Как Петюня за счастьем сходил (СИ)

Петюня несся домой поэнергичней, чем ручей с горы. Все-таки два латте макьято нахаляву, да под совершенно потрясающие эклеры бесследно не проходят. И поэтому у Петюни в голове глухо билась только одна мысль: только бы успеть! Только бы успеть! Он взлетел на свой родной этаж, держа ключ наготове, и врезался в чью-то подозрительно знакомую грудь. Опасливо подняв глаза, он напоролся на прищуренный взгляд и решительно сжатые губы Панкратова.
– Ты где шляешься? – рявкнул он. – Я тебя, гаденыша, уже второй час жду! В каких таких гребаных условиях этот твой фитнес проходит, что на четыре часа растягивается?
Петюня судорожно пискнул, просочился у него под рукой, дрожащими руками открыл дверь, бросил сумку и ключи под ноги, перепорхнул через нее, ворвался в санузел и познал нирвану. Через семь минут, вымыв руки, суетливо расчесав волосы, почистив зубы, попутно обдумывая, не побриться ли заодно, и решив, что не стоит, много ему чести, кляня себя на чем свет стоит за совершенно непримечательные белые плавки, убедившись, что запах от него вполне приятный, и тщательно отрепетировав перед зеркалом равнодушно-сострадательное выражение лица, Петюня расслабленной походкой выплыл к Панкратову. Тот сидел, развалясь, на диване, и листал журнал примерно с такой же состредоточенностью, с какой бы мог перебирать четки или отделять фасоль от чечевицы. Когда Петюня вошел в комнату, Панкратов поднял на него глаза, все так же резко перелистывая страницы, и хмыкнул, оценив демонстративно-небрежную Петюнину позу.
– А ты неплохой ремонт отбацал. – неожиданно одобрительно сказал Панкратов.
Петюня вытаращил глаза, совершенно забыв, что должен изображать из себя Онегина в дядином имении, от неожиданности самодовольно улыбнулся, пожал плечами и сказал:
– Ага, мне тоже нравится.
Панкратов, пожирая его глазами, отложил журнал и протянул руку. Петюня, чувствуя, как кровь вскипела в жилах и – предательница! – хлынула к совсем не тем местам, на дрожащих ногах подошел к Панкратову, подавшемуся вперед, и взял его за руку. Панкратов резко дернул его на себя, и через минуту Петюня сквозь густой туман обнаружил, что сидит у Панкратова на коленях уже без футболки и лихорадочно целует его. Панкратов в каком-то совершенно зверином исступлении сминал Петюнины губы и вжимал в себя его тело. Кровь начала пульсировать в жилах по всему телу относительно упорядоченно, с каждым ударом сердца рассылая по всему телу иголочки вожделения и энергично подбадривая на более энергичные действия. Похоже было, что это заразно, потому что Панкратов завалил Петюню на диван и навис над ним, тоже уже с голым торсом (Петюня застонал от счастья и алчно бросился его общупывать). Панкратов издал грудной смешок, совершенно восхитительной волной прошедший по всему его телу и возбуждающе защекотавший Петюнино ухо, и он забрался Панкратову в брюки. Тут Петюня заскулил от наслаждения, ощутив ладонями каменно-твердые и идеально-округлые ягодицы. Он даже подался вниз и потерся пахом о пах Панкратова, что заставило того судорожно дернуться, инстинктивно отстраниться, а затем вжаться в Петюню с какой-то сладострастной тягучестью. Петюня скользнул руками по мускулистой спине Панкратова, открыл сумасшедшие глаза и потянулся к его губам. Панкратов, глядевший на него с какой-то щемящей нежностью, чуть отстранился, а затем приблизился и начал игру.
До одури нацеловавшийся и до полусмерти зацелованный Петюня лежал у Панкратова под боком, отсчитывал отдававшийся в ладони ритм его сердца и прислушивался к размеренному дыханию Панкратова. Он как-то красноречиво заснул после оргазма, что вызвало у Петюни предательскую дрожь умиления; в носу защипало, глаза увлажнились. И ничего это были не слезы! – возмущенно подумал Петюня, воровато вытирая влагу в уголках глаз. Просто он очень сильно сжал глаза, вот и надавил сильнее нужного на слезные железы. Мужчины не плачут по таким сентиментальным поводам, вот. Вздохнув, он соскреб себя со столь соблазнительно нагретого местечка и лениво пошел сначала в ванную, а затем на кухню. На кухне он пришел в ужас.
