Концерт «Памяти ангела»

— Это был несчастный случай.
— Два за одну неделю. Любопытно, правда? Сначала тормоза отказали. Потом подстроенная авария.
— Ты делаешь скоропалительные выводы. Расследование ведется, все выяснится. Как только этого водилу найдут, он предстанет перед судом.
— Его не найдут.
— Это почему?
— Потому что след секретных агентов всегда теряется. Или материалы дела объявляются государственной тайной.
— Не понимаю.
— Две аварии одна за другой, чуть не стоившие жизни твоей жене… Я полагаю, ты будешь говорить о совпадении или о законе парных случаев? Впрочем, единственный вопрос, который я себе задаю, касается твоих намерений. Ты хотел со мной покончить? В таком случае твои секретные службы никуда не годятся. Или ты хотел меня напугать? Если так, то они хорошо сработали. Так что же — удавшееся устрашение или неудачное покушение?
— Бедняжка, ты все еще в состоянии шока.
— Конечно, прикончи меня теперь с помощью психиатров, которые признают меня сумасшедшей. Нога в гипсе, тело в смирительной рубашке — это тот минимум, который мне обеспечен?
— Катрин, я думал, что ужасный период подозрений и ненависти, который мы пережили, остался в прошлом.
— Кому выгодно преступление? Тебе.
— Не было преступления.
— Расскажи другим.
— Послушай, Катрин, я мечтал, надеялся, прилагал усилия, и все зря — мы уже не сможем жить в согласии. Как только ты выйдешь из этой больницы, мы должны разобраться в наших проблемах, все обговорить и найти выход из положения.
— Развод? Никогда! Никогда, ты слышишь меня, никогда! Ты не принудишь меня развестись!
От ее крика он испуганно выпрямился, опасаясь, как бы его секретарь в коридоре не расслышал это громко прозвучавшее слово «развод». Потом посмотрел на нее со страхом и сожалением:
— До завтра, Катрин, оставь свои недостойные подозрения, возьми себя в руки.
Он стремительно вышел.
Катрин осталась одна, и ее охватила паника. Как от него спастись? Здесь, в больнице, она ничего не боялась, но, выйдя отсюда, она снова подвергнется опасности, сделавшись мишенью очень секретных служб своего очень могущественного мужа.
Страх — хороший стимул, и выход был найден. Она тут же попросила, чтобы в оставшиеся три больничных дня ее могли посещать как можно больше друзей и знакомых. Ее телефонные звонки были весьма плодотворны: человек сорок пришли ее навестить. Каждый раз Анри заставал ее в большой компании.
Он решил, что ее настроение изменилось, и обрадовался.
Наконец, накануне выписки, в вечерних сумерках, президент смог спокойно остаться с ней наедине.
Катрин широко улыбнулась ему:
— Я рада, что возвращаюсь домой, Анри, да, очень рада.
— Ну вот и отлично, — ответил он, не скрывая своего облегчения.
— Раньше я боялась выйти отсюда, потому что знала, что это значит предать себя на милость людей, которые желают мне зла. Теперь я успокоилась.
— Твой параноидальный бред прошел, я так рад. Я беспокоился.
Она отметила, что это было сказано искренне. Какой он тоже великий актер!..
— Да, я возвращаюсь в Елисейский дворец без боязни. Напротив, бояться теперь будешь ты.
— Что-что?
— Бояться, как бы со мной чего не случилось.
— Разумеется, я боюсь, как бы с тобой чего не случилось, я всегда боялся этого, ничто не ново под луной.
— Нет, ты будешь бояться больше, чем раньше. Потому что в эти последние дни я воспользовалась посещениями друзей, чтобы принять меры. С завтрашнего дня, если со мной что-то случится, в печати появится письмо. Это письмо находится в надежном месте, за границей, вдали от твоих шпионов и вооруженных помощников. Письмо, в котором я рассказываю о покушении на улице Фурмийон — все, что я об этом знаю, то есть много, — и о других недавно происшедших несчастных случаях, с моими скромными догадками относительно их заказчика. Если я погибну, то после обнародования моего письма в прессе, несомненно, будет проведено беспристрастное расследование, на этот раз настоящее, — расследование, которое ты не сможешь контролировать.
