Дама полусвета (Душа так просится к тебе)

– Вернется из своей Костромы – нацелуется вдосталь.
– Соня, это опрометчиво, поверь мне, – со вздохом сказала Ниночка. – Солидные и нежадные люди на дорогах не валяются. Уж я-то знаю, что говорю, у меня свой скупердяй имеется, метрдотель из гостиницы «Империал». Не то что денег – пирожных к празднику не допросишься, а уж твой купец на тебя не жалеет, и ты могла бы…
К великому облегчению Софьи, снова послышался стук в дверь.
– Мадмазель Грешнева! Софья Николавна!
– Федотыч? – поспешно поднялась она. – Что случилось?
– Так что записка до вашей милости, – сообщил из-за двери бас служителя. – Вы уж примите, ежели в глиже, а коли нет, так я под дверкой оставлю.
– Я одета, давай сюда. – Софья быстро подошла к двери. – От кого, не знаешь?
– Передано, что от сестрицы вашей.
Записка была короткой: Анна срочно просила приехать. Недоумевая, Софья оделась, привела в порядок волосы, попрощалась с Дальской и вышла из уборной. Извозчика брать она не стала, пересекла пустую Триумфальную площадь, спустилась вниз по Тверской, свернула в Столешников переулок и через несколько минут уже была возле дома сестры.
– Как хотите, господа, а я уезжаю, – говорил тем временем князь Газданов. – И не удерживайте, Максим Модестович, надо же и совесть иметь! Вы с Черменским здесь – свои люди, старые друзья хозяйки, а я? Только сегодня был представлен – и уже нахально, как кузен из провинции, сижу до глубокой ночи! Все воспитанные люди давно откланялись…
– Поедемте вместе, Газданов, – предложил Черменский. – Сейчас выпьем бордо – и простимся. Мне тоже пора честь знать…
– А вас графиня просила задержаться, – невозмутимо напомнил ему тайный советник. – Вы так небрежны к ее просьбам?
Черменский взглянул на него.
– Откуда вам это может быть известно, ваше превосходительство?
– О, пардон, я не предполагал, что сие секрет, – пожал плечами тот.
Черменский отвернулся. Максим Модестович наблюдал за ним с самым серьезным видом, но в его темных узких глазах прыгали насмешливые искры. Действительному тайному советнику генералу Анциферову было далеко за пятьдесят, черты жесткого лица уже слегка расплылись, еще более старил его неровный шрам над левой бровью. Взгляд черных, блестящих глаз из-под тяжелых век был пристальным и неприятным. Газданов удивленно посмотрел в холодное лицо Черменского, в насмешливые глаза Анциферова, собрался о чем-то спросить, но, подумав, все же промолчал.
Хлопнула дверь, вбежала горничная.
– Барыня, Софья Николаевна приехали… – начала было она и тут же осеклась, увидев, что хозяйки нет в гостиной. Сразу же вслед за ней в комнату быстрыми шагами вошла средняя сестра Грешнева.
– Добрый вечер, господа, – с легкой заминкой сказала Софья. Было очевидно: она не знала о том, что у сестры гости. – Максим Модестович, здравствуйте… Владимир Дмитрич?.. Вы снова в Москве?
Черменский поднялся, поклонился в ответ. То же самое, не покидая кресла, сделал генерал. Газданов молча переводил взгляд с одного на другого, ожидая, что его представят. В гостиной повисла неловкая тишина.
Первым спохватился генерал Анциферов:
– Добрый вечер, Софья Николаевна… Если уж быть совсем точным, то доброй ночи. Как видите, мы беспардоннейше засиделись у вашей сестры. Вы со спектакля?
– Да. Давали «Рогнеду».
– Когда же вы наконец позволите приехать и получить удовольствие, слушая вас?
– Максим Модестович, я не дирекция театра, а всего лишь сопрано на вторых ролях, – вежливо, но холодно ответила Софья. – Не в моей власти позволять или не позволять, билеты продаются в кассах… Аня, здравствуй, боже мой, я так устала, почему?..
Фразы Софья не закончила: появившаяся из соседней комнаты сестра быстро и ловко закрыла ей рот ладонью.
– Потому, что ты, душа моя, не появляешься третью неделю, а я скучаю, – с шутливой строгостью сказала она. – Я все понимаю – у тебя репетиции, спектакли, бенефисы… Но нельзя же и сестру забывать!
