. Над ним орал и вертел нунчаками лысый.
Двухметровый верзила оказался моим косвенным знакомцем. Я знал, что он родом из Новосибирска, приходил на дискотеку пару раз, но был тих. Друзья его говорили, что, вдобавок к своим размерам, он еще и кандидат в мастера спорта по боксу. В сущности, это было заметно и так: по ломаному носу, сглаженным скулам и особому, боксерскому выражению глаз, придающему человеку слегка дремлющий и заторможенный вид. Он не понравился мне с первого взгляда, и вероятно, взаимно, поэтому знакомства как такового не состоялось, хотя мы и земляки. Мы проигнорировали друг друга — и все. Интуиция, как оказалось, меня не подвела.
С разбега, по инерции, я вылетел как раз между лысым и его противником. И неожиданно для верзилы заорал по-русски: «Дурак! В полицию захотел?!». Бычара слегка опешил, опустил табурет, а я уже сделал пару шагов в его сторону, что-то увещевающе воркуя, но в этот момент он вдруг вскинул длинную руку и метнул тяжелый хокер мне в голову. Уклонившись, я чуть не попал под вертящиеся нунчаки лысого, которыми он продолжал открещиваться от верзилы. Помянув недобрым словом маму такого плешивого дурака, я, расставив руки, как в жмурках, пошел на бычару, пытаясь прижать его к стене. Боксер осклабился, принял стойку и упруго запрыгал на одном месте.