Дарю тебе сердце

– Мерзавец! Я готов убить его своими руками! В жизни не встречал такого бесчестного типа! Бедное дитя! Пойдем в дом, девочка, ты замерзла, тебе нужно посидеть у огня.
Луи проводил рыдающую дочь в гостиную и помог ей снять накидку.
– Мне ужасно жаль, что так получилось. Мне казалось, что Доусон Блейкли в тебя влюблен. Выходит, он морочил голову и нам, и тебе. Дорогая, расскажи, что случилось, что он тебе сказал?
– Ничего не случилось. Он уехал, вот и все. Я прошу никогда больше не произносить при мне имя Доусона Блейкли. А сейчас я пойду спать. Спокойной ночи, папа.
Кэтлин вышла из комнаты и устало двинулась вверх по лестнице.
Как только она скрылась из виду, Луи вздохнул с облегчением. Его план сработал отлично. Теперь его драгоценная дочь в безопасности, Блейкли навсегда исчез из ее жизни. Правда, один вопрос не давал Луи покоя. Почему Кэтлин отсутствовала так долго?
 
Глава 8
Кэтлин поднялась к себе, разделась и легла в постель. Сейчас ей хотелось только одного: уснуть и никогда не просыпаться. Доусон ее не любит, он оказался жестоким и бесчестным человеком. Как она вообще могла полюбить такого?
– Доусон Блейкли, я тебя презираю! Я буду презирать тебя до самой смерти! – сказала Кэтлин в темноту.
Она повторила это вслух несколько раз, но почему-то от этого оказалось мало толку. Перед глазами все время стояло лицо любимого. Она снова и снова вспоминала его гибкое смуглое тело, как они вместе содрогались в любовном экстазе, создавшем между ними новую связь, которую, казалось, уже не разорвать.
– Я тебя ненавижу!
Кэтлин уткнулась лицом в подушку и снова разрыдалась. Она ненавидела Доусона, но одновременно ее терзала такая тоска по нему, о существовании которой она до сегодняшней ночи даже не подозревала.
Ханна лежала без сна в своей маленькой комнатке. Она слышала, как вернулась Кэтлин, ложь, которую ей сказал отец. Может, пойти к девочке, рассказать, что она подслушала? Но тогда хозяин ее убьет. Нет, решила Ханна, лучше промолчать. Доусон Блейкли покинул Натчез, пройдет совсем немного времени, и Кэтлин его забудет.
Сомнения еще долго мучили негритянку, и ей удалось заснуть только под утро. Ей снилось, что Кэтлин превратилась в седую иссохшую старуху. Грозя скрюченным пальцем, она кричала на Ханну: «Это ты во всем виновата! Ты искалечила мне жизнь! Ты знала, что я никогда не забуду Доусона, но не помогла мне! Я тебя ненавижу!»
Ханна проснулась на рассвете с таким чувством, будто и не ложилась вовсе. Сон не принес ей отдыха, и у нее возникло предчувствие, что отныне ей никогда не знать покоя.
За завтраком Абигайль сказала мужу:
– Меня очень беспокоит Кэтлин. Вот уже три недели, как этот человек уехал, а ей все не становится лучше. Боюсь, сердце ее разбито. Что же нам делать? Может, стоит пригласить врача?
– Я тоже об этом думал, но что мы ему скажем? Что наша дочь умирает от любви к какому-то никчемному прощелыге? Нет, врач тут не поможет. Придется подождать, пока она придет в себя. Вы же знаете нашу Кэтлин, ее ничто не занимает надолго.
– Ханна, убери поднос! – Кэтлин недовольно посмотрела на няньку. – Я же тебе сказала, что у меня нет аппетита!
– Мисс Кэтлин, золотко, вам надо поесть, вы неважно выглядите. Ну скушайте хоть немножко, – уговаривала Ханна, искренне волнуясь за свою питомицу, которая только и делала, что целыми днями смотрела в огонь.
– Зачем мне есть? Какая разница, хорошо я выгляжу или плохо? Мне все равно.
– Кэтлин Борегар, вы не можете так говорить! Вам никогда не было все равно, как вы выглядите, так что давайте-ка я расчешу вам волосы, наденьте красивое платье и спуститесь вниз.
– Я не собираюсь есть и, уж конечно, не спущусь вниз! Почему до тебя никак не дойдет, что я хочу, чтобы меня оставили в покое? Я прошу только об одном: чтобы ты и все остальные перестали ко мне приставать. Неужели я хочу слишком многого?