Софья посмотрела в лицо Анны. Чуть заметно, укоряюще покачала головой. Анна сделала вид, что не заметила этого, и подвела сестру к Газданову.
– Познакомься, Соня. Полковник Газданов Александр Ильич, служит в департаменте иностранных дел, дипломат, помощник министра. Александр Ильич – это моя сестра Софья Николаевна Грешнева, актриса, певица Императорского Большого театра.
– Весьма рад знакомству, – поклонился Газданов, но его черные глаза, вежливо задержавшись несколько мгновений на Софье, снова вернулись к хозяйке дома. Анциферов, заметив это, чуть заметно улыбнулся и прикрыл веки. Черменский смотрел в темное окно.
– Соня, ты споешь нам? – спросила Анна и, не дожидаясь согласия, подняла крышку фортепиано. – Ту прелестную вещь, которую ты учила месяц назад. Как же это… «День ли царит…»
Софья посмотрела на сестру изумленно и сердито. Ее смуглое лицо потемнело еще больше, губы плотно сжались. Казалось, она готова повернуться и выйти из комнаты. Мужчины переглянулись.
– Попросим же и мы, господа, – предложил Анциферов. – Видит бог, при нынешнем положении дел в департаменте в театр я выберусь нескоро… если вовсе выберусь. Да и вы, Александр Ильич, весьма заняты. Просим, Софья Николаевна! Да что же вы молчите, молодые люди?..
– Окажите милость, Софья Николаевна! – живо присоединился к Анциферову и Газданов, с недоумением глядя на Черменского. Тот продолжал смотреть в окно со странным, застывшим выражением на лице.
– Аня, как тебе не стыдно… – вполголоса произнесла Софья. Но сестра, опять будто не услышав, села за рояль и стала перебирать ноты.
– «День ли царит» у меня, к сожалению, куда-то запропал. Есть дуэт Ольги и Татьяны… Аида… Купава… Нет, не будем мучить мужчин оперой! Один романс – и все. На твой выбор.
– Изволь, – сухо проговорила Софья, подходя к инструменту. – В таком случае, «Элегия» Яковлева. И более ничего. Господа, прошу меня извинить, голос устал, я пела сегодня большой спектакль…
Анна тронула клавиши. Мягкая, грустная мелодия поплыла по комнате. Одновременно со вступлением в глубине дома чуть слышно забили часы. Стоящая в дверях горничная украдкой зевала, мелко крестя рот. Возле печи бесшумно умывался лапкой кот. Одна из свечей, вставленных в канделябр, плакала прозрачным воском, и ее неровный свет дрожал и метался на лице Софьи.
Когда, душа, стремилась ты погибнуть
иль любить,
Когда желанья и мечты в тебе теснились быть,
Когда еще я не пил слез из чаши бытия, —
Зачем тогда, в венке из роз, к теням не отбыл я…
В гостиной наступила тишина. Анциферов, казалось, слушал со всем вниманием, чуть подавшись вперед и не сводя с певицы пристальных темных глаз. Газданов искренне наслаждался исполнением романса, на его некрасивом лице блуждала мечтательная улыбка. Взгляд Черменского по-прежнему был устремлен за окно. Анна из-за рояля несколько раз обеспокоенно посматривала на него, но Владимир не замечал этого.
– Господа, идет снег, – негромко сказал он, когда затихли последние ноты романса. Это было настолько невпопад, что Газданов чуть слышно выругался, а Анциферов усмехнулся, но тем не менее все находящиеся в комнате, включая певицу и аккомпаниаторшу, повернулись к окну.
Там действительно падал снег – первый в нынешнем году. Мягкие хлопья кружились в голубом клине света из окна, ложились на землю, пестрили темное небо. Все это происходило в полной тишине, и ночной пустой переулок казался полупризрачным, сказочным местом.
– Как красиво… – прошептала Софья, подойдя к окну. Почти сразу же поднялся и Черменский. Быстрыми шагами он перешел комнату и остановился за спиной Софьи. Та коротко взглянула на него через плечо. И сразу же отвернулась.
– Софья Николаевна… – помедлив, начал Черменский. И умолк, не закончив. Софья, казалось, не удивилась этому, не обернулась. Некоторое время они вместе наблюдали за первым снегопадом, словно ничего, кроме медленного кружения хлопьев в темном квадрате окна, не было на свете. А затем Софья, слабо улыбнувшись, повернулась к гостям и объявила: