В свободном падении (сборник)

Очковая Машина посадил в ящик лягушку.
Вот она, исходная точка. Взгляд в то место, где объективная и субъективная реальности остаются неопределенными. Я кивнул Сатишу:
— Включай электронную пушку.
Он нажал кнопку, установка загудела. Я смотрел на экран. Потом закрыл глаза, ощущая, как в груди колотится сердце. Я знал, что в ящике загорелась лампочка одного из двух детекторов. И знал, что лягушка эту лампочку увидела. Но когда я открыл глаза, на экране так и осталась картина интерференции. Лягушка не смогла ее изменить.
— Еще раз, — велел я Сатишу.
Сатиш снова включил установку. И еще раз. И еще раз.
Очковая Машина взглянул на меня:
— Ну?
— По-прежнему картина интерференции. Коллапса вероятностной волны не произошло.
— И что это значит? — спросила Джой.
— Это значит, что мы попробуем другую лягушку.
Мы испробовали шесть лягушек. Ни одна не изменила результата.
— Они часть неопределенной системы, — сказал Сатиш.
Я внимательно разглядывал экран, и тут картина интерференции исчезла. Я едва не закричал, но когда поднял голову, то увидел, как Очковая Машина заглядывает в ящик.
— Ты посмотрел!
— Просто хотел убедиться, что лампочка горит.
— Я и так мог сказать.
Мы испытали всех лягушек в его лаборатории. Потом испытали саламандр.
— Может быть, дело в том, что все они амфибии, — предположил он.
— Да, может быть.
— Как получается, что мы воздействуем на систему, а лягушки и саламандры не могут?
— Возможно, все дело в наших глазах, — заметил Очковая Машина. — Наверняка в глазах — из-за квантовых эффектов в молекулах родопсина в сетчатке. Оптические нервы лишь передают отмеренную информацию в мозг.
— А почему это должно иметь значение?
— Можно мне попробовать? — вмешалась Джой.
Я кивнул. Мы снова провели эксперимент, но на этот раз в ящик смотрели пустые глаза Джой. И опять ничего.
На следующее утро перед работой мы встретились с Сатишем и Очковой Машиной на стоянке. Уселись в мою машину и поехали в торговый центр.
Зашли в зоомагазин.
Я купил трех мышей, канарейку, черепаху и щенка бостонского терьера с глуповатой мордочкой. Продавец не сводил с нас глаз.
— Вы любите домашних животных? — Он с подозрением уставился на Сатиша и Очковую Машину.
— Ага, — подтвердил я. — Разных зверушек.
Обратно мы ехали в тишине, время от времени прерываемой лишь повизгиванием щенка.
Нарушил молчание Очковая Машина:
— Наверное, для этого требуется более сложная нервная система.
— С какой стати? — возразил Сатиш. — Жизнь есть жизнь. Реальное — это реальное.
Я стиснул руль:
— В чем разница между разумом и мозгом?
— Семантика, — ответил Очковая Машина. — Разные названия одной идеи.
— Мозг — это процессор, — не согласился Сатиш. — А разум — программы для него.
За окнами машины проносился ландшафт Массачусетса: стена каменистых холмов справа — огромные темные камни, похожие на кости земли. Подземный закрытый перелом. Остаток пути мы проехали молча.
Прибыв в лабораторию, мы начали с черепахи. Потом последовали мыши и канарейка, которая вырвалась и уселась на шкафу. Никто из них не вызвал волнового коллапса.
Терьер смотрел на нас выпученными глазами.
— У него глаза так и должны смотреть? В разные стороны? — спросил Сатиш.
Я посадил щенка в ящик.
— Думаю, это особенность породы. Но нам от него нужно лишь одно — зрение. Любой глаз подойдет.
Я посмотрел вниз — на лучшего друга человека, нашего спутника на протяжении тысячелетий, и у меня родилась тайная надежда. «Этот вид, — сказал я себе. — Из всех прочих наверняка этот. Потому что кто из нас не смотрел в глаза собаке и не ощущал ответной реакции».
Щенок заскулил в ящике. Сатиш провел эксперимент. Я посмотрел на экран.
Ничего. Никаких изменений.
* * *
В тот вечер я приехал к Джой. Она открыла дверь. Стала ждать, когда я подам голос.
— Ты что-то говорила о кофе?
Она улыбнулась, и в тот момент я снова почти не сомневался, что она меня видит.
Несколько часов спустя, в темноте, я сказал ей, что мне пора ехать. Она провела ладонью по моей обнаженной спине.
— Нет никакого времени, — сказала она. — Только сейчас. И сейчас. — Она коснулась губами моей кожи. — И сейчас.
* * *
На следующий день в лабораторию пришел Джеймс.
— Вы сделали открытие? — спросил он.
— Сделали.
Джеймс посмотрел, как мы провели эксперимент. Заглянул в ящик. И сам вызвал коллапс волновой функции.
Затем мы поместили в ящик щенка и повторили эксперимент. Показали ему картину интерференции.
— Почему не получается? — спросил он.
— Мы не знаем.
— Но в чем разница?
— Только в одном. В наблюдателе.
— Не понимаю.
— Пока никто из проверенных животных не смог повлиять на квантовую систему.
Он обхватил ладонью подбородок. Нахмурился. Долго молчал, глядя на установку.
— Черт побери, — наконец сказал он.
— Ага, — поддакнул Очковая Машина.
Я шагнул вперед:
— Мы хотим сделать дополнительные проверки. Испытать последовательно каждый вид, класс и отряд. Особый интерес представляют приматы — из-за их эволюционного родства с нами.
Его глаза устремились вдаль:
— Проверяйте, сколько хотите. В средствах недостатка не будет.
* * *
На организацию и подготовку ушло десять дней. Мы работали совместно с Бостонским зоопарком.
Транспортировка большого количества животных могла стать логистическим кошмаром, поэтому мы решили, что проще привезти лабораторию в зоопарк, чем зоопарк — в лабораторию. Были наняты фургоны. Назначены техники. Очковая Машина отложил свое исследование и поручил лаборанту кормить амфибий в его отсутствие. Работа Сатиша тоже застопорилась.
— Она внезапно показалась мне не столь интересной, — объяснил он.
Первый день экспериментов Джеймс провел с нами. Мы развернули аппаратуру в одном из новых строящихся павильонов — зеленом и с высоким потолком, где когда-нибудь поселят оленей. Но пока в нем обосновались ученые. Сатиш занялся электроникой. Очковая Машина отвечал за связь с сотрудниками зоопарка. Я мастерил большой деревянный ящик.
Сотрудники зоопарка были не очень-то склонны нам помогать, пока директор не сообщил им размер благотворительного пожертвования, полученного от «Хансен».
В понедельник начались эксперименты. Мы последовательно испытали представителей нескольких линий млекопитающих: сумчатых, афротериев  [16] и двух последних уцелевших животных из отряда однопроходных — утконоса и ехидну. На следующий день испытывали виды из отряда неполнозубых  [17] и лавразиотериев. [18] На четвертый день занялись Euarchontogliries. [19] Никто из них не вызывал коллапса волновой функции. На пятый день мы занялись приматами.
Мы начали с тех приматов, которые наименее родственны человеку.
Проверили лемуров и обезьян Нового Света. Потом обезьян Старого Света. Наконец перешли к человекообразным обезьянам. И на шестой день испытали шимпанзе.
— На самом деле их два вида, — рассказал нам Очковая Машина.
— Это Pan paniscus, обычно называемый бонобо, и Pan troglodytes, обыкновенные шимпанзе. Внешне они настолько похожи, что к тому времени, когда в 1930-х годах ученые впервые поняли, что это разные виды, они уже безнадежно перемешались в зоопарках. — Работники зоопарка ввели в комнату двух молодых шимпанзе, держа их за руки.
— Но во время Второй мировой войны ученые отыскали способ разделить их снова, — продолжил Очковая Машина. — Это произошло в Германии, в зоопарке возле Хелабрюна. Бомбежка уничтожила большую часть города, но не затронула зоопарк. И когда служители в него вернулись, то обнаружили, что выжили только обыкновенные шимпанзе. Все бонобо умерли от страха.