Русская гейша. Во имя мести

– У-ух! – глухо и протяжно вскрикнул он с такой мукой в голосе, что у меня от ужаса перехватило дыхание.
Я услышала стук, словно Петр с размаху грохнулся на колени. Я влетела в комнату и остолбенела. Он действительно стоял на коленях, вцепившись обеими руками в рукоятку сувенирного ножа для харакири, который он купил в подарок младшему брату. Лезвие почти полностью вошло в его живот.
– Беги! – прохрипел Петр, делая резкое движение руками вверх.
Словно в замедленном кошмаре я увидела, как лезвие режет кожу, как начинают выпирать кишки, как кровь брызгает темными густыми фонтанчиками. Петр судорожно втянул воздух и рухнул на бок, все также не выпуская рукоять ножа. Я кинулась к нему и впервые в жизни заглянула в зрачки смерти.
Что было потом, я помню не очень ясно. Первой мыслью было тут же, не сходя с места, покончить с собой. Но я упала на колени возле тела и оцепенела, словно меня охватил паралич. Не знаю, сколько я просидела так, неподвижно глядя на любимое и уже начинающее меняться лицо. Очнулась, когда сумерки заползли в дом. Я так и не смогла прикоснуться к Петру и отползла в спальню, где впала в какое-то полуобморочное состояние. Удивительно, но я заснула. На рассвете, раскрыв глаза и мгновенно осознав все, что произошло накануне, начала плакать. Но и слезы не облегчили мою боль. Перед глазами так и стояло его лицо, перекошенное мукой, в ушах все звучал хриплый крик: «Беги!»
Я с трудом поднялась, на дрожащих ногах вышла из спальни и, стараясь не смотреть на тело, направилась в кухню. На столике заметила квадратный листок бумаги. На нем рукой Петра было написано следующее: «В моей смерти прошу никого не винить». И подпись. Я затряслась от рыданий. Потом глотнула воды и побрела в комнату. И тут только увидела у двери большую квадратную сумку и белеющую на ней записку.
«Моя любимая принцесса, – прочитала я, вытирая слезы, – простишь ли ты когда-нибудь меня? Но другого выхода я не вижу. Небо зовет меня. Сегодня страшное подозрение о правильности содеянного и вообще о выбранном пути убивает меня. Я словно прозрел. И все, что говорил Учитель, увиделось мне в другом истинном свете. Не хочу больше! В этой сумке деньги для тебя. Не трогай мое тело и немедленно улетай обратно. Власти все сделают сами. Билет на самолет до Токио в кармашке сумки. А оттуда – домой, моя принцесса. Ты сильная, и помни, что любовь есть и на небе. Живи и прощай!»
В голове у меня помутилось, я упала на пол, начала кататься и орать. Потом затихла. Внутри все окаменело. Я встала, умылась, причесалась и потом только раскрыла сумку. Пачки долларов закрывали все ее дно. Но мне было в тот миг все равно, и никаких эмоций это неожиданное богатство не вызвало. Я раскрыла молнию на боковом кармане и увидела билет на самолет, засунутый в записную книжку светло-зеленого цвета с изображением горы Фудзи на обложке. Тут же лежали еще две книжки. Светло-зеленая была более потрепана и исписана до конца. Я узнала почерк Петра. Белая, с изображением белой лилии на обложке, была заполнена наполовину. И тоже Петром. А черная, с изображением красного дракона, не содержала никаких записей. И это меня почему-то сильно расстроило. Я начала снова неудержимо рыдать. Когда немного пришла в себя, то быстро покидала свои вещи в сумку с долларами и покинула квартиру.
Перелет до Токио прошел мимо моего сознания.
Из белой записной книжки с изображением белой лилии на обложке:
 
«Светло – спокойно
Я б умереть хотел!» —
Мелькнуло в мыслях.
И тот час сердце мое
Откликнулось эхом: «Да!»
Сайге
«Путь Воина есть решительное, окончательное и абсолютное принятие смерти. Он означает стремление к гибели всегда, когда есть выбор между жизнью и смертью».
 
