Тихие воды

Виктор подался вперед на своем месте, а его глаза сузились в выражении самого напряженного внимания. Проследив за его взглядом, я увидел стройную девушку, разговарившуюся с метрдотелем у входа в зал.
— Надеюсь, вы не будете против, если я приглашу ее присоединиться к нам? — спросил Эйзенхарт и, не дожидаясь моего ответа, встал из-за стола.
  
Глава 2
 
Я не знал, кого ожидал увидеть после рассказа Эйзенхарта, и все же леди Эвелин удалось меня удивить. Вместе с Эйзенхартом к столу приблизилась совершенно невыразительного вида молодая женщина. Издалека она показалась стройной, но по приближении леди Гринберг выглядела худой, до невозможности вытянутой в длину (хотя и небольшого роста), с угловатыми очертаниями фигуры и острым лицом. Ее крупные черты казались слишком грубыми для дочери аристократа, единственным, что немного смягчало их, был аккуратный узкий нос. В ее внешности доминировал серый цвет: бледное, без всякой краски лицо, серые глаза; даже волосы, и те казались присыпанными пеплом. Одета леди Гринберг была модно и дорого, в коричневый костюм дикого шелка, расшитый зелеными маками и подбитый ханским мехом с изнанки, и замысловатого фасона охотничью шляпку, явно сделанную на заказ, но эта одежда, казалось, только подчеркивала ее собственную невзрачность.
Единственным выделявшимся пятном во внешности леди были яркие желтые перья, запутавшиеся в темных кудрях, знак Элайзы-Канарейки, они же были самым говорящим. Канарейки, хрупкие прелестные создания, часто встречались в высшем свете. В отличие от других людей они не получали от своей Покровительницы чрезмерную силу или исключительный ум, но от рождения обладали не менее ценной Инклинацией: обаянием. В их беззащитности было нечто донельзя очаровательное, вызывавшее немедленное желание оберегать их от тягот этого мира, поэтому неудивительно, что, подобно земному проявлению своей Покровительницы, чаще всего Канарейки оказывались в положении комнатной птички, украшавшей салон очередного богача.
Виктор убрал со стула пальто и поспешно закрыл папку с фотографиями тела.
— Прошу вас, леди, — он указал рукой на меня и представил нас. — Это доктор Роберт Альтманн, он тоже помогает нам в расследовании. Доктор Альтманн, леди Эвелин Гринберг.
Леди Гринберг присела на краешек стула и неуверенно улыбнулась:
— Впервые в жизни полиция просит меня о помощи. Это даже немного волнует, — стоило ей присесть, как метрдотель принес еще один стул, чтобы леди смогла положить на него сверток с покупками, а на столе появился высокий стакан с кофе и огромным количеством взбитых сливок. — Так что я могу для вас сделать, детектив?
— Для начала вы могли бы рассказать, что вы делали в среду вечером, — предложил Эйзенхарт.
— Неужели я стала свидетелем какого-то преступления? В среду вечером, вы сказали? Дайте-ка подумать… после обеда я зашла на чай к леди Харден, мы с ней немного поболтали. Потом я решила пройтись по магазинам, тем более, что Сара живет как раз у начала Биржевой улицы…
— Простите, — перебил ее детектив, — в каком часу это было?
— Около трех, а что?
— Не могли бы вы перейти в своем рассказе к, скажем, часам шести?
Леди Гринберг задумалась.
— Право, не знаю, где я была в то время. Когда гуляешь по магазинам, не слишком следишь за временем, понимаете? Я знаю, что я была на Биржевой улице, но где именно… подождите!
Она схватила сверток, в котором оказалась стопка сентиментальных романов, и надорвала коричневую упаковку.
— Как раз в среду я зашла в книжную лавку Хубера. Некоторых из книг, что я искала, там не было, и мне пришлось оформлять их заказ. Сегодня я их наконец получила, — пояснила она. — На квитанции должно быть прописано время. А вот и она, — леди Гринберг передала квитанцию Эйзенхарту и, словно защищаясь, добавила. — И не смотрите на меня так, детектив. Жанр женской литературы может считаться сомнительным, но без него у нас вовсе не было бы никакой прозы. Если бы не первые романы сестер…
— Четверть седьмого, — Эйзенхарт прочел время на квитанции и поспешно перевел разговор с литературы на более важную тему. — Куда вы отправились после этого, леди Гринберг?
