Мгла (СИ)

— Есть предложения?
— Мои уехали. Вернутся в воскресенье. — Ирина Александровна томно вздохнула.
— Как заманчиво…
— Да, я желаю заманить тебя, — она снова засмеялась. — Сможешь?
— Дай подумать. Так, так, так… Давай, я позвоню тебе завтра до обеда. Скорей всего, мы увидимся.
— Я буду ждать, — она снова вздохнула.
— Я тоже, — он отключил телефон.
Пошел мелкий дождь. Дворники, словно ладонью, смахивали со стекла сетку капель. Рейндж Ровер бесшумно и стремительно глотал подъем за подъемом. В салоне плескалась ритмичная музыка. Положив руку на руль, Зудин смотрел на дорогу. Ему было покойно и хорошо. Преодолев очередной подъем, машина понеслась вниз. Впереди тускло горели фонари придорожного кафе.
Когда кафе осталось позади, в свете фар мелькнул человек. Зудин успел лишь заметить его силуэт и отчаянный жест рукой, в которой он держал канистру. Он нажал на тормоз, прежде чем понял, зачем это делает. Он никогда не останавливался. Его раздражали люди, неспособные самостоятельно решить такие ничтожные проблемы как мелкий ремонт в дороге или вызов эвакуатора. А в этот раз он почему-то остановился.
Он сдал назад и опустил стекло. Из темноты проступили очертания съехавших на обочину Жигулей. Тусклый свет фонаря обрисовал мокрое лицо и взъерошенные волосы.
— Помоги, земляк. Бензин кончился.
Голос у мужика дрожал, то ли от отчаяния, то ли от того, что он изрядно продрог. Зудин поморщился.
— Два часа здесь торчу. Выручи, брат, — звучало даже не просьбой, а мольбой.
— Шланг есть? — спросил Зудин.
— Нет.
— А как бензин слить? У меня тоже нет.
— Может, до заправки докинешь?
— Это почти до Посада ехать, — Зудин пожалел, что остановился. — Потом обратно. Тебе вообще далеко ехать-то?
— Я местный, из Хомяково.
— А почему такси не вызовешь?
Мужик пожал плечами.
— Номеров не знаю, — помолчал виновато. — Да и денег нет.
Зудин выругался. Мужик устал стоять возле двери, согнувшись, и, чтобы немного опереться, нерешительно положил руку на стекло. Зудину страшно не хотелось катать этого незнакомого мужика до заправки, слушать заискивающую болтовню.
— Не знаю я, что с тобой делать, — сказал он.
Мужик засопел.
— Тебе ствол не нужен, а? — сказал он тихо.
— Чего?
— Ствол. Настоящий.
Первой мыслью было послать его и нажать на газ. Но Зудин не сделал этого.
— По дешевке.
Зудин заглушил двигатель и вылез из машины. Почему-то он был уверен, что ему ничего не угрожает. Выпал случай завладеть оружием — вещью опасной и незаконной, но которая возможно очень пригодится. Может она всю жизнь не понадобится, а может, понадобится один раз, но так, что без нее никуда.
Было тихо. Слабый шум дождя убаюкивал слух. Тьма покрыла все кисейной пеленой. Вдали тускло светили фонари кафе. Послышался гул приближающейся машины. Из-за бугра появились два столба света, полоснули по черноте, опустились к земле и выхватили из темноты съехавшие на обочину Жигули и мокрое, выскобленное заботой лицо мужика.
Когда машина проехала, Зудин приблизился к нему.
— Что за ствол?
— ПМ и обойма к нему.
— У тебя он откуда?
— Брат мент из Чечни привез. Брат помер, а мне такая штука без надобности. Погоди-ка.
Мужик открыл багажник Жигулей, порылся в нем и достал сверток.
— Вот, — развернул тряпку и сунул Зудину.
В темноте проступали лишь очертания. Зудин вернулся в машину и включил свет.
— Давай сюда.
Мужик ловко достал из пистолета обойму и оттянул затвор. Пистолет клацнул, вспоров их заговорщическую тишину. У Зудина морозец пробежал по спине. Небольшой кусок стали, ладно умещавшийся в грубой руке мужика, таил в себе страшную власть.
— Держи.
Зудин взял пистолет в неумелую руку, повертел, почувствовав приятную тяжесть.
— А от чего брат умер? — спросил он, словно боялся, что между лежащим у него на ладони предметом и смертью брата может быть какая-то связь.
— Спился. Ты не думай, ствол чистый, с войны. Кто там учитывает… За пять штук возьмешь?
Зудин посмотрел на него.
— С обоймой. Восемь патронов… Ну, за четыре?
Никогда прежде Зудин с оружием дела не имел. Когда мужик предложил пистолет, единственным мотивом приобрести его было — на всякий случай. Но увидев его, а тем паче подержав в руке, он почувствовал, что пистолет ему нравится.
— Брат помер, а мне он на что? Вожу в машине, не знаю, как избавиться.
Зудин положил пистолет на соседнее сиденье, достал портмоне и отсчитал четыре тысячи. Мужик, явно обрадованный, положил обойму рядом с пистолетом.
— Восемь патронов, — повторил он, скомкав деньги в кулаке. — Спасибо брат!
Зудин завел двигатель и нажал на газ. Он понесся вперед, словно за ним гнались. Скрывшись за поворотом, он остановился, вышел из машины, взял тряпку, которой протирал стекла, завернул в нее пистолет и обойму и убрал в багажник.
Мать любила постельные тона, камин, нарисованные на стенах цветы, мебель под старину, кучу горшков с цветами, которые привозили на лето и увозили на зиму. Матери нравилось, а Зудину — нет, ему все казалось фальшивым, как цветы из папье-маше.
Они сидели за столом в просторной столовой, и пили чай. Яркий свет ламп, стилизованных под свечи, желтыми бликами мерцал в чайном сервизе. Кремовые с маленькими амурчиками шторы укрыли за окном апрельскую ночь.
Лариса Федоровна подлила себе из чайника и широко зевнула, запоздало прикрыв рот большой ухоженной рукой. Ей было пятьдесят пять, но лицо еще сохраняло отблеск былой красоты. Ярко-рыжие волосы были уложены, вырез малиновой кофты открывал покрытую сетью морщин, словно старую картину, грудь, на которой поблескивал маленький ромбик с изображением тельца. Она сделала глоток и посмотрела на свои ногти, тоже малиновые.
Он положил на стол конверт.
— Вот. Как ты просила.
Лариса Федоровна заглянула в конверт.
— Угу, — кивнула она и сделала глоток.
Он откусил кусок бутерброда с колбасой.
— Мам, я не понимаю, зачем тебе столько денег? У тебя пенсия и каждый месяц я даю тебе тридцать тысяч. Я не прошу отчета, просто я не понимаю, зачем тебе столько?
— Ромаша, — Лариса Федоровна напряженно заморгала. — Ты меня ставишь в неудобное положение! Ты же знаешь, какие сейчас цены. Маникюр, прическа, это же все не копейки стоит. Надя с Наташкой в мае приедут, я же не могу им на день рождения подарить какую-нибудь фигню за триста рублей.
Он смотрел в чашку и жевал.
— Подари тете Наде какое-нибудь из своих старых платьев, а Наташке я куплю цветы.
— Ты что! Старое платье — это хамство! — она развернула шоколадную конфету и отправила ее в рот целиком, за щекой образовалась выпуклость. — Скажешь, тоже. Тебе на тетку две тысячи жалко?
— Ладно. Оставим этот разговор.
— Вот именно — оставим, — она размолола конфету крепкими челюстями. — Давай лучше поговорим о тебе.
— Обо мне? У меня все в порядке.
Он откинулся на спинку стула и ухмыльнулся.
— Ромаш, ты знаешь, я стараюсь не вмешиваться в твою жизнь и никогда на тебя не давила.
— Спасибо, мама, — он скрестил на груди руки.
— И все-таки, я хочу сказать. Может, уже хватит прожигать жизнь? Голова у тебя на плечах, деньги есть, молодой, красивый, здоровый — пора б уж присмотреть кого-нибудь.
— Мама!
— Молодой, да не совсем молодой. Тридцать два — прекрасный возраст, чтобы завести семью. Девки у тебя есть, это понятно. Погулял и хватит. Чего на них деньги спускать. Это все равно, что в трубу. Вот влюбишься в какую-нибудь по уши, и будет из тебя высасывать…
Он улыбнулся и покрутил головой. На нем были джинсы и синий с серо-коричневым узором свитер, который она ему подарила. Она посмотрела на него продолжительным взглядом, окинув всю его большую ладно скроенную фигуру, словно оценивала.
— У нас с тобой всю жизнь была семья ты да я, — голос ее изменился. — Я бы внуков понянчила, пока не старая.