Междумир

Ник продолжал скрести лицо.
— Проклятый шоколад, никак не могу оттереть! Такое впечатление, что он въелся мне в кожу.
— Так и есть, — подтвердил Любисток. — Ты умер в таком виде.
— Чего?!
— Это как с твоей одеждой, — объяснил Любисток. — Она теперь часть тебя.
Ник глянул на пацана так, как будто тот только что вынес ему пожизненный приговор.
— Ты хочешь сказать, что теперь я буду ходить с измазанной физиономией и идиотским галстуком на шее до конца времён?
Любисток кивнул, но Ник ещё не был готов поверить ему. Он вцепился в узел галстука и рванул что было сил. Тот, естественно, не поддался.
Тогда Ник попробовал расстегнуть пуговицы на рубашке. И вновь неудача. Любисток засмеялся, и Ник ожёг его угрюмым взглядом.
Чем больше Алли и Ник впадали в отчаяние, тем сильнее Любисток старался угодить им. Он привёл их в свою хижину на дереве, надеясь, что от этого мрачное настроение его новых друзей улучшится. Любисток сам построил себе домик из призрачных ветвей, усеивавших подножие мёртвого леса. На самой вехушке дерева у него была платформа, и он показал Нику с Алли, как надо туда карабкаться. Когда его новые друзья взобрались туда, пацан столкнул их вниз. Они летели, натыкались на ветви и сучья, отскакивали от них, а потом ударились о землю. Любисток умирал со смеху. Затем он и сам прыгнул вниз, ожидая, что его новые друзья тоже животы надорвут, наблюдая за его кульбитами в воздухе, но те почему-то и не думали смеяться.
Для Алли это падение стало самым страшным из всего, что ей когда-либо пришлось испытать. Даже страшнее, чем авария — там всё произошло слишком быстро, она и среагировать не успела. Страшнее, чем проехавший сквозь неё «Грейхаунд», потому что там тоже всё случилось в мгновение ока. Полёт же с дерева казался бесконечным. Удары о ветки сотрясали всё её существо до самого нутра. Но больно не было! Хотя падение от этого более приятным не стало. На всём пути вниз она непрерывно кричала, а когда тяжело грохнулась о твёрдую почву мёртвого леса, то почувствовала, как из неё вышибло дух. Но тут же сообразила, что у неё нет никакого «духа», нечего вышибать! Ник приземлился рядом, огорошенный и с глазами враскосяк, будто только что слез с ярмарочной карусели. Вскоре к ним присоединился и Любисток, ухая, гикая и хохоча.
— Ты что, совсем спятил? — набросилась на него Алли, схватила за шкирку и принялась трясти. Пацан продолжал ржать, что вывело её из себя ещё больше.
Алли приложила ладонь ко лбу, как будто у неё разболелась голова. Но ведь у неё теперь не может быть головной боли! Или может? От этих мыслей ей сделалось ещё хуже. Рациональная часть её ума упорно твердила, что всё происходящее — только сон, или недоразумение, или чей-то злой розыгрыш. К сожалению, у рассудка не было доказательств. Она свалилась с высоченного дерева и даже синяка не заработала. Сквозь неё проехал автобус. Нет уж, придётся рациональной части ума смириться с иррациональной действительностью.
«Похоже, в этом мире действуют собственные правила», — подумала Алли. Правила, как в обычном, физическом мире. Их придётся освоить. В конце концов, законы живого мира наверняка тоже казались ей странными, когда она была маленькой. Ну, например: тяжёлые самолёты летают, небо на закате становится красным; облака могут нести в себе целый океан воды, которая затем проливается на землю. Абсурд! Живой мир не менее причудлив, чем этот «послемир». Она попыталась утешиться этим, да куда там! Слёзы так и брызнули из глаз.
Увидев, что она плачет, Любисток перестал смеяться и попятился. У него было маловато опыта общения с ревущими девчонками, а если бы таковой и имелся, то всем его навыкам никак не меньше ста лет! Так что Аллины слёзы застали его врасплох.
— Чего ты ревёшь? — спросил он. — Ты же даже не ушиблась! Потому я и столкнул вас — знал, что с вами ничего не случится.
— Я хочу к маме с папой! — прорыдала она.
Любисток заметил, что и Ник еле-еле сдерживает слёзы. Ну и ну. Любисток представлял себе первый день их бодрствования совсем иначе. Но, может, этого и стоило ожидать? Наверно, он должен был понять, что отрешиться от целой жизни, оставить её позади не так-то просто. Мальчик подумал, что, должно быть, тоже тосковал бы по родителям, если бы помнил их. Во всяком случае, он помнил, как тосковал по ним. Нехорошее чувство. Он стоял, смотрел на Алли и Ника, ждал, пока их слёзы иссякнут, и в этот момент его осенило:
— Вы не останетесь здесь, со мной! Я правильно понимаю?
Новые друзья не отвечали, но их молчание говорило само за себя.
— Вы точно такие же, как и остальные! — закричал он ещё до того, как сообразил, что не стоило бы этого говорить.
Алли шагнула к нему:
— Остальные?
Любисток выругался про себя. Он не должен был им этого открывать!
Ему хотелось, чтобы новенькие думали, будто их только трое. Может быть, тогда они остались бы с ним. А теперь все его планы пошли прахом.
— Остальные? — повторила Алли. — Кого ты имеешь в виду?
— Ну и хорошо, ну и убирайтесь! — завопил Любисток. — Мне плевать! Валяйте, проваливайтесь в центр Земли — мне какое дело! Потому что так и случится, поняли? Поймаешь зевка — и будешь тонуть, тонуть, тонуть, пока не свалишься в самый центр Земли.
Ник отёр последние слёзы.
— А ты откуда знаешь? Всё, что ты умеешь — это скакать по веткам, как обезьяна. Ты же нигде не был, ничего не видел!
Любисток побежал к своему дереву и залез на вершину — на самую высокую платформу, висящую в сплетении тонюсеньких веточек. Там он уселся и погрузился в размышления.
«Они не уйдут! — твердил он себе. — Не уйдут, потому что я им нужен. Я могу научить их лазать по деревьям, прыгать с ветки на ветку... Я им нужен! Кто ещё покажет им, как жить, когда ты уже неживой?»
Здесь, на высоте, он хранил свои сокровища — пригоршню предметов, совершивших путешествие сюда вместе с ним, перешедших из мира живых в Междумир. Он нашёл их, когда проснулся после наводнения, забравшего у него жизнь — призрачные вещи, единственные, к которым он мог прикоснуться и пощупать. Эти предметы помогали поддерживать связь с его меркнущей памятью.
Здесь был башмак его отца. Мальчик частенько надевал его на собственную ногу, втайне надеясь, что наступит время, он вырастет и башмак придётся впору... Но он знал, что этого не случится никогда.
Здесь был попорченный водой ферротип  [4]— его собственный портрет, единственная вещь, помогавшая ему не забыть, как он выглядит. Фото всё пошло ржавыми пятнышками, и он не мог различить, где ржавчина, а где веснушки. Махнув рукой, он решил всё считать веснушками.
И наконец, здесь была кроличья лапка, по-видимому, принесшая Любистку не больше удачи, чем своему бывшему хозяину-кролику.
Когда-то у него была ещё и мелкая монетка, но её украл первый же мальчишка, на которого он напоролся здесь, в Междумире — словно деньги имели для них какое-то значение!
Все эти вещи он обнаружил, проснувшись на маленьком мёртвом пятне; и когда он сошёл с этого крохотного кусочка высохшей грязи на живую землю, его ноги тут же начали погружаться в почву. Это и стало его первым уроком. Двигайся, двигайся постоянно, иначе уйдёшь под землю. И он двигался, боясь остановиться, боясь уснуть.
Переходя с места на место, из посёлков в леса и обратно в посёлки, он понял, что больше он не живой человек, а призрак; и хотя его новая сущность ужаснула его, он смирился. А что оставалось делать?
Почему он стал призраком, почему не ангелом? Почему он не ушёл на небо?
Их проповедник всегда утверждал: есть небеса и ад, других альтернатив нет. Но почему же тогда он, Любисток, по-прежнему на Земле?
Он задавал себе эти вопросы снова и снова, пока не устал от них и просто смирился со своей участью. А потом набрёл на лес — огромное мёртвое пятно, достаточно большое, чтобы стать ему домом. В этом месте деревья были реальны — он мог их пощупать. В этом месте он не проваливался под землю. Словом, мальчик уверовал, что лес послан ему свыше. Здесь его собственная, маленькая частичка вечности.