Как Петюня за счастьем сходил (СИ)

Сергей Львович Панкратов готовился убивать. Вот буквально что подвернется под руку, того и убьет. Бывшая будущая теща продолжала названивать с требованиями о добровольной помощи, которую он просто обязан хотеть оказать. Электрики напортачили с проводкой, которая уже была скрыта под изрядным таким слоем всяких разных покрытий. Сигнализация была смонтирована неправильно, а сдать все надо позавчера. Панкратов уже и восьмикилометровый кросс себе устроил, и контрастный душ, и в качалку ходил почти так же часто, как на работу, а глухое раздражение чужой необязательностью, небрежностью и другими не менее опасными «не» все усиливалось. Стук в дверь он воспринял как подарок небес. Специально отозвавшись пораздраженнее, чтобы дать жертвенному агнцу возможность либо одуматься и сбежать, либо прочитать отходную молитву. Любой вариант неплох. Дверная ручка начала поворачиваться, Панкратов напрягся и подался вперед, чтобы облегчить себе начало атаки, но вот чего он не ожидал – так это Петюню Арсеньева, переминавшегося на пороге с каким-то свертком в руках, который подозрительно вкусно пах. Панкратов окинул его взглядом и закатил глаза:
– Ты смерти моей хочешь? Чем на сей раз ты будешь покушаться на меня? Степлером? Или стул подо мной обрушишь?
– Доброе утро! – скисший было Петюня неожиданно взбодрился, засиял улыбкой и направился ко столу. – Сергей Львович, мне очень стыдно, что я стал причиной всех случившихся с Вами несчастий. Честное слово, я без злого умысла! И в знак доброй воли я принес маленький такой презентик, чтобы попытаться загладить мою вину.
Петюня торжественно водрузил на стол сверток, развернул его и коварно подсунул прямо под нос начбезу.
– Лично делал, вчера. Расстегаи с мясом и пряностями.
Панкратов опустил глаза и подозрительно туда посмотрел.
– Признавайся, что ты туда подсыпал. Крысиный яд? Или пургена подсыпал? – с огромным усилием не вцепившись в самый верхний, соблазнительно румяный, призывно приоткрывающий начинку, умопомрачительно пахнущий пирожок, хмуро спросил он.
– Только цикута, Сергей Львович, – как-то особо просмаковал имя Петюня. – Исключительно натурпродукт!
Сергей Львович подозрительно посмотрел на него, на расстегаи, снова на него и сказал:
– Если вы, Петр Викентьевич, думаете, что это дает Вам право и дальше сбивать меня с ног, хлопать по моему носу дверью и прочие радости, то позвольте Вас разочаровать. Я не потерплю дальнейших оскорблений действием.
– Ни в коем разе! – жизнерадостно воскликнул Петюня. – Добровольно – никогда. Но Вы сами понимаете, любой, даже самый удачливый человек не может полностью исключить форсмажорных факторов, коими могут в равной степени оказаться как порыв ветра, так и бутылка с подсолнечным маслом, разлитая в самом неподходящем месте.
– Шел бы ты работать, Аннушка, - криво усмехнулся Панкратов, мужественно не сглатывая слюну. – И не появляйся на моих глазах хотя бы пару недель, хорошо? Чтобы копчик как следует зажил.
Петюня дернулся было ответить, но напоролся на предостерегающий взгляд, абсолютно верно его истолковал, пожелал хорошего дня и был таков.
Панкратов подозрительно посмотрел на дверь, прислушался, услышал удаляющиеся шаги, позволил себе в предвкушении наконец-то сглотнуть слюну, неспешно подошел к двери, закрыл ее на ключ, постоял у окна, механически оглядывая окрестности, пока закипал чайник, сделал чай, сел за стол и неторопливо взял верхний, тот самый расстегай. И с наслаждением вонзил в него зубы.
Это было крышесносно. Сдобное, слегка терпковатое тесто уступало место пряной ароматной начинке, которая, задерживаясь на языке и лаская вкусовые сосочки, в полной мере позволяла насладиться сочным вкусом. Панкратов даже глаза закрыл, чтобы не застонать от удовольствия. Промычав что-то одобрительное, он умял один расстегай, второй, вспомнил про чай, сделал глоток, принялся за третий, его съел неторопливо и с достоинством, прикончил чай, вытер пальцы, откинулся назад в кресле и заулыбался. Нет, что проводка? Что сигнализация? Что проверка? И не с таким справлялись!
