Похищение столицы

— Садитесь.
Было видно, что Артур ей не нравился, и она не знала, что с ним делать. И когда Артур аккуратно опустился в кресло у стола, нехотя и недовольно проговорила:
— Барона прикончили?
— Какого барона? — испугался Артур.
— Того... на Рижском рынке?
— Нет, я только его тиснул. И толкнул.
— Ну, да — тиснул. Я бы не хотела очутиться в ваших объятиях.
И она перевела взгляд на бумаги, лежащие на столе; будто бы потеряла интерес к собеседнику. И от этого ее равнодушия у Артура побежал морозец по коже; он тут же решил, что дела ему никакого не будет и эта «невзаправдашная» майорша, скорее похожая на кинозвезду, сейчас кивнет капитанше: «Уведите». Но майорша не торопилась решать судьбу парня, а вновь подняла на него свои усталые серо-зеленые глаза, в которые было больно смотреть, так они были прекрасны и губительны для мужского сословия.
Оглядывала копну волос на голове Артура, свалявшихся в тугой комок, точно большой клок овечьей шерсти. Лениво спросила:
— Язык суданский знаете?..
Подала газету:
— Прочтите вслух вот этот заголовок.
Артур газету взял, но читать не стал, недовольно буркнул:
— Знаю суданский язык. Жил в Хартуме и учился.
— А вы прочтите.
И Артур прочел. Один заголовок, второй... Потом с выражением и некоторой театральной игривостью проговорил майору по-судански длинный комплимент.
— Что вы мне сказали?
— Я вам сказал фразу, которую при встрече с вами сказал бы всякий суданец. Особенно, если он молод и понимает женскую красоту.
Пухлые щечки майорши слегка подернулись младенческим румянцем. С минуту она сидела молча, не зная, как приступить к деловому разговору. Суданец ей не нравился, как не нравились все восточные мужчины, особенно кавказцы, которых она считала примитивными и вороватыми. Исключений не знала и потому не любила всех, даже и тех, кого никогда не видела. В семье она росла интернационалисткой, и в школе, и в институте ей говорили о равенстве людей, о всеобщей любви и братстве, но, проработав два года в милиции, к тому же в отделе, который занимался организованной преступностью, она убедилась, что преступность имеет национальное лицо, что восемьдесят процентов всех краж, хищений, изнасилований и убийств совершают в Москве и Московской области заезжие «гости», главным образом кавказцы и азиаты. Включая телевизор, видела одних и тех же. В министерствах, в Кремле — тоже нерусские: гайдары, бурбулисы, лившицы... Зорко всматривалась в каждого, кто окружал Ельцина. Батюшки! Ни одного славянского лица!
Рушилось прежнее мировоззрение, понимала суть общественных явлений и процессов. Никаких партий, никаких классов, никаких идей, кроме... национальных! Будучи от природы впечатлительной, страшно страдала от этих открытий, мучилась, терзалась, и все больше закрывалась от других, втайне хранила бурю, совершавшуюся в душе. Она становилась националисткой. Русской, славянской, и такой ярой, что боялась кому-либо открыться, в глубь души загоняла свои тайные мысли. Она чувствовала себя только русской и любила только русских. Ко всем другим относилась с настороженностью; как бы спрашивала: а чего ты хочешь? Зачем пожаловал к нам в Москву?..
Но суданец был ей нужен.
— Вы, говорят, биолог? Кандидат наук?
— Да, кандидат. Только работы для меня нет — ни здесь, в России, ни там, в Судане.
— Ясно. Я вот тоже институт и музыкальное училище кончила, а работы для меня нет. Потому, как русская народная песня и романс русский вышли из моды. Попсу требуют, а я ее петь не желаю. Вот и работаю здесь... А скажите: на что же вы живете? Есть ли у вас семья?
— Да, конечно. У меня есть мама, папа, дедушка. На что живем?.. А мы не живем, а выживаем. Человек такая скотина, что может... и святым духом пробавляться. Кажется, я уж начинаю привыкать. Вот тут у вас мне дали за три дня три куска хлеба, и — ничего. Жив, как видите.
— Ну, хорошо. Я хочу показать вас своему начальнику. Постарайтесь ему понравиться, и тогда вы можете получить работу. Ну а пока...
Она кивнула капитанше и сказала:
— Отведите его в комнату отдыха, пусть отоспится, приведет себя в порядок, а завтра мы представим его полковнику.