— К мистеру Кинну на Охотничьей улице. Я хотела заказать у него новый парфюм, и мы разговорились. Вспомнили о времени, только когда зазвонили часы на ратуше.
— То есть без пяти восемь.
Эйзенхарт сделал пару пометок в блокноте и спросил:
— А что было потом, леди Гринберг?
— Можете звать меня Эвелин, прошу вас. Потом… что было потом, вам вряд ли будет интересно, потому что я отправилась домой и по дороге ничего не видела.
— И все же, расскажите мне.
Леди Гринберг слегка пожала плечами.
— Я села на трамвай. Четвертый маршрут идет как раз от перекрестка Охотничьей с Башенным переулком до Каменного моста. Оттуда я прошла пешком до дома. Пришла около девяти вечера. У меня не было аппетита, поэтому я прошла к себе в комнату и сразу же легла спать.
— И после этого уже не выходили из дома?
— В среду? Нет.
— Кто-нибудь может подтвердить ваш рассказ?
В миндалевидной формы глазах мелькнуло беспокойство.
— Мистер Кинн охотно подтвердит мои слова, я уверена. После этого… моя горничная может сказать вам точно, когда я вернулась домой и легла в постель, хотя вряд ли вы примете ее показания. Вы меня в чем-то подозреваете, детектив?
— Больше никого, кто мог бы сказать, что вы не выходили ночью из дома?
— Я имею обыкновение спать в одиночестве, детектив Эйзенхарт, — отрезала она. — И я требую, чтобы вы ответили на мой вопрос. В чем дело?
Детектив Эйзенхарт помялся, но все же ответил.
— Боюсь, что барон Фрейбург умер, леди.
Сказать по правде, я ожидал от леди Гринберг другой реакции. Морально я уже приготовился к слезам и лихорадочному отрицанию, к обмороку и требованиям врача, но леди Гринберг во второй раз меня удивила.
— Вы хотите сказать, его убили, — педантично поправила она. На ее лице не отразилось никаких чувств. — Иначе бы у полиции не было интереса к его смерти.
— Боюсь, что так. Вам что-нибудь об этом известно?
— Да нет, ничего, — глубоко задумавшись, она уставилась на стол перед собой.
— Вы не знаете, кто мог желать его смерти?
Леди Гринберг ничего не ответила на вопрос, поэтому он окликнул еще раз. В тот момент она как раз подносила бокал ко рту, но в последний момент ее рука дрогнула, и кофе пролился на стол.
— Прошу прощения, — извинилась она, — видимо, это известие оказалось для меня большим ударом, чем я думала. Вы не возражаете, если я на минуту отлучусь в дамскую комнату? Мне нужно немного прийти в себя.
— Разумеется.
Виктор проследил взглядом, как леди Гринберг скрылась за восточной ширмой на другом конце зала и обернулся ко мне.
— Что вы о ней думаете, доктор?
— Типичная Канарейка, как мне показалось, хотя и несколько обделенная присущим им очарованием, — осторожно высказал я свое мнение. Эйзенхарт внимательно посмотрел на меня.
— Значит, вы из тех людей, кто судит о человеке по его Покровителю, доктор?
— Мой опыт показывает, что этот метод не хуже других, — сухо заметил я. — Но почему вы спрашиваете? Вы считаете иначе?
— Да, — задумчиво подтвердил Эйзенхарт. — Считаю.
— Почему же?
— Потому что из того, что я узнал за это время о леди Гринберг, ничего не сходится с портретом, как вы сказали, типичной Канарейки. Она упряма и откровенно пренебрегает мнением общества…
— И как же вы это выяснили?
Эйзенхарт весело посмотрел на меня.
— Оглянитесь вокруг, доктор, и скажите мне, сколько женщин вы видите?
Я осмотрелся и был вынужден признать, что за исключением пожилой дамы, обедавшей в обществе седого офицера, похожего как две капли воды на нее молодого мужчины и двух мальчишек лет десяти, публика в кафе была исключительно мужской.
— Это не комильфо, особенно для незамужних женщин. В переулке сбоку от кафе расположен dependance  [6] с отдельным дамским салоном, но само кафе "Вест" считается заведением для джентельменов. Леди Гринберг же, как я выяснил, обедает здесь как минимум раз в неделю, иногда со своим братом, но чаще одна. Утверждает, что здешние повара ей нравятся гораздо больше. А теперь скажите мне, доктор, сколько вы знаете Канареек, которых не беспокоило бы чужое мнение?