Неделя на жизнь (СИ)

— Н-е-е-т!!!
Никита вскочил на постели, отирая со лба соленые капли мерзкого липкого пота. Тяжело дыша, он нагнулся и, пошарив под кроватью, вытянул оттуда бутылку воды. Сделав несколько судорожных глотков, он поднял наконец трубку телефона, орущего голосом погибшей девушки из кошмара.
— Эй, Никитос! — услышал он голос Мишки Черкасова. — Ты чо такой чахлый?
Никита взглянул на часы на прикроватной тумбочке. Стрелки близились к четырем. Через неплотно задвинутые шторы в комнату проливался скупой свет угасающего ноябрьского дня.
— Я вообще-то еще сплю, — недовольно проговорил он сиплым, от невероятного количества выкуренных вчера сигарет, голосом.
— Ну да, вчера славно погудели! Хотя по-моему последняя бутылка виски не пошла тебе на пользу. Кстати, ты один? — продолжал юродствовать собеседник, видимо не собираясь заканчивать разговор.
Никита обернулся. На соседней подушке он заметил чью-то взлохмаченную рыжеволосую голову.
— Нет, не один, — прокряхтел он и в который раз жадно припал к бутылке с минералкой. Пузырьки лопались в горле и на языке, а казалось, что взрывается мозг.
— Значит, Юлька все же увязалась с тобой! Ну ты мачо, Никитос! — заржал невидимый Черкасов.
— Слышь, Мишель, ты вообще чего звонишь-то? — недовольно спросил Никита. Больше всего на свете сейчас ему хотелось упасть на подушку и вновь забыться тяжелым мутным сном. Тем более, что бесконечное «чоканье» собеседника раздражало его до нервной трясучки.
— Есть одна тема! Дело у меня к тебе, на миллион. Кстати, ты в нем заинтересован гораздо больше меня. Ну чо, говорить, или ты совсем не в адеквате?
— Давай свою тему, ты ведь все равно не отстанешь.
— Ну ты помнишь, я тебе вчера в клубе рассказывал, что тут на горизонте нарисовался один перец. Немец, по-русски ни бум-бум. Пивняк, но ходят упорные слухи, что фриц интересуется современным искусством. И даже в прошлом году устраивал в Нюрнберге какую-то супервыставку молодых и талантливых русских художников. Ты чо, правда, не помнишь ни хрена? — искренне удивился собеседник.
Никита в самом деле ничего не помнил. В последнее время он частенько пропадал в одном модном московском клубе. Там собиралась непризнанная богема, которая на протяжении вечера рассуждала о живописи и поэзии. Несостоявшиеся гении зачитывали вслух свои стишата и отрывки из бессмертных произведений, и наперебой ругали идиотов издателей и хозяев галерей, которые ни в какую не хотели признавать их гениальность. Разговоры эти обычно сопровождались принятием изрядного количества спиртного, а иногда и травки. После таких «творческих» попоек он обычно просыпался не один и на следующее утро информацию о проведенном вечере собирал по крупицам от более трезвых приятелей, поскольку сам напивался до состояния зомби.
— Нет, ничего не помню, Мишель, но ты давай, продолжай.
— А чего там продолжать? Я надыбал тебе адресок ресторана, где наш меценат имеет обыкновение сиживать с кружечкой пивка и свиной ножкой. Но есть одна проблема. Разговаривать с ним надо вежливо и желательно на его родном языке. Русского он не знает, а от английского его корежит. Не любит наш фриц англичан! Ферштейн?
— Ну да, конечно, спасибо тебе дружище!
— «Спасибо» в карман не положишь! Потом сочтемся, ты меня знаешь, — я своего не упущу!
— Не сомневаюсь.
— Ладно, Никитос, врубайся и поскорее, потому что на будущей неделе купец опять отбывает в далекий Мюнхен и когда снова нарисуется, непонятно. Ну все, адресок скину тебе на «мыло». Aufwiedersehen, mein schatz! Фройляйн привет передавай! — хихикнул Черкасов и отсоединился.
Никита нехотя встал и поплелся на кухню. Там, бросив в стакан две таблетки шипучего аспирина, поставил чайник и пошел в душ. Голова гудела немилосердно, каждый шаг отдавался тупой болью в затылке. Попеременно включая то горячую, то холодную воду, он направлял душ на голову и лицо. Когда через полчаса он относительно проснувшийся вышел на кухню, то приняв аспирин и запив его чашкой крепкого сладкого чая, понял, что теперь может соображать. Это был его реальный шанс пробиться. Сам он, как и его мама, был совершенно искренне убежден в собственной гениальности. Просто в этом жестоком мире (про себя он так и говорил — «жестокий мир») одаренному человеку пробиться безумно сложно. Его не понимают, притесняют, недооценивают. Взять хотя бы старика Гогена. Помер, бедняга, в нищете от сердечного приступа, который, кстати, случился очень вовремя и спас его от тюрьмы. А что уж говорить о Модильяни? Алкоголь, наркотики, разврат… Все, как у него, у Никиты. А полотна были признаны только после того, как итальяшка отбросил коньки, благодаря своим богемным злоупотреблениям. Подумать только, что «Мальчик в голубом пиджаке» ушел с аукциона за одиннадцать миллионов долларов! А между прочим он, Никита, пишет ничуть не хуже, а может даже и лучше! Но Никиту не очень увлекала перспектива ожидания собственной кончины от передоза, чтобы стать знаменитым. Ему хотелось богатства здесь и сейчас. До одури хотелось пощупать эти самые миллионы и ощутить сладкий, пьянящий вкус славы. Размышления о будущем были неожиданно прерваны. В дверном проеме кухни нарисовалась рыжая девица, облаченная в его, Никитину, рубашку.
— Привет! А ты почему так неожиданно сбежал от своей девочки? — хриплым голосом, в котором слышались игривые нотки, спросила она, выгибая спину. Под правым глазом «нимфы» расползся отвратительный синяк от вчерашней туши. Никита поморщился. Он даже не помнил ее имени. Правда, Черкасов вроде бы сказал, что ее зовут Юля… Но где он ее подцепил и что говорил, оставалось неизвестным. Юля (а Юля ли?) медленно подплыла к нему, обняла и попыталась поцеловать, обдавая лицо ароматом вчерашнего перегара. Тошнота снова подкатила к горлу, и Никита с омерзением оттолкнул ее от себя. Девица, нисколько не смутившись, плюхнулась на стул и потянула к себе его чашку.
— У-у!.. Да ты все уже выпил без меня. Сделай мне тоже чайку или кофейку, Никитушка! — она закинула ногу на ногу и взяла сигареты, собираясь закурить.
— Слушай, а может, для начала ты хотя бы умоешься? — с отвращением спросил Никита, забирая у нее пачку и чашку.
— А разве мы не будем больше спать? И не только спать! — протянув свою ногу, она попыталась ею погладить Никиту по спине.
— Нет! Мы не будем больше не только спать, но и встречаться с тобой мы больше не будем! Иди умывайся и проваливай отсюда.
— Я не поняла. Это что значит?! — капризно выгнувшиеся губы не предвещали ничего хорошего; в воздухе так ощутимо запахло скандалом, что Никита почувствовал мурашки, бегущие по его измученному телу. В другое время он и сам был не прочь поскандалить. Делать это он умел виртуозно, со смаком, с искринкой. Он любил и умел выяснять отношения. К тому же он так наловчился в этом, что из любого конфликта выходил непобежденным. Неважно, прав он был или нет, но выворачивать ситуацию себе на пользу он умел как никто другой. Но сейчас на это не было ни времени, ни сил, поэтому он подхватил Юлю (или не Юлю?) под руку, сунул ей ее вещи и попросту выставил ее на лестничную площадку. Девица сопротивлялась, вырывалась и даже умудрилась укусить его за палец. Барабанная дробь в дверь продолжалась недолго. Выглянув в окно, Никита увидел, как она побежала по направлению к метро, в распахнутом пальто и развевающимся на ветру шарфе. Ну и ладненько, баба с возу! Зато теперь можно вернуться к главному.
Что же делать? Выставка в Германии, — это то, что нужно. Главное — раскрутка, и это именно то, что можно стрясти с этого толстого немца. А что? Его работы ничуть не хуже многих. Фантазия уже заботливо подкидывала картинки из возможной будущей жизни: собственная галерея, толпы восторженных поклонниц, вилла на берегу моря и мировое признание… В общем, не жизнь, а джаз! Нет! Упустить этого мецената он не имеет права! Осталось придумать, как. Все его друзья более-менее сносно говорили на английском, кое-кто знал французский, но немецкого не знал никто, по крайней мере, в той степени, которая была нужна. Никита приоткрыл форточку и закурил. К горлу опять подступила муть. Он затушил сигарету. И тут он вспомнил. Ну, конечно же! Королева, Иннка! Вот кто точно сможет помочь. Она с отличием окончила университет, и у нее даже имеется диплом переводчика. К тому же она ведь любила его, Никиту, страдала, когда он уходил. Да наверняка и сейчас тоже любит. Ведь его невозможно не любить!