Капитанша тронула Артура за руку, и они вышли из кабинета. Прошли в комнату, похожую на гостиничный номер. Здесь были туалет, ванная, кровать и даже письменный столик. Капитанша сказала:
— Вот шкаф, холодильник — тут вы найдете еду. Завтра чтоб были как огурчик. Вас поведут к Сталину.
— Сталину? Какому Сталину?
— А-а, так мы называем своего главного начальника, полковника. Он руководит отделом по борьбе с организованной преступностью. Полковник наш грузин и очень похож на Сталина. Он в роли Сталина в кино снимался; лучше всех сыграл вождя народов. Ему эта роль так понравилась, что он с тех пор из нее не выходит. Его за это наш генерал и в милицию пригласил, важную должность дал. Вот завтра вы с ним познакомитесь.
— А зачем он меня вызывает?
— О-о-о! Скажу вам по секрету, только обещайте меня не выдавать. Если вы ему понравитесь, у вас будет хорошая работа. Очень хорошая!
Артур выстирал рубашку, отгладил брюки и, приняв ванну, лег спать. Поднялся рано. Тщательно побрился, уложил волосы. В девять часов за ним пришла майорша. Села в кресло и устремила на Артура взгляд, полный то ли профессионального интереса, то ли чисто женского любопытства. Предложила сесть и тихо заговорила:
— Вы, наверное, заметили при входе в наше помещение вывеску со словами «Отряд Эдельвейс»?
— Да, я обратил внимание.
— Эдельвейс — так называлась немецкая дивизия, направленная Гитлером для действий в горах Кавказа.
— И это я знаю. Г де-то читал.
— Читали, это хорошо. Нам нужны грамотные люди. Вы кандидат наук, да еще начитанный — это уж совсем хорошо. Я о вас докладывала полковнику, и он вами заинтересовался. А вы притворяться можете?
— Ну, нет — притворяться не люблю.
— Я не спрашиваю вас, любите вы или не любите притворяться. Важно другое: умение играть роли. Вот как наш полковник — гениально сыграл роль Сталина.
— Г оворите яснее: что вам от меня надо?
Майорша задумалась, отвела взор в сторону. И потом заговорила серьезнее:
— Артур, давайте знакомиться: меня зовут Катерина. Есть, конечно, и фамилия, да она пока вам не нужна. Мы тут любим секреты. Работа такая. Ну, так вот — Катерина. И возраст у нас примерно одинаковый. Можем стать друзьями. Но может у нас с вами выйти и другой вариант: вам дадут двенадцать лет строгого режима, и вы уедете далеко. Азик-то ваш того... в лучший мир полетел. Так что вы сейчас в руках Сталина,— ну, полковника, значит, нашего начальника. Ему, видите ли, нужен человек с внешностью араба и знанием арабского языка. Но не просто нужен араб, а еще и артист,— чтобы, значит, роли всякие умел играть. Они, эти роли, не ахти уж какие, однако же, требуют кое-каких способностей. Ну, как — сумеете?
— Не знаю. Если, скажем, ревизора или Чичикова, то я, пожалуй, не сумею, а если попроще — может, и получится. Мое положение обязывает. Тут любого гопака спляшешь.
— И ладно! А теперь — с Богом. Пойдемте.
Поднялись на четвертый этаж. Тут было пустынно, хранилась торжественная тишина. Двое часовых с улыбкой встретили Екатерину, вытянулись по стойке смирно. Две створки в стене бесшумно скользнули, и Артур увидел Сталина. Это был действительно Сталин; он стоял на ковре посреди комнаты, раскуривал трубку и не взглянул на вошедших. Екатерина подошла к нему:
— Мне остаться или...
— Останьтесь,— сказал полковник тем самым глуховатым и неторопливым голосом, которым во всех кинофильмах говорил мудрейший из людей своей эпохи. И величественным жестом руки, в которой была зажата дымящаяся трубка, показал Екатерине на кресло у стены под портретом Суворова. Артур таращил удивленные глаза: он был поражен и обескуражен. Не мог понять, зачем тут такой маскарад? Ему казалось кощунством изображать великого человека на службе, да еще в милиции. Впрочем, мелькнула и другая мысль: это такой человек! Он не играет никакой роли и не виноват, что похож на Сталина. Г рузины, как и многие кавказцы, имеют много общего, и не только во внешности, но и в манерах, особенно же в произношении русских слов.