Всю первую половину дня Петюня напряженно прислушивался к шагам в коридоре. А вдруг ему не понравилось? Ну, там мучное он не ест или что еще наподобие. К обеду донесений о жертвах и разрушениях не поступало, и Петюня расслабился. Вечером, величественно шествуя на выход, он попрощался с вахтером дядей Мишей, пожелал ему и питомцу скорейшего выздоровления, сделал пару шагов и замер, краем глаза заметив, как к нему целеустремленно движется начбез.
– Петр Викентьевич, задержитесь-ка на минутку, – вежливо-непреклонно сказал он.
Петюня замер и обреченно повернулся на голос, намереваясь с достоинством встретить смерть.
– Я поблагодарить хотел, – культурно сказал Панкратов, с интересом рассматривая растрепанные и слегка приглаженные, видно пятернями, рыжеватые волосы, большие глаза, сейчас встревоженно смотревшие на него, сурово сжатые губы и немного распущенный в угоду окончанию рабочего дня галстук, открывающий стройную шею. Глаза Петюни вспыхнули радостью, рот разулыбался, а сам он как-то встрепенулся, ожил и тут же ответил:
– Рады стараться!
– Погоди воздух-то сотрясать, – неожиданно даже для себя, благодушно сказал Панкратов. – А если я попрошу постараться блинчиками с ливером, а?
– Назначайте дату, когда Вас ронять можно будет, – весело отозвался Петюня. Панкратов не сдержался и издал смешок.
– Балбес! Доброго вечера, – сказал он и, не дожидаясь ответа, развернулся и пошел по своим делам.
Петюня совершенно некультурно подпрыгнул и побежал на выход. Блинчики с ливером, ха, напугал ежа! Да легко!
Манюня Климова была замечательным другом, но такой заразой! Как она уговорила Петюню пойти в очленительно дорогой клуб – это одна история, но как она сначала втянула его в спор, потом этот спор выиграла, а потом заставила его платить по проигрышу, и не как-нибудь, а маскарадом, Петюня не понимал. Он растерянно смотрел, как вокруг него хлопотали ее знакомые барышни, накладывая, нанося, и размазывая что-то по его лицу, щебеча при этом как заправские сороки обо всем, что ни попадя, и умиляясь, издавая ахи, охи, ня и прочие мимими. В зеркало ему смотреть не давали, Манюня следила за ним, как заправский цербер, энергично жуя жвачку, и активно переругивалась со всеми подружками по очереди. Петюня попытался было возмутиться, что имеет право знать, во что его превращают, но был одернут Манюней и смиренно замер, зная, что против этого танка не выстоит. Наконец барышни, издав очередную автоматную очередь ня и мимими, позволили ему оглядеть себя. Ну что он мог сказать? Ноги у него ничего, стройные. Сапожки на них очень даже ничего смотрятся. Стрельнув глазами вправо-влево и напоровшись на рыжие локоны, Петюня обреченно вздохнул и сказал:
– Ну, сатрапица, идем?
Манюня самодовольно улыбнулась, подтверждая тем самым тезис о «Сделал гадость – на сердце радость», и пошествовала к выходу, величественно неся перед собой два высших образования с маркировкой DD и все свои восемьдесят килограммов интеллекта на одиннадцатисантиметровых шпильках.
Загрузившись в такси, он попытался было спросить у Манюни, что на нее нашло, на что получил высокомерный взгляд и совет следить за высотой голоса, а то тенор-тенором, а модуляции не проканают.
Такси остановилось у клуба. Манюня привычно шустро вылезла из машины, грозно посмотрела на таксиста, пытавшегося что-то сказать, выпрямилась, потянулась и сказала томным голосом:
– Чего расселась, коза? Выковыривайся!
Петюня вылез, краем глаза заметил сальный взгляд таксиста, направленный на место плавного перехода колен в талию, нахмурился, замер рядом с Манюней, чувствуя себя карлицей какой, с интересом посмотрел на толпу у клуба, на Манюню, что-то обдумывавшую, и с облегчением услышал:
– Бросаем кости?
Клуб был неподъемно и безосновательно дорогим. Ритм музыки бил по ушам, все сверкало, переливалось и отпугивало. Людей была уйма, и Петюня, никогда особо не терявшийся, осознал, что жмется к Манюне. До первого мохито, которое в него недрогнувшей рукой залила Манюня. Петюня попытался было вякнуть, что не хочет, но с ней разве поспоришь?