У Ханны выступили слезы на глазах. Она отвернулась не в силах видеть свою любимицу в таком состоянии, вытерла глаза краем фартука и с удрученным видом вышла из комнаты. Поднос остался нетронутым. Так продолжалось не первый день, и никто не мог повлиять на Кэтлин. С каждым днем Луи и Абигайль все больше тревожило состояние дочери. Абигайль так разволновалась, что сама на несколько дней слегла. Луи мысленно спрашивал себя, не совершил ли он роковую ошибку, избавившись от Доусона. Время от времени он поднимался в комнату дочери, но всякий раз встречал только холодный, отчужденный взгляд и слышал просьбу оставить ее одну.
– Капитан Доусон, откройте!
– Уходи! – крикнул Доусон и швырнул в дверь пустой бутылкой. Сэм печально покачал головой. Доусон уже несколько дней не показывался из каюты, а когда Сэм спросил, куда следует взять курс, рявкнул, что ему плевать.
Доусон сидел за письменным столом. Несколько дней он не брился, не переодевался, почти ничего не ел. Единственное, что ему было нужно, это спиртное. Когда у него кончалось виски, он орал во всю глотку:
– Сэм, у меня кончилось виски! Тащи сюда бутылку!
Сэму ничего не оставалось, как направить «Мою Дайану» в ближайший порт и послать кого-нибудь из матросов за спиртным. После этого он стучался в дверь капитанской каюты, держа наготове бутылку, и говорил:
– Капитан, по-моему, вам пора кончать пить, вы плохо выглядите.
Метнув на него свирепый взгляд, Доусон жадно выхватывал у него виски и отвечал:
– Занимайся своим делом, а меня оставь в покое.
Сэм понуро возвращался в рулевую рубку, чтобы продолжить бессмысленное занятие – бесцельно водить пароход вверх и вниз по Миссисипи.
Как-то утром, вскоре после восхода солнца, негр снова услышал голос капитана:
– Сэм, иди сюда!
Лоцман поспешил на зов и увидел, что дверь в каюту открыта. Доусон стоял у иллюминатора. Кажется, впервые за несколько недель он был трезв.
– Скажи, где мы находимся?
– Примерно в десяти милях к северу от Нового Орлеана.
– Хорошо. Заходи в порт. Я решил отправиться в Европу.
– Но, капитан, а как же ваша плантация? Пароходы? Что мне с ними делать?
– Мне все равно. Хочешь – продай, хочешь – затопи.
В больших глазах Сэма промелькнула обида, и Доусон тут же пожалел о своей грубости.
– Прости, я знаю, что в последнее время со мной очень трудно. Пока меня не будет, пожалуйста, позаботься о пароходах. – Помолчав, он вздохнул и добавил: – Обещаю, что, когда вернусь, со мной будет легче. Я любил ее, Сэм, по-настоящему любил.
– Знаю, капитан.
Прошло шесть недель, но Кэтлин по-прежнему отказывалась выходить из спальни. Как-то днем Ханна застала ее лежащей в кровати. Девушка выглядела несчастной и печальной, но в ее облике появилось что-то новое.
– Что случилось, золотко?
– Ох, Ханна… – Кэтлин всхлипнула. – Ты должна мне помочь.
– Вы же знаете, мисс Кэтлин, я все сделаю ради моей девочки. Ну же, дорогая, расскажите, что случилось.
Кэтлин посмотрела на няньку:
– Я… о Господи, что же мне делать? Кажется, я беременна!
– Матерь Божья! – Негритянка обняла ее своими большими пухлыми руками и принялась покачивать, как в детстве, приговаривая:
– Не волнуйтесь, золотко, Ханна позаботится о своей девочке.
Наконец Кэтлин немного успокоилась.
– Ханна… может, в бараках у рабов есть кто-нибудь… Я должна избавиться от этого ребенка.
Темные глаза негритянки вспыхнули.
– Даже не думайте об этом, мисс Кэтлин! Как вам только в голову пришло, что я соглашусь на такое?
– И все равно нам надо поскорее что-нибудь придумать.
– Мы обязательно придумаем, золотко.
Закрыв за собой дверь, Ханна прислонилась к стене. «Это я во всем виновата. Нужно было махнуть рукой на мистера Борегара и рассказать девочке правду. Что же ей теперь делать?»