Мияиото Мусаси
 
«Меня поражает, что смерть вызывает у европейцев такой ужас. Единственное их желание – жить. Они боятся не только говорить, но даже думать о смерти. От этого вся европейская культура однобока, она перекошена в сторону жизни».
 
Томомацу Энтай
 
«Единственное чувство, общее для всех людей, – страх смерти. Видимо, не случайно самоубийство осуждается как акт безнравственный».
 
«Сон приятнее смерти. По крайней мере, отдаться ему легче – это несомненно».
 
Акутагава Рюноске
 
Я осталась в Токио. Время, прошедшее с того страшного дня, который казался мне жадно раскрытым цветком смерти, протянувшим ко мне свои кровавые лепестки из черных глубин ада, для меня не существовало. Мне чудилось, что я умерла, а ходит, спит, иногда ест лишь моя телесная оболочка. Я жила в небольшой уютной гостинице, построенной по европейскому образцу, в одном из районов города, находящемся довольно далеко от центра. И это меня очень устраивало. Здесь был тихий, какой-то провинциальный на вид мирок с неширокими улочками, застроенными обычными на вид панельными домами, со множеством зеленых скверов, с небольшими и разнообразными магазинчиками. Смутно помню, как я стояла в аэропорту Нарита, как тупо смотрела на табло, понимая с совершеннейшим равнодушием, что опоздала на свой рейс. Почему я не улетела следующим, сейчас мне объяснить трудно. Мой путь представлялся мне тогда наточенным лезвием вакадзаси [4], вынутого из ножен. И я балансировала на этом лезвии, стараясь добраться до его острого, срезанного под углом конца, несущего смерть. И я хотела в то время только смерти. Перед глазами постоянно всплывали строки из записки моего мертвого возлюбленного: «…помни, что любовь есть и на небе».
Что мне было делать в Москве? Или в родном городе? Я совершенно потерялась в этом черном мире страдания и пустоты и не видела из него выхода. Смерть и только смерть призывала я тогда. Наличие огромной суммы денег – под толстыми пачками стодолларовых купюр я нашла и увесистые пачки иен – избавляло меня от необходимости немедленно возвращаться на родину. И я осталась. Сняла номер в этой гостинице, за английское название которой совершенно случайно зацепился мой потухший взгляд, когда я ехала в такси. Закрывшись в номере и вывесив табличку «Не беспокоить», я впала в такое дикое отчаяние, что начала кататься по огромной квадратной кровати в спальне. Я рыдала, рыдала, рыдала, и не могла остановиться. У меня не осталось ни одной фотографии Петра, и это сводило меня с ума. Единственное, что я взяла из его вещей – мобильный телефон. Не знаю, сколько времени я провела в таком состоянии. Странно, что мое сердце не разорвалось. Но мне было всего восемнадцать, и молодой организм взял свое. Отчаяние начало убывать и постепенно сменилось оцепенением, подобным коме. Сутками я лежала на полу в гостиной и невидяще смотрела в белый высокий потолок.
И вот однажды, медленно перевернувшись на бок, я случайно локтем надавила на пульт от телевизора, валяющийся на полу. Громкий голос телеведущего заставил меня вздрогнуть, и я машинально посмотрела на экран. Шли новости СNN на английском языке. Услышав, что речь идет о теракте в токийском метро, я подползла ближе к телевизору, стоящему в углу гостиной на высокой металлической стойке. И вот прозвучало название газа, убившего двенадцать человек и сделавшего инвалидами несколько тысяч.
– Зарин?! – вскрикнула я. – Не может быть!
Страшная догадка кольнула мою душу, будто быстрый меч самурая.
«Неужели Петр причастен? – размышляла я, сидя перед телевизором со скрещенными ногами и беспрерывно раскачиваясь, словно пытаясь убаюкать собственную боль. – Но тогда и Тору, и Манами… Что же говорить о Юкио, работающем в Москве? Я ведь не один раз слышала слово «зарин» в их разговорах».
Мои мысли начали проясняться. Я сопоставила некоторые факты и почему-то во всех бедах обвинила друзей Петра.