Панкратов проснулся как-то вдруг от острого чувства одиночества. Петюни в квартире не было. Панкратов, стоявший в прихожей в чем мать родила, мог очень хорошо убедиться. Недоуменно озираясь еще раз, он ждал, что сейчас этот дурацкий розыгрыш окончится, и Петюня вывалится на него… да хоть из шкафа, но по крайней мере он появится. Но Петюни не было. Панкратов медлительно натягивал джемпер, до невозможности растягивая мгновения, и пытался не думать о том, куда делся Петюня. Он уже надевал мокасины, когда в замке повернулся ключ и в прихожую ввалился растрепанный Петюня с распухшими губами, кучей засосов на шее, которые этот мелкий свин даже не почесался как-то замаскировать, и двумя здоровыми пакетами из супермаркета в руках. Панкратов, уже готовившийся спустить на него всех собак, проглотил все слова, молча скинул обувь, взял пакеты из Петюниных рук, куце клюнул его в губы, что при очень сильном и необоримом желании можно было преподнести как поцелуй (Петюня хотел очень и очень сильно и необоримо и воспарил на седьмое небо от счастья) и отнес пакеты на кухню. Петюня помялся в прихожей, пока Панкратов ставил пакеты, а потом убирался из кухни восвояси, а потом залетел на кухню и рванулся делать кофе. Настоящий турецкий. Подумав, он все же плеснул туда бальзама, накидал в вазочку сладостей, поставил все это на поднос и поволок Панкратову. Петюня поставил поднос на столик и скромно примостился рядом с Панкратовым.
Панкратов любовно посмотрел на Петюнины хлопоты и принялся за печенье с жадностью, слишком о многом сказавшей Петюне, и он, не отводя глаз любовавшийся своим (теперь уже точно своим) Панкратовым, огромным волевым усилием заставил себя пойти на кухню. Одним скуденьким печеньем сыт не будешь, нужно что-то солидное, что Петюня и принялся творить, натирая вырезку базиликом и имбирем, выкладывая в сотейник и обкладывая затем овощами. Час максимум – и Панкратов будет Петюнин весь, с потрохами.
Петюня поднял глаза и недоуменно посмотрел на Панкратова, самоуверенного, решительного Панкратова, топтавшегося у дверей кухни. Он посмотрел на духовку, на Петюню и сказал:
– Что у тебя с Подольским?
Петюня надменно выпрямился, величественно посмотрел на него и ответствовал:
– Неужели ты обо мне настолько невысокого мнения, что подумал, что я могу оскорблять его перепихом с тобой или тебя перепихом с ним?
Панкратов слегка опешил, похлопал глазами, невольно улыбнулся, кивнул головой и убрался в комнату. Петюня бессильно опустился на стул и вцепился в волосы руками.
Спустя некоторое время полностью ублаженный Панкратов лежал, легонько поглаживая Петюню, тихо улыбался в полудреме и слушал Петюнино сопение под боком. Мелкий пакостник, казалось, чуть ли не впервые в жизни дорвался до секса. А может, у него и не было настоящего секса? Панкратов на этих мыслях внутренне приосанился, расправил плечи, хмыкнул над своим самолюбованием и, вздохнув, закрыл глаза.
Утром Петюня вис на шее Панкратова, выклянчивая еще один поцелуй, который Панкратов с напускной неохотой ему даровал. Панкратов уносил на работу изрядную усталость и на быструю руку состряпанные Петюней сандвичи. По секрету, Панкратов уже с особым тщанием лелеял мысль о том, как он ими в обеденный перерыв насладится. Не расстегаи, конечно, но и не пресные Панкратовские бутерброды.
Петюня дико хотел спать, но эйфория, певшая глорию в каждой клеточке его тела и в роскошнейшей полифонии наполнявшая его счастьем, помогала ему держаться весь день. Господин Подольский удивленно приподнял брови и насмешливо-ласково-одобрительно улыбнулся. И только к вечеру Петюня заметил, что господин Подольский был каким-то скованным, блеклым и подозрительно молчаливым. Последний в тот день кофе присмиревший и оробевший Петюня ставил перед ним, встревоженно ища в его лице ответ на свои подозрения и переминаясь с ноги на ногу.
– Благодарю вас за кофе, это то, что мне сейчас надо. Вы можете идти, Петр Викентьевич. Надеюсь, вы не забудете о том, что вы разумный молодой человек, знающий себе цену.