Гардарика любовь моя

— Тоже самое, что и наши предшественники. — Ладонь девушки легла на его плечо. Алексей почувствовал прикосновение даже через пластину бронежилета и поднялся со стула, прижимая жену к груди. Они стояли, обнявшись, не слыша биения сердец друг друга, зашитые в броню, далекие телесно друг от друга даже в этот момент.
— Я не хочу возвращаться в Восточно-Сибирск… тем более, героем, приведшим туда два десятка детей. «Спасителем» будущих полуграждан, убившим их родителей…
— Не надо милый, не надо… — Губы Тайры вплотную приблизились к его уху. — Мы сделаем так… — Она перешла на шепот. Алексей чувствовал влагу на ее щеке, слушал рвущиеся к нему слова и понимал, что жена, как делала это не раз, ищет способ искупить свои грехи перед людьми.
Через два дня они стояли на знакомом причале, разглядывая приближавшийся пассажирский катер. Командировку Алексей решил закончить досрочно, о чем и доложил вначале ФМС а потом и своему редактору. Телевизионный сюжет об эвакуации детей был вполне достойным оправданием для этого. Супруги приняли свое решение и теперь без опаски смотрели, как дети проходят процедуру первичной идентификации. Чиновник миграционной службы с патрульного катера развел руками — никого из молодежи в базе данных не было. Он записал показания Алексея и на некоторое время задумался.
— По упрощенной системе регистрации я могу по умолчанию придать им статус неграждан и определить на поселение. Но, по вашему рапорту следует, что детям полагается более высокий статус. Чтобы подтвердить это, нам придется провести глубокое обследование в лаборатории ФМС…
— А пока, зарегистрируйте, пожалуйста, наш запрос об установлении опеки надо всеми двадцатью детьми и подростками. — Чиновник от неожиданности едва не выронил сканер. Некоторое время он мучительно вспоминал соответствующие пункты законодательства, потом, видимо, попытался вспомнить, было ли что-то подобное ранее. Алексей проследил за его метаниями, потом достал оставшиеся у него три сигареты.
— Спасибо… — Чиновник неумело прикурил одну от газовой зажигалки, сделал затяжку и только после этого посмотрел на собеседника. — Вы знаете, что постановлением номер двадцать два ноля четыреста шесть все выплаты опекунам аннулированы? Вы не можете рассчитывать также и на получение дополнительной жилой площади, потому что опекаемые будут направлены в гражданский интернат?
— Конечно, я сам делал об этом материал для городского телевидения.
— Тогда я вас совсем не понимаю…
— А разве наши подопечные не получают, благодаря этому, гражданский статус?
— Да, безусловно — вы ведь оказываете им доверие… Ну, если только ради этого… Хотя я все же рекомендовал бы вам отправить воспитанников на обследование — мало ли что. — Алексей молча кивнул и подошел к группе детей и подростков.
— Вы получите лучшие условия из всех, что может предоставить вам Гардарика. Если случится чудо, все станете полноправными гражданами. Это немного — но и немало… Вам пора — пассажирский катер ткнулся резиновой колбасой амортизатора в причал и сразу же с борта бросили трап. Дети молча двинулись к судну. Никто не оглянулся ни на Алексея, ни на покидаемый ими город.
— Да хранит вас Перун… — Тайра с этими словами протянула руку вслед уходящим детям. Она стояла на берегу, как памятник будущему — черная фигура с зеркальным забралом шлема, казавшаяся неуклюжей из-за мешочков активной брони, рюкзака и раздутых карманов разгрузочного жилета. Свободна рука придерживала висевший на плече автомат, маска противогаза не пускала благословение дальше фильтра. Она сделала жест, словно лаская удалявшиеся фигуры, и машинально поднесла ладонь к лицу. Пальцы наткнулись на бронестекло и замерли там.
— Нам тоже пора, — Алексей мягко подтолкнул ее к бронекатеру, который доставил их сюда несколько дней назад. Они возвращались в Восточно-Сибирск, оставляя позади убежденность граждан в справедливом устройстве государства. Соснов понимал, что больше ему не сделать сыплющих искрами восторга материалов о великих свершениях страны по выходу из кризиса, не воспеть стабильное общество с экранов телевизоров. Пропагандист идеалов государства в нем был убит той же пулей, которая унесла из этого мира старосту никому не известного поселка под названием Новокраинка.
— Ты сейчас делаешь главную ошибку… — Тайра, казалось, почувствовала его состояние и теперь пришла на помощь.
— Какую?
— Ты начал думать — это раз, да еще и к тому же рассуждать о справедливости тех идеалов, которые поставлен защищать — это два. Я слишком часто видела, как гибнут задумчивые люди. Сомнения — это проклятия солдат. Внешне все остается вроде бы, как обычно, но грызущее изнутри чувство губит его. Человек по-прежнему ловок и быстр, но однажды не замечает камня на склоне, наступает на мину или распрямляется под обстрелом… Не повторяй ошибки многих хороших людей, не думай о стране плохо. Иначе долго ты не протянешь.
— А ты сама как справлялась со своими мыслями? — Тайра усмехнулась и, зажмурившись, подставила лицо речному ветерку. Светлые волосы тут же прыгнули вверх, образовав светящийся ореол вокруг головы.
— Я, милый, подала рапорт о переводе в не-боевую часть после того, как меня начали одолевать сомнения. С тех пор я и довольствуюсь местом сержанта — хотя можно было бы пройти перекомиссию и вернуться в ряды ГГВ.
— Давно это с тобой случилось? — Молчаливый кивок.
— Тренировка, во время которой мы столкнулись с такими же вот добродушными поселенцами и рейд в Московию были только началом. После того, как меня разжаловали в сержанты, нас, выпускников колледжа, направили на восток, для усиления подразделений пограничных войск, сдерживающих приток мигрантов… Переселенцы из Китая, скажу я тебе — вещь еще та. Они до сих пор ползут через границы, возводят поселки — но тогда они походили на муравьев, навалившихся на божью коровку. Говорят, ежегодно через границу переходило до четверти миллиона жителей Поднебесной. Половина из них натыкалась на замаскированные огневые точки, и гибла на рубеже. Остальных нам предстояло вылавливать в приморской тайге.
Условия там были куда хуже, чем здесь. Переправы через холодные реки, мошкара, из-за которой было невозможно поднять забрало шлема, сырые спальники вместо постелей… Но главное — не всегда отряды ГГВ и спецназа ФМС оказывались в выгодном положении — переселенцев часто сопровождали китайские солдаты — конечно, переодетые в гражданскую одежду, но вооруженные старыми автоматами или самозарядными карабинами. Хотя, несмотря на это, мне нравилась воевать в тайге — там было проще считать, что мы выполняем дело, которое пойдет на пользу нашим согражданам.
Интересны были и рейды на чужую территорию — когда мы обходили группу переселенцев и гнали их вперед, к нашей территории, точнее прямо на засаду пограничников. Порой приходилось подолгу мотаться вдоль границы, разрушая наведенные переправы, минируя помеченные их лазутчиками тропы, выслеживать самих лазутчиков.
Веселье мое закончилось, когда в нашу группу вместе с пополнением прибыл боец, с которым мы были в рейде на территории Московии. Мы поболтали с ним недолго — но этого оказалось достаточно, чтобы вспомнить ту деревню… На следующий день я поймала пулю — глупо, как резервист, высунулась из укрытия на полкорпуса. Правда, прежде, чем упасть, я изрешетила стрелка вместе с деревом, за которым он пытался спрятаться. Но на этом таежная часть моей жизни закончилась. В госпитале меня заштопали на совесть — даже нарастили пробитое легкое до нормального размера. Но думать я отучилась надолго.
— Может быть, мы что-то делаем не так? — Алексей сказал это чистой речной воде, не ожидая ответа от спутницы. Она и не стала ничего говорить — не потому, что разговор был на грани отступничества. Просто никто из них уже не представлял себе иного общества кроме того, в котором они жили.
— В нашей семье любили книги — не те флэш-накомители с текстом для КПК, которые ты выдавливаешь из уличного автомата, а настоящие, бумажные носители информации. У бабушки был целый шкаф с книгами ее молодости. В деревянном ящике хранились изъятые сейчас из гражданского оборота томики Баха, Куатье, Киплинга, Олдингтона… Знаешь, я часто брала некоторые из них и, уже спустя годы, не могла понять — почему наше общество отказалось от этих авторов…