— Ты сумасшедшая!
— Если со мной что-то случится, ты пропал.
Они с ненавистью посмотрели друг другу в глаза. Она была столь же сильна, как желание, столь же неистова, как любовь, она напомнила им, что давным-давно, в начале их отношений, они значили друг для друга. Только теперь эти чувства принуждали каждого из них желать другому смерти, а не строить совместное будущее.
Вошел врач, при виде этих двух напряженных людей полагая, что прервал страстное признание, прокашлялся:
— Извините за беспокойство, мадам, господин президент.
Катрин сразу любезно улыбнулась и произнесла светским тоном:
— Входите, профессор Валансьенн, входите.
Не желая отставать, Анри тоже пустился в любезности. Поприветствовав заведующего отделением, он придвинул для него стул.
Смущенно, нерешительно, как бы нехотя, врач медленно подошел поближе.
— Видите ли, мадам, господин президент, мы сделали анализы, когда мадам поступила в приемное отделение. Что касается травмы и ее последствий, я думаю, что наши специалисты сделали все возможное. Вы можете жить как жили. Однако во время обследования мы обнаружили нечто другое.
Президент знаком пригласил врача сесть. Тот еще раз отказался и обратился к Катрин:
— Мы должны теперь поговорить, к сожалению, о более серьезной проблеме. Анализы крови показывают наличие опухоли.
— Опухоли?
— Опухоли…
— Вы хотите сказать, рак?
Профессор кивнул.
Катрин и Анри посмотрели друг на друга со смешанными чувствами.
Анри вскочил со стула и произнес голосом властным, требующим четкого и немедленного ответа:
— Это серьезно, доктор?
Профессор Валансьенн покусал губы, перевел глаза на левую стену, затем на правую в поисках вдохновения, которого не обрел, и отвечал, глядя на свои белые туфли:
— Это настораживает. Чрезвычайно настораживает.
Лучше не скажешь.
Президент чуть слышно прошептал свое обычное: «Черт!» — а Катрин потеряла сознание.
Состояние Катрин стремительно ухудшалось. По возвращении в Елисейский дворец, в их квартиру в мансардном этаже, она некоторое время лелеяла надежду выздороветь, хотя анализы показывали, что болезнь, обнаруженная слишком поздно, прогрессирует с устрашающей скоростью.
Химиотерапия ее обессилила. Она потеряла аппетит. Волосы поредели. Врачи отказались от борьбы с распространявшимися метастазами и решили прекратить всякое лечение. Это решение дало Катрин понять, что она не выздоровеет; она почувствовала странное облегчение.
— Значит, это судьба. Мне было суждено закончить так… и теперь…
В предчувствии смерти сходятся три разных страха — ты не ведаешь дня, когда умрешь, причину, от которой умрешь, и, наконец, смерть сама по себе неизвестность. Для Катрин два элемента уже определились: она скончается скоро и от обширного рака. Оставался только один страх — страх смерти; но ее, с детства верующую, не пугала эта тайна; разумеется, она знала о ней не больше других, но у нее была вера.
Анри настоял на том, чтобы она оставалась в Елисейском дворце, рядом с ним, доступная для своих друзей, которые могли ее навещать.
Все были поражены — и муж тоже — ее всепринимающей кротостью. Это спокойствие происходило от того, что она смирилась со своим раком. Однажды она вдруг спросила молодую медсестру, делавшую ей укол морфия:
— Если бы я заговорила раньше, если бы высказала раньше все, что было у меня на сердце, могла бы я избежать рака? Если бы я выплеснула эту боль в словах, может быть, она не проросла бы во мне болезнью?
— Рак — это несчастный случай, мадам.
— Нет, это следствие. Иногда рак — это форма, которую принимают секреты, которые слишком на вас давят.
Конечно, она не претендовала на знание истины, но эта точка зрения позволяла ей согласиться с тем, что это случилось с ней, именно с ней, только с ней. Ее рак становился не нападением извне, а событием, порожденным ее телом, ее душой, ею самой.