Сволочь ты, Дронов!
В общем, несмотря на более чем скромную одежку, Алька не считала себя обделенной мальчишеским вниманием. И даже уже в некотором смысле приобщилась к взрослой жизни. Правда, не совсем по собственному желанию. Правильнее будет сказать, 'добровольно-принудительно'. Зато приобщил ее к ней не кто попало, а сам Витька Кузнецов из 10-Б. А потому Алька не слишком-то и сожалела об этом шаге. Радости особой, правда, тоже не испытывала, потому что так и не поняла, почему же вокруг этой темы так много разговоров. Зато отношения с Кузнецовым придавали ей некоторый статус уважения, значимость в школьном обществе. Потому как Кузнецов с кем попало время терять не станет. И если уж Витька нашел в Альке что-то такое особенное, то оно, безусловно, заслуживало внимания и уважения. И все чаще Алька ловила на себе мальчишеские взгляды.
…В тот день Алька пришла домой чуть позже обычного, около семи. Пока сфотографировалась, пока телеграммы разнесла. Едва успела переодеться в домашнее. Халаты Алька не носила. И вовсе не из принципа, какие уж в их семье принципы? Просто денег на домашнюю одежку вечно не хватало, а потому мать рассудила: а чего на халаты тратиться? Дома ведь никто не видит, дома можно ходить в том, что уже относили 'в люди'. Чаще всего это были какие-нибудь растянувшиеся сзади до полного безобразия юбки или трико, да рубашки с протершимися до дыр рукавами. В теплое время обходились старыми майками. А однажды так совсем подфартило — матери в булочной отдали для Альки совершенно шикарную розовую футболку с чуть-чуть полинявшим рисунком. Собственно, 'чуть-чуть' — это разве что для дома. На улицу в такой майке даже Алька не вышла бы. А вот для дома — не только в самый раз, а очень даже шикарная маечка! И достаточно длинная, как коротенький сарафанчик, так что надевать старые спортивные штаны не было необходимости.
Алька даже не стала заглядывать в холодильник. Чего туда глядеть, если там в лучшем случае початая пачка сливочного масла лежит да парочка яиц, а в худшем кипяченая вода охлаждается? Скоро мать придет, принесет чего-нибудь, вместе и поужинают. И Алька без особого желания засела за уроки.
В это время и раздался звонок. Алька решила, что мать просто забыла ключи, потому и звонит. А может, Жанка мимо шла и решила заскочить? Как была, в одной маечке, так и открыла дверь.
Перед нею собственной персоной стоял Дронов. Пожалуй, вот так, нос к носу, когда можно откровенно разглядеть лицо визави, они столкнулись впервые. Впрочем, рассматривать снова было некогда. Дронов едва поздоровался и, практически не испросив у хозяйки разрешения, отодвинул Альку от порога и прошел в квартиру:
— У нас антенна барахлит. Вы ничего не крутили?
И стал внимательно оглядывать шнур от телевизионной антенны, протянутый вдоль плинтуса.
— Неа, — недоуменно пожала плечом Алька.
Ей, собственно, ничего и не оставалось, как молча идти вслед за непрошенным гостем в комнату. Дронов проследил шнур до самого телевизора, повреждений не обнаружил. И только тогда удивленно воскликнул:
— Господи, и он что, еще работает? Раритет!
Его восклицание, как поняла Алька, относилось к телевизору 'Рассвет', старенькому черно-белому трудяге приблизительно шестидесятого года выпуска. Опять таки не спросив разрешения, Дронов включил агрегат.
— Может, это и не у вас, может, это во всем доме такое творится?
Алька не ответила. Молчала, недовольная вторжением наглого гостя. Телевизор нагревался очень долго. Сначала появился звук, и лишь спустя едва ли ни минуту, если не больше, засветился экран. Во всю его ширину шли косые полосы.
— Хм. — Издал неопределенный звук Дронов. — Похоже, у вас тоже.
— Да нет, — огорчила его Алька. — Надо просто ручку покрутить.
И полезла настраивать. На одной из ручек настройки, торчавших с правого бока ящика, отвечающей за частоту кадров, на длинном шнурке болталась железная болванка, давным-давно притащенная матерью с завода. Это странное приспособление служило своеобразным фиксатором, потому что без грузила остановить бесконечное мельтешение кадров не было никакой возможности. Алька покрутила ее немножко, но сделала только хуже: теперь к диагональным полоскам присоединились частые горизонтальные.
— Ну вот, — рассердилась Алька. — Теперь фиг настроишь!
— Как 'это' вообще можно смотреть?! — удивился гость.
Алька не ответила. Раздражение росло в ней с каждой минутой. По собственному опыту знала — теперь действительно придется очень долго настраивать эту чертову ручку. Сама она не помнила, да и, собственно, при всем желании не могла помнить, а вот со слов матери выходило, что с этой ручкой проблемы возникли практически сразу после покупки телевизора.
Крутить ручку нужно было очень медленно и аккуратно, даже филигранно, чтобы поймать нужное положение. Этому мешали шнурок с болванкой, тянущие ручку вниз. Алька сделала неловкое движение, и грузило с грохотом свалилось на пол, откатившись далеко под телевизор. Алька промолчала, хотя в это мгновение ей, пожалуй, больше всего на свете хотелось обматерить непрошенного гостя, и полезла под телевизор, совершенно забыв, что на ней в данную минуту не джинсы, не спортивные штаны, а коротенькая маечка-сарафанчик. Неосмотрительный поступок для шестнадцатилетней девушки, очень неосмотрительный…
К спорту Володя Дронов приобщился еще в школе. Сначала, как все, просто два раза в неделю посещал уроки физкультуры. Чуть позже, когда после шестого класса вдруг за одно лето вымахал на целых четырнадцать сантиметров и превратился в самого высокого мальчика среди одноклассников, всерьез увлекся баскетболом. А здоровый мальчишеский организм все продолжал расти. Вот и выходило, что выбор за Володю, собственно говоря, сделала природа. Ну чем, скажите, еще, кроме баскетбола, заниматься в жизни человеку с таким ростом?!
Со временем спорт поглотил все остальное. Был только баскетбол, и ничего кроме. Разве что мечты о высоком. И цель. Главная цель жизни — олимпийская медаль. А потому обычную школу скоро заменила Школа Олимпийского Резерва.
Тренировки, сборы, соревнования. Володя жил этим, и другой жизни не только не желал, но даже и не представлял себе. Вся эта круговерть, поездки, гостиницы. И тренировки, тренировки, тренировки.
Отрезвление пришло неожиданно и весьма болезненно. Однажды Дронова вызвал на ковер даже не директор Школы, а сам заместитель председателя Госкомспорта Александр Иванович Тимченко. Володя летел к нему, можно сказать, на крыльях, уверенный в том, что вызов напрямую связан с его зачислением в сборную. Тем тяжелее оказалось выслушать правду…
— Садись, Дронов, — не столько предложил, сколько распорядился Тимченко.
Володя послушно присел.
— Боюсь, не особо приятным у нас будет разговор. Знаю, Вова, знаю, чего ты хочешь, к чему стремишься. Однако вынужден тебя огорчить. Надежды ты, Дронов, действительно подавал большие, да вот только — увы — не оправдались они. И не твоя в этом вина, Вова, не твоя. Но с природой не потягаешься, не поспоришь. Ты и сам понимаешь, что с твоим ростом в сборной делать нечего. Это для школы, для института твои сто девяносто четыре находка. А в сборной сам знаешь — два ноль пять, и не меньше. А у тебя уже кости сформировались, надежды на дальнейший рост нет. Так что, Вова, прощаться нам пора…
Мыслей не было. Казалось, вся сущность, все естество, весь организм Володи заполнились стуком в висках. Конечно, он знал, что ростом немножко не дотягивает до команды, но так надеялся, что возьмет свое техникой и мастерством. Однако… В одно мгновение рухнула вся его жизнь. Все мечты, все надежды пошли прахом. А цель, высокая и такая заманчивая, рухнула в пропасть. Не будет больше соревнований, не будет сборов. Даже надежды попасть в сборную — и той уже не будет. А что будет, что появится на их месте? Армия. Строевая подготовка, маршировка по плацу. И казарма…
И за всеми этим мыслями Дронов упустил главный вопрос: а почему, собственно, отставку ему дает не тренер, не руководство школы, а сам Тимченко? С какой такой стати он собственной персоной снизошел до судьбы какого-то там Дронова?