Арифметика подлости

Но раз за разом становилась все свободнее, смелее. Видать, Кеба хороший учитель: пробудил в девчонке зверя ненасытного. Ольга стала буквально неугомонной. Порой это напрягало: Гена уже выдохся, спекся, а ей еще подавай. О стыдливости уже и речи не шло: не намекала — требовала! И словами, и покруче — действиями. Иной раз ее поведение напоминало откровенную разнузданность — чистая гетера! Но чаще он радовался: ого, раскочегарил девку! Такая никогда не станет отговариваться усталостью или банальной мигренью: ах, милый, я устала, обойдись сегодня сам.
Оленька была хороша. И фигурка не подкачала — тоненькая, совсем-совсем девичья, будто не девушку ласкал, не женщину пользовал, а глупую тринадцатилетнюю девчушку. Однако, несмотря на возбуждающую хрупкость, Гена предпочитал видеть ее частично одетой: нижняя часть очаровательного плоского животика была обезображена большим неровным шрамом. Он понимал, что нет в этом Ольгиной вины, что это — беда ее, и что, в сущности, это не делает ее менее желанной любовницей. Никакая она не больная, не заразная, просто когда-то, много лет назад, имела проблемы со здоровьем, но все уже в далеком прошлом.
Но уговоры не помогали — Гена упорно брезговал прикоснуться к шраму, и предпочитал, чтобы Ольга оставалась полуобнаженной. Сказать прямым текстом стеснялся: подарил несколько комплектов сексуального бельишка, чтоб и стильно, красиво, и шрам прикрывало. Тем не менее, руки его постоянно натыкались на проклятый шрам, и Кеба инстинктивно, что нисколько не умаляло его вины, резко отдергивал руку, будто от склизкой жабы или змеи. Оленька непременно обижалась, Генка извинялся, каялся, и разнузданный лихой секс продолжался как ни в чем ни бывало.
Ему было хорошо. Он почти утопал в ней, забывал обо всем на свете и считал себя почти счастливым. Всегда между ними присутствовало это проклятое 'почти'! Никогда, ни на одну минуту Гена не мог отстраниться от брезгливости. Легкой, едва заметной, ведь сам себя не переставал убеждать, что ничего страшного, это всего лишь шрам, из-за него Оленька не перестает быть Оленькой. А иногда начинал сомневаться, в шраме ли дело? Или его брезгливость имеет другие корни?
Было еще одно 'но' на пути к абсолютному счастью. Гена уже давно забросил мечты о тренерстве, плыл себе спокойно по течению. А теперь, с Ольгой, то есть с Оленькой — она сама себя только так и называла, обижаясь на Ольгу или Олю — теперь вдруг всплыли в нем прежние стремления. Мысли появились: что ж он столько времени в 'педульке' теряет, ведь уж не один, поди, десяток пацанов мог бы к званию 'Мастер Спорта' подготовить. Пора, пора что-то менять! Под лежачий камень вода не течет — нужно самому стучаться во все двери, предлагать себя. Никто ведь не придет, ничего не предложит — всего нужно добиваться самостоятельно, а не прожигать жизнь в бабьем царстве.
Пытался делиться мыслями с Оленькой, советоваться:
— Как ты думаешь? У меня есть шанс? Конечно, и без меня тренеров хватает, и все опытные — не мне чета. Но и я ведь не последний, а? Неужели с пацанами не справлюсь?
Та смотрела на него наивными своими глазками, лупала ресничками. Вроде его слова ее удивляли:
— Пацаны? Зачем тебе пацаны? Тебе меня не хватает?
Не успевал он ответить, как она ловко переводила разговор в другое русло:
— Ген, ну вот ты думаешь, мне легко у матери отпрашиваться на ночевки? Она, конечно, не знает, у кого я ночую. Если б только догадалась, что у мужчины, она бы нас обоих поедом сожрала, живьем, и костями бы не подавилась. Я так от нее устала! Я ведь давно не ребенок, мне ведь — страшно сказать — двадцать три года! А я все еще должна жить под материнским крылышком, по ее уставу, делать только то, что нравится ей. Я не могу так больше! Мне же на свидания с тобой приходиться бегать тайком! Ну сколько можно? Мы же с тобой взрослые люди, а постоянно прячемся от кого-то. Я — от матери, ты — от Мининзона. Мы уже полгода вместе. Ты имеешь меня, как пожелаешь, совершенно не задумываясь о моих чувствах. Ты хоть раз поинтересовался, хорошо ли мне? Хоть раз спросил, хочу ли я 'так'? И вообще, хочу ли я сегодня? Ты нагло пользуешься моей любовью! А если я забеременею? Представляешь, какая шумиха поднимется в деканате, если только станет известно, что преподаватель систематически насилует студентку? Да если еще это насилие приведет к беременности?! Кстати, дорогой, ты не забывай: мне нельзя делать аборт. У меня ведь один яичник: если сделаю аборт — потом вообще не смогу иметь детей. Мне срочно нужно замуж, Генчик! Давай уже поженимся, ну что тебе стоит?
Он хотел говорить о своей мечте, но каждый раз приходилось выслушивать Ольгины претензии. Мало того что ему была неприятна эта тема: когда посчитает нужным — сам решится. Но чтобы его вынуждали жениться, выкручивали руки, ставили какие-то условия?! Какой мужик это потерпит?
А еще поражало, как она умудрялась все вывернуть наизнанку. С ее слов выходило, что это Гена имеет ее круглосуточно то так, то этак. Она не хочет, а он подло ее пользует, невзирая на отчаянные мольбы оставить в покое несчастное девичье тело. Пользуется не только служебным положением, но и грубой физической силой, снова и снова затаскивая студентку в свою постель.
Только ведь у них все происходит практически с точностью до наоборот. Не Кеба ее постоянно домогается — Ольга его! Причем с самого первого раза. Не он ею насытиться не может — она им. Не он ее в оригинальные позы заворачивает — она его. Ну да, это он научил ее всем этим премудростям, а главное — получать удовольствие от секса. Если это вина — тогда казните. Но разве это вина? По Оленьке этого не скажешь: пищит ведь от удовольствия! Пищит, и тут же требует: еще! Ему бы уже хватит, устал, 'наелся'. Ему бы поговорить о том, что волнует больше всего: о пацанах, которые в умелых Генкиных руках чемпионами станут. А она секса требует. Еще, еще, еще!!!
Ну не хочет он жениться! Ему и так хорошо: Оленька и без штампа в паспорте всегда рядом, всегда под рукой — зачем жениться? А уж беременностью и деканатом угрожать — это вообще последнее дело. Шантаж называется.
— Кисонька, ну ты же знаешь: я из тех мужчин, которые не женятся никогда. Мне с тобой очень хорошо, но ведь и тебе со мной неплохо? Зачем ты все усложняешь?
Про 'никогда' Гена говорил скорее из вредности, или из суеверного страха перед судьбой. Вернее было сказать, что это сейчас он не хочет жениться, не видит себя мужем. Может, просто мужем, может, Оленькиным мужем — но не видит! Не сейчас. Как минимум — не сейчас. Ему в тренеры нужно пробиваться, а семья требует стабильности. И вообще. Не ко времени разговор.
Ольгу же ответы в подобном ключе определенно не устраивали. Заводилась с пол-оборота:
— Я усложняю?! То есть ты намерен трахать меня до старости, но жениться на мне ты отказываешься? Так, да? Я устраиваю тебя, как любовница, но не как жена?! Прости, милый, но такой расклад не устраивает меня. Я взрослая женщина, и, как любая нормальная баба, хочу замуж. Не за кого попало, а за любимого, то есть за тебя! И я не намерена ждать слишком долго. Я, конечно, и представить не могу рядом с собой другого — ты же знаешь, как я тебя люблю, а отдавать себя нелюбимому я не умею, и никогда в жизни этого не будет, но обещаю — я уйду от тебя. Мне будет бесконечно больно и одиноко, но я от тебя уйду. Я без тебя проживу, я не умру без тебя и без секса. А вот ты без меня не выживешь, дорогой. Конечно, ты себе целую коллекцию шлюх без труда насобираешь, да только ни одна из них не сравнится со мной. Именно потому, что они все — шлюхи, а я — порядочная девушка из хорошей семьи. Вот скажи мне, только откровенно: много у тебя было порядочных девушек? Да еще таких, которые в постели бы не были ханжами, а, наступив на горло собственной гордости, исполняли все твои развратные желания?
Спорить с этим Гене было трудно: нет, таких порядочных, как Оленька, у него было немного. Точнее, совсем не было. Да, все остальные — шлюхи. Прожженные и циничные — порядочная женщина сама к мужику в штаны не полезет. Но ведь и Оленька когда-то сама к нему пришла, сама дверь за собой закрыла, намекая